Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2
«Дорогая Светланочка! — говорилось в Танькином письме. — Можешь меня поздравить. Я вышла замуж. Только вчера расписались. А праздновали в одном ресторане, очень было весело. Светланочка, если бы ты знала, какая я счастливая! Я прямо с ума схожу от этого счастья. Прямо целый день готова танцевать. И мне одного жалко, что ты очень далеко и я не могу с тобой поделиться.
Только ты не подумай, что я вышла замуж за того Шалико с усиками, про которого я тебе писала. Он оказался нахал и женатый. И между нами все давным-давно кончилось, даже раньше, чем началось. Я его просто высмеяла на весь дом отдыха, и он от стыда уехал раньше срока.
А потом я познакомилась с Васей (фамилия у него Козликов, и я теперь — Козликова). Он тоже из нашего дома отдыха. Приехал из города Липецка. Он меня старше на один год. Блондин, только сейчас голова у него обритая, для загара. Но он сказал, что блондин. Знаешь, Светланочка, он до того веселый, что весь дом отдыха его обожает, а затейник наш — просто ноль без палочки перед ним, даже злится из-за этого на Васю.
Он меня тоже очень любит и уже немного ревнует, но я стараюсь не давать ему для этого никакого повода. Прямо отсюда мы поедем к нему в Липецк, где живут его мама и сестренка. Ведь я их еще не знаю, и они меня еще не знают. А письмо мы уже послали. Оттуда, из Липецка, я одна поеду к нам в Унь-Ягу, чтобы рассчитаться и забрать вещи. И опять вернусь к Васе. Мне очень жалко будет с тобой, Светланочка, расставаться. И даже Унь-Ягу жалко. Но ведь из-за этого нельзя отказываться от своего счастья.
Светланочка, ты, может быть, подумаешь, что я очень легкомысленная, потому что так быстро вышла замуж. Я тоже, конечно, понимаю, что надо было хотя бы месяц с ним просто так походить. Но, понимаешь, у него до конца путевки оставалась одна неделя, а у меня тоже отпуск заканчивается. И вот он уехал бы к себе в Липецк, а я к себе в Унь-Ягу, и мы могли бы больше никогда не встретиться. Но мы очень друг друга полюбили и решили, что нельзя терять свое счастье. Поэтому нам нельзя было откладывать.
Я не знаю, застанет ли тебя это письмо, потому что ты ведь тоже собиралась уезжать в отпуск. Но я на всякий случай пишу, чтобы ты знала, когда вернешься. Ведь у меня больше никого нет, кроме тебя и Васи.
Я очень желаю тебе, Светланочка, тоже в ближайшее время выйти замуж и быть такой же счастливой, как я.
Целую тебя твоя вечная Танька».
Светлана сунула письмо обратно в конверт с расчесанными пальмами и синим морем.
«Смешная…» — подумала она.
И заплакала.
Она плакала долго. Не открывая глаз. Слезы пробивались сквозь ресницы и текли сначала медленно, а потом быстро. Они скатывались по щекам и со стуком падали на подоконник. Одна слеза, другая, третья…
И вдруг они, эти слезы, зачастили, забарабанили по оконным стеклам, по крыше, по земле…
Светлана от удивления перестала плакать и открыла глаза.
За окном лил дождь. Первый дождь нынешнего, запоздалого лета.
14
Так наступил август. Явился август.
Он окатил все вокруг дождями. Омыл листву и хвою. На деревьях к тому времени так густо и плотно лежала пыль, что сначала дождевые капли пробили в той пыли яминки. Потом по листьям пошли грязные потоки. И уж только потом листва берез и осин задышала свежестью.
Так же и трава: запорошенная пылью, чахлая, сухая, она сперва предстала забрызганной грязью, но затем, в щедрых струях ливня, очистилась, посвежела и буйно пошла в рост.
Да и дожди августовские, к счастью, лились не беспрестанно, а в строгом порядке, будто на заказ. Ночью блеснет неяркая молния, рокотнет дальний гром, первые капли тронут окошко — и вот уже вода весело играет в желобах.
Спишь и даже сквозь сон слышишь: хороший, добрый дождь.
А поутру небо сине и чисто. Солнце ярится. Капелью и птичьим щебетом сверкает лес.
Благодать. Теплынь. Наконец-то дождались его и на Севере — настоящего лета.
Именно в эту пору по окрестной тайге уродилось неслыханное количество грибов и ягод.
Все население Унь-Яги, стар и млад, повадилось ходить в лес по грибы и по ягоды. Индивидуально ходили, а также коллективно — по линии месткома. И если малину, голубику таскали из лесу ведрами, то уж грибы оттуда вывозили даже на грузовых автомашинах — полные кузова.
Для несеверных жителей такие масштабы, конечно, диковинны и могут вызвать недоверие. Но для нас, северян, это в порядке вещей. Если случится в году настоящее лето, то очень даже запросто можно вдвоем либо втроем нагрузить за день полный самосвал грибов.
Воскресным утром Светлана и Глеб тоже отправились в лес по грибы.
Они шли по лесной дороге. Солнце еще не поднялось над тайгой, а только слепяще сквозило в переплетениях узловатых веток.
Глинистая поверхность дороги, не просохшая после ночного дождя, сверкала отлакированной корочкой. И вся эта поверхность — вдоль и поперек — была расчерчена тонкими линиями. Линии прихотливо извивались, пересекали одна другую, прерывались, будто уходя в землю, и возникали опять.
Светлана уже не первый раз видела поутру, после дождя, эти нежные линии на земле, и все не могла понять, откуда они берутся?
— Это что, Глеб? — спросила она.
— Где? — остановился Глеб и глянул себе под ноги.
— Ну, вот… Видишь.
— А-а, — наконец увидел Глеб. — Это от дождевых червей. Ползали они тут ночью.
Светлана возмущенно фыркнула.
Потом они свернули на просеку, а с просеки в лес.
В лесу еще было прохладно и сыро после дождя. Но уже от земли, от палой листвы и хвои, от стволов и сучьев струился пар. Маленькие стоцветные радуги перекинулись над влажными ложбинами. Тонкие нити лесной паутины унизаны каплями воды, испаряющимися на глазах.
— Ну, теперь, Лапочка, смотри в оба! — скомандовал Глеб и нагнулся. Нагнулся, выпрямился и показал Светлане подосиновик: белая толстая ножка, бархатная шляпка с плотно прижатыми к ножке полями. Вокруг мокро, а гриб — сух. Они, подосиновики, всегда сухие. В отличие от скользких маслят.
— Какой… важный, — сказала Светлана, повертев гриб. И положила его в свою корзину.
Теперь она старалась идти впереди Глеба, чтобы не ему, а ей первой замечать грибы. Она шла впереди Глеба и осторожно всматривалась в лежалый хлам под ногами — не мелькнет ли где бархатная головка. Раздвигала пышные перья папоротника…
А Глеб Горелов шел за ней по пятам, то и дело нагибаясь: гриб, еще гриб.
— Но ведь это — мои! — сердилась Светлана. — Просто я не заметила. И вообще… ты иди где-нибудь в стороне. Подальше.
— Ладно, — усмехнулся Глеб. — Мне все равно.
И он пошел стороной, нагибаясь время от времени с перочинным ножом.
А Светлана шла другой стороной, заглядывала под каждый куст и хмурилась, если там ничего не обнаруживала. Но ее самостоятельность была вскоре вознаграждена. У старого пня торчал гигантский гриб, какого, конечно, Глебу ни за что не найти. Поля его шляпы не были трусливо прижаты к ножке, а по-ковбойски лихо заламывались кверху. Светлана насилу выдернула из земли это чудо природы.
Потом ей попались еще несколько грибов самой разнообразной расцветки и формы, попалась грибная ножка, срезанная кем-то слишком высоко, и маленький гриб, к шляпке которого приклеилась сосновая иголка.
Словом, когда у крутого склона оврага Светлана и Глеб повстречались, она с торжествующим видом поставила перед ним корзину.
— Та-ак… — сказал Глеб, присаживаясь на корточки у корзины. — Так…
Первым делом он извлек оттуда гриб-великан в ковбойской шляпе, разломил шляпу пополам, брезгливо наморщил нос, потом надломил ножку и швырнул чудо природы подальше — так, что оно разлетелось вдребезги.
Следом полетели ярко-красные, бледно-желтые, фиолетовые и серые грибы — тонконогие, решетчатые и, по мнению Светланы, очень съедобные.
— А это хорош, — смилостивился наконец Глеб, отыскав маленький гриб с приклеенной к нему иголкой. И положил его обратно в корзину. — Это — белый!
У самого Глеба ведро уже было почти полно. Но он не хвастался своей добычей. Потому что грибы — это вообще не занятие для мужчины. Это не охота и не рыбная ловля. Так, забава.
— Белый гриб? — воспрянула духом Светлана. — Моя мама очень любит суп из белых грибов.
— А ты?
— Я равнодушна. Но мама любит… Вот и чудесно: насушу мешок грибов и повезу маме.
Она решительно зашагала по лесу, больше не оглядываясь на Глеба.
Здесь, в лесу, порядок времени иной. Часы идут медленнее. Потому что каждая минута наполнена вниманием, обогащена впечатлениями. Но все-таки часы идут.
И на смену утренней, дождевой и росной свежести пришла духота, жара. Солнечные лучи уже отвесно пронизывали кроны деревьев. Земля испещрена золотистой рябью. И на сосновых стволах опять сделались прозрачными, потекли длинные слезы живицы…
