Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.
Емельян лежал на спине, обласканный и зацелованные солнцем. Вдруг ему захотелось отрешиться от всех дум, забот и тревог, просто лежать вот так в густой и мягкой траве под кудрями берез, смотреть на ленивые, изнеженные облака упиваться нектаром цветов, слушать птиц и мечтать. Мечтать о том, как он поедет в Москву в военную академию, как встретит и полюбит самую красивую, самую умную и нежную в мире девушку. Может, это будет Женя Титова, а может…
- Рассказывай дальше, - попросил Емельян.
- Ну так вот - слушай. Встретились мы с Якубцом-Якубчиком в Третьяковской галерее. Как раз возле картины "Иван Грозный убивает своего сына". Он узнал меня и как будто даже обрадовался. Ну, а я само собой - рад безмерно. Представил ему Олю, все как полагается, сказал, что вчера поженились. Он поздравил и пригласил к себе домой вечерком на стакан чаю. Телефон свой оставил. Договорились, что зайдем мы к нему на следующий вечер. Домой вернулись усталые. А тут телеграмма - срочно прибыть. Вот те раз. Я опешил: все планы мои рушатся. Сразу масса вопросов - почему немедленно, что случилось? Может, бригаду куда-нибудь перебрасывают или меня переводят. Да разные догадки и предположения в голову лезли. И как быть с Олей - брать ее с собой или погодить до выяснения? Отец советует на денек-другой задержаться - все-таки заехать в Микитовичи, показать жену. Ничего, мол, не произойдет. Но я, конечно, категорически отметаю всякие задержки: сказано срочно, - значит, немедленно. Мы люди военные. Решил в тот же вечер позвонить Якубцу-Якубчику. Так и так, говорю - телеграмма. А он мне: "Знаю, приезжай-ка сейчас ко мне, потолкуем". Поехал я к нему один, без Оли. Встретил ласково, тепло, как сына. Оп вообще человек душевный. Расспрашивал о службе, об учебе. Выяснилось, что мы плохо знаем не только тактику немцев, но и техническое оснащение их войск, боеспособность. Говорил он о том, что немцы - сильный враг, а наши командные кадры. особенно средний комсостав, недооценивают их. Он много говорил о немцах, об их танках, был чем-то очень обеспокоен. Но главное, он посоветовал мне повременить везти с собой жену, до осени подождать. Доверительно сообщил, что обстановка на западной границе острая, что отношения наши с немцами сложные. Одним словом, дал понять, что дело пахнет порохом. И возвратился в часть я один. Даже в Микитовичи не заехал. Дело, выходит, серьезное.
- Обстановка, Ваня, сложная, - вполголоса сказал Емельян. - Скажу тебе, не для разглашения только, с сегодняшнего вечера трое суток подряд будем держать заставы в дзотах. На всякий пожарный. Мы тут одного задержали - с той стороны перешел, сообщил, что двадцать второго начнется война. Гитлер нападет.
- Вот оно что-о-о? - озадаченно протянул Титов и начал натягивать на ноги сапоги. - То-то, я гляжу, комбат наш что-то такое знает, намекает на всякие неожиданности.
- Перебежчик может, конечно, наврать. Но есть много других фактов, которые заставляют думать, что Гитлер что-то замышляет против нас.
Титов с усилием натянул хромовые сапоги, встал, задумался. Потом, услыхав совсем рядом птичий игривый, задорный голосок, будто выговаривающий "чечевицу видел?", сказал, моргнув:
- Слышишь? Чечевица озорует.
- Видел, видел, - ответил Емельян птичке, чуть приподнявшись с земли и глядя на березу. - Вон она, розовогрудая. На снегиря похожа, только поменьше.
Птичка спросила еще раза три: "Чечевицу видел?" - и затем упорхнула в чащу.
Иван стал рвать цветы, которыми была покрыта небольшая поляна: рвал колокольчики, львиный зев, клейкую гвоздику, первые ромашки и первые васильки у края ржи, подпиравшей рощицу. Спросил Емельяна, довольно любуясь букетом:
- Ну как? Хорош?
- В Москву не пошлешь, - ответил Емельян грустновато.
- К сожалению. Но я сам люблю цветы. У нас дома от весны до осени на столе стоял букет. Помнишь?
- А я больше люблю, когда они не сорваны. Представляешь луг или поляну в цветах - с травой, с пчелами, со всем на свете. Хорошо!.. А время идет, - он посмотрел на часы.
Иван понял его, сказал:
- Что ж, пойдем, мы не на курорте. Я провожу тебя до села.
- Да, хорошо в эту пору, - отозвался Емельян. - Люблю июнь больше всех месяцев на свете.
- Во всем своя прелесть.
- Нет, не говори. У каждого есть что-то свое, самое любимое. Пушкин, например, осень любил. А я не люблю: уж очень тоскливо, всю душу раздирает. Она больше на кладбище похожа. - Он легко встал, одернул гимнастерку, поправил портупею и признался: - Сказать тебе откровенно, я не очень люблю военную службу. Ты не поверишь. И если б не романтика границы, я не сделал бы военную службу своей профессией.
- Между прочим, - вспомнил Титов, - чем кончилась твоя история с тревогой? У нас много разговору было: какой-то Емелька поднял панику на весь округ. Я сразу догадался, что это ты.
- Пока ничем. Рассчитываю на пять суток…
Они опять вышли на дорогу. Помолчали. Затем Емельян спросил:
- А клен наш цел, что отец в честь моего рождения посадил?
- Шумит, кудрявый, беспокойный такой. На тебя похож. А сад как разросся!
- Это мы с мамой сажали. Помнишь?
Иван не ответил. Глядя куда-то вперед, он сказал о другом:
- Отец мой рассказывал о твоем отце: беспокойный был, непоседливый и честный. За правду готов был голову сложить.
- И сложил, - негромко произнес Емельян. - А я его не помню и не представляю, каким он был. Обидно и, знаешь, - ну как тебе сказать? - больно. Молодой был, только жить начинал, мечтал - и вдруг этот выстрел. Предательский выстрел из-за угла, в спину. Когда я был маленький, мне очень не хватало отца. Как я тебе завидовал! Душа ныла по ласке. Мама само собой, но почему-то хотелось другой, мужской ласки.
- Когда его хоронили, отец мой речь на кладбище говорил. Взял тебя, маленького, на руки и говорил о том, что дело Прокопа Глебова бессмертно, что им посеяны хорошие семена новой жизни. Поднял тебя высоко над народом и сказал: "Вот оно, семя грядущего! Мы будем жить в наших детях и внуках, в их делах, и никакие пули и бомбы не способны искоренить нас, потому как мы бессмертны".
Емельян попытался представить эту картину: она волновала, рождая чувство долга и гордости. Думая об Акиме Филипповиче, почему-то спросил о его дочери:
- Да, ты ведь мне о своей Жене ничего не сказал. Привет передал?
- А я ее и не видел. В техникуме она, еще не приехала на каникулы. Практика у них, что ли. А фотокарточку - ладно, есть у меня дареная, отдам тебе, как-нибудь заедешь. Между прочим, я видел Фриду Герцович.
- Что ты говоришь? Где же?
- В Москве. Случайно. Я ехал в троллейбусе, сидел у окна. У светофора остановились. И, представь, вижу: рядом в "эмке" красивая девушка. Сразу показалась удивительно знакомой. Потом и она на меня посмотрела. И тут я догадался: да это ж Фрида Герцович!.. Уставился на нее, рот открыл, даже жест рукой сделал. Но тут дали зеленый свет, машина ее рванулась вперед - и все исчезло, как мимолетное виденье.
- Ты мог обознаться.
- Нет, уверен, это была Фрида. Другое дело - она меня могла не узнать.
- Думаю, что Фрида тебя уже не волнует, - с полувопросом заметил Емельян.
Титов промолчал.
На большой, ослепительно яркой от солнца и лютиков поляне трое молодых парней и мужчина лет сорока косили траву, девчата разбивали покосы и пели разноголосо, протяжно, широко.
- Люблю, когда поют, - сказал Емельян.
Пожилой косарь, шедший на полосе первым, выпрямился, посмотрел на дорогу, прикрыв рукой глаза от солнца. Узнал Глебова, снял картуз и поклоном поприветствовал. В ответ Глебов приложил руку к фуражке. Предложил Титову:
- Зайдем на минуту?..
Косари сделали перерыв. Глебова жители Княжиц знали -он часто бывал в селе.
- Что ж это вы, Евсей Михайлович, правила нарушаете? - шутливо сказал Глебов, пожимая грубую ладонь коренастого мужчины в старом картузе, пропыленном, пропитанном потом, выгоревшем на солнце.
- Ра-а-зве? - всполошился Евсей Михайлович Гаврилов. - Где ж это мы подкачали?
Он смотрел то на Глебова, то на Титова доверчиво, откровенно и виновато.
Емельян поспешил его успокоить:
- По правилу - коси коса, пока роса. Роса давно спала, а вы все косите.
Косари заулыбались, а Гаврилов, подавляя смущение, сказал:
- Сегодня суббота. До полудня работаем, а там баню топить, париться будем. Молодые на вечеринку пойдут.
- В таком случае придется вам помочь. Разрешите? - Глебов, сбросив ремень и фуражку, взял у Гаврилова косу. Долго и шумно вострил ее оселком, затем поплевал на руки, крякнул: - Попробуем, давно не косил. - И ловко, неторопливо, взмах за взмахом начал отваливать в покос густую сочную траву.
Титов взял косу у одного из парней и пошел следом за Емельяном. Пограничник-коновод, отдав повод своей лошади Гаврилову со словами: "Подержи-ка, отец, вспомню деревню", пошел следом за Титовым.
Парни и девчата, сбившись в стайку, с веселым любопытством наблюдали за военными косарями, которые изо всех сил старались не подкачать. А Гаврилов подзадоривал:
