Михаил Демиденко - Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй
Как я уже сказал, на новое место я прибыл в канун китайского Нового года.
Вы не знаете, что такое китайский Новый год, или праздник весны? Представьте себе страну в основном горную, с населением в шестьсот с лишним миллионов человек. И вот на каждую душу населения выделяется в среднем по сто хлопушек и барабану. В один прекрасный день, а именно в весеннее новолуние, все начинают жечь хлопушки и бить в свои барабаны. Получается очень веселый праздник. Называется он Чунцзе[6]. Если вы этого не видели, вам трудно представить, до чего же это здорово!
Три дня никто не работает, все выходят на улицы, и начинается карнавал. По улицам движутся танцующие колонны. Трясут головами львов с гривами всех цветов радуги. Мчится извивающийся дракон. Он хочет проглотить солнце. Дракон дрожит от вожделения, теснит людей к стенам домов, разевает пасть… А солнце убегает, улетает, и никогда дракону не проглотить солнца, как злу не победить добра. Никогда! Солнце рвется в небо, чтобы светить людям, чтоб сделать их счастливыми и радостными. В этом символ жизни, символ движения, символ любви. Иначе, если дракон смог бы проглотить солнце, то был бы мрак, смерть, никогда бы не было «завтра», а «вчера» стало бы «сегодня».
Мне очень хотелось посмотреть на праздничные шествия, но жили мы в двух-трех километрах от города, так что я мог лишь слушать издали веселые рыки барабанов и любоваться издалека разрывами хлопушек.
С некоторых пор ходить в город поодиночке нам не разрешалось. Так распорядились местные власти. Если нам приспичивало куда-нибудь ехать, то собирали солидную группу, сажали в автобус и везли скопом. Объясняли нам подобное тем, что так нас легче охранять. Да и ехать в город было бесполезно: слишком много было на улицах народу, автобусу не пробиться сквозь толчею. Что за праздник, если ты сидишь в автобусе!
Неожиданно пожаловали гости — группа активистов Общества китайско-советской дружбы. Возглавляла группу товарищ Цзянь Фу, высокая, худощавая женщина. Ей было лет сорок, но выглядела она значительно старше, ее лоб рассекал шрам.
Родилась она в Циндао, когда-то отданном на откуп кайзеровской Германии. Циндао расположен на холмах и очень напоминает какой-либо заштатный городишко Южной Германии: садики, чистые улицы, на крышах домов, конечно, красная черепица. Семья Цзяней была зажиточной. Цзянь Фу крестилась в кирхе, ей дали христианское имя Марта.
Лет восемнадцати Цзянь познакомилась с революционером, ушла из дому, принимала участие в революционной работе среди кули Тяньцзина, вступила в компартию, попала вместе с мужем в руки чанкайшистской разведки. Мужа и ребенка замучили, она каким-то чудом спаслась.
Сейчас она занимала, несколько должностей и, кажется, была избрана в Собрание народных представителей— верховный орган КНР.
Удивительно энергичная женщина. Она была тяжело больным человеком, но она презирала боль и недуги. Она мечтала поехать в Советский Союз на учебу, самостоятельно изучала русский язык, поэтому, пользуясь малейшей возможностью, пыталась говорить по-русски.
С ней пришли молодые парни — рабочие. Они очень гордились эмблемами общества на шапках и одновременно стеснялись.
Встреча произошла скомкано: видно, ребята торопились в клуб на концерт самодеятельности или на карнавал.
— Понимаю, — сказала мне Цзянь Фу, — в такой день хочется быть дома. У вас танцуют на ходулях?
Даже она, крещенная в немецкой кирхе, не знала, что праздник весны (Чунцзе) — чисто китайский праздник, что празднуется он лишь в Китае.
— Конечно, — ответил я и, чтоб ее не обидеть, добавил — На ходулях у нас в Свердловске любят танцевать, особенно хорошо получается на асфальте. Сколько ртов в вашей семье? — задал я вопрос, чтоб как-то сменить тему разговора.
— У меня нет семьи, — ответила она. — Мой муж был большим революционером, он отдал жизнь за революцию, и я посвятила жизнь его делу. Вот мои дети. — Она показала на молодых рабочих, которые по-прежнему продолжали стесняться.
Мы договорились с Цзянь Фу, что вскоре обязательно состоится встреча советских специалистов с китайскими рабочими, на которой мы расскажем о Советском Союзе. О нашей жизни, обычаях, победах.
Они ушли. Я совсем загрустил. Вышел на летное поле, прислушиваясь к звукам в городе.
При въезде на аэродром стояли двое китайских часовых: чтоб никто из населения не мог проникнуть на территорию. Я постоял около них, поздравил с праздником, пожелал им «Фацай, фацай!» («Будьте здоровы, живите богато»). Они спросили, сколько времени. Им скоро сменяться, в казарме их ждал праздничный ужин.
Я прошел дальше. Миновал взлетную полосу, проверил сигнализацию. Долго ковырялся в реле красных и зеленых светофоров. Нашел замыкание, исправил.
Затем я двинулся вдоль глинобитного забора. В одном месте забор был размыт дождями и осыпался. Его давно надо было отремонтировать: ведь через дыру на территорию проникали черные волосатые свиньи местных жителей. Свиньи в основном сами добывали себе пищу. Они рыли аэродромные поля в поисках всяких отбросов. Из-за них, неровен час, могла произойти катастрофа.
Я перелез через стену и пошел по тропинке, которая вела к берегу реки. Там начинались фанзы.
Я шел один. Я просто забыл, что со мной обязательно должен был идти кто-нибудь из китайских товарищей, который охранял бы меня на тот случай, если бы, не дай бог, на меня вдруг вздумали напасть «тэу» (шпионы с Тайваня).
Мне было грустно. Очень хотелось посидеть на кане у кого-нибудь в фанзе. Как когда-то я сиживал у Дин Фу-танов. Поговорить о том о сем, послушать сказку, отведать закусок, выпить крепкого зеленого чая или горячего ханшина.
Над головой прыгали звезды, была темная, сочная ночь. Чувствовалось — скоро весна.
Я шел и рассуждал сам с собой. Обо всем. А значит, и о любви.
Почему-то все мои рассуждения в последнее время сводились к этому. Наверное, потому, что я считал себя в душе безнадежно испорченным человеком. Я все никак не мог научиться владеть собой.
«Было бы мне шестьдесят, — с грустью думал я. — Как бы все было просто, как бы все было хорошо! Болело бы мое сердце только об одних производственных проблемах. И не терзал бы я себя!»
До чего же трудно жить, когда тебе не шестьдесят лет!
9
И тут я услышал, что кто-то чихнул. В кустах.
— Эй! Кто там? — крикнул я громче, чем кричал обычно, и остановился.
В кустах подозрительно молчали. Тогда я крикнул еще громче, чем в первый раз, даже в горле засаднило:
— Кто там, отвечай!
Молчание.
Я лихорадочно думал, что мне делать: или припустить что есть духу к аэродрому, или же применить всем известный впечатляющий маневр: «Отвечай! Не то сейчас подниму тревогу… Сержант Петров, заходи справа! Рядовой Иванов, заходи слева!»
— Ты кто такой? — вдруг раздался в кустах испуганный женский голосок. Я заметил, что говорит женщина мягко, сглаживая шипящие, как это делают жители южных провинций.
— Я аэродромная охрана, — уже без крика заявил я, потому что мне вовсе не хотелось поднимать тревогу.
В кустах зашевелились. Треснул сучок… И тут я сообразил, что там, в темноте, стоит девушка, что она, видно, услышала мои бормотания, испугалась и свернула с тропинки в заросли, чтобы пропустить меня. Ей ведь неизвестно было, что за человек идет, чего он бормочет себе под нос. Может, пьяный…
Девушка заговорила. Я с трудом понимал, о чем она говорит, потому что говорила она на шанхайском наречии, я не знал его. Шанхайское наречие — особенное наречие. Например, такая фраза: «Я не знаю его» — по-пекински звучит так: «Во бу женьши та». Та же фраза по-шанхайски: «Алла бу сяодэ нуну».
— Не понимаю тебя, — сказал я по-пекински. — Отвечай, кто ты такая и почему прячешься, когда все празднуют Новый год?
— Я заблудилась, — ответила девушка с шанхайским акцентом на пекинском диалекте. — Я нечаянно заблудилась.
— Выходи, — сказал я.
— Я боюсь, — ответила девушка.
— Чего боишься?
— Тебя боюсь.
Дело было совсем не в том, что я проявил невежливость, заговорив с ней на «ты». В китайском языке вообще нет нашего вежливого «вы». Есть слово «нинь», но это скорее «вы» в превосходной степени, с оттенками почтительности, что-то наподобие «ваше благородие». Его редко употребляют: слишком оно церемонное. Просто девушка испугалась встречного мужчины, что было вполне естественно. Надо было поговорить с ней, выяснить, кто она, откуда, расположить к себе, успокоить. В Китае не принято, заводя разговор, сразу брать быка за рога. Признаком хорошего тона считается всякую деловую беседу начинать с расспросов о погоде, потом уж говорить о деле.
Мы направились к окраине города. Я шел впереди, она следом за мной. Здесь так принято ходить. Я старался не оборачиваться, чтоб она, хотя и было темно, не увидела моего лица, не заметила, что я европеец, а то бы она, наверное, испугалась.
