Вера Кетлинская - Мужество
На берегу еще продолжалась работа. Измученные люди, по пояс в воде, вытаскивали затопленные трубы. Вокруг них бурлили мутные пенистые волны. Наклоняя головы, чтобы защитить лицо от ветра и дождя, люди нащупывали на дне трубу, вытягивали ее за конец и бегом, стараясь разогреться, тащили на горку. И снова, наклоняя головы, скользили по глинистому скату вниз, чтобы в сотый раз окунуться в ледяную воду…
Среди них находился бледный, осунувшийся за ночь Гранатов. Его тонкие руки посинели, и багровыми змеями обозначились на них шрамы.
Рядом с ним, не сдаваясь, работала Тоня. Она ни за что не соглашалась уйти от непосильной для нее, мужской работы. Временами ее охватывало такое утомление, что хотелось тут же упасть и заснуть. Но она сдерживала себя усилием воли, и глаза ее горели гордостью. Она смотрела на Гранатова с преданностью и упоением, ей казалось, что в эту ночь она завоевала право стоять рядом с ним как товарищ.
Комсомольцы заполнили столовую, контору, бани, чердаки, сеновалы, кое-кто пытался устроиться в уцелевших палатках, но сырость и холод выгоняли их на поиски лучшего убежища.
Коля Платт и другие механики осматривали и протирали станки.
Круглов с монтерами проверяли и сушили электрооборудование.
Плотники мобилизовали девчат и вместе с ними рассыпали по столовой гвозди из подмоченных ящиков. Их ругали и гнали прочь, гвозди были отнюдь не самым важным из того, что надо было спасать, но плотники стояли на своем:
– Ржавый гвоздь хуже смерти. Поработайте сами, тогда узнаете.
А девчата обрадовались теплому и сухому месту, развесили свои чулки и платья, закутались в пальтишки и в одеяла и с веселым ожесточением тряпками перетирали гвозди.
Морозов, покачиваясь, прошел по селу, добрался до баржи, медленно вскарабкался по сходням. В каюте уборщица подтирала воду, протекшую сквозь потолок.
– Победили все-таки, – прохрипел Морозов и, чтобы не мешать уборщице, сел на край койки у двери, привалившись к стене. Через минуту он уже спал.
Уборщица попробовала стянуть с него сапоги, но они разбухли от воды и не слезали. Она прикрыла Морозова одеялом и тихонько вышла.
К полудню прояснилось. Серая завеса дождя уползла на восток. За нею поплыли по обновленному небу белые прозрачные облачка. Жаркое летнее солнце ощупывало мокрые деревья, мокрые дома, мокрую землю, мокрых людей. И куда девались усталость, раздражение, лихорадочный озноб от бессонницы и холода!
С криками, с хохотом, с шутками высыпало на улицу подмокшее население будущего города. Все заборы, плетни, кусты запестрели раскинутыми на них штанами, рубахами, портянками, одеялами. На крылечках и завалинках выстроились рядами сапоги, ботинки, туфли, тапочки. Голые спины золотились на солнце.
И вот понесся на улице клич:
– Ку-па-ться!
Забыв все неприятные переживания ночи – бух! бух! бух! – прыгали в воду грязные, в глине, муке и цементе перепачканные парни. Вода была мутная и холоднющая, но грязь смывалась отлично и усталость вместе с нею, и сразу становилось жарко и радостно, – ну, подумаешь, гроза, ливень, бессонная ночь! И ценные грузы спасены, и палатки восстановить нетрудно, и выспаться всегда успеешь… А все-таки Амур прекрасен, и Дальний Восток – замечательный край, и гроза была совсем не плохая, и поработали на славу. И стоило сюда приехать хотя бы для того, чтобы увидеть вот такую сумасшедшую, сногсшибательную грозу.
22
Катя Ставрова проснулась очень рано. Утренняя свежесть ползла в духоту палатки из всех щелей. Сквозь щели сочился яркий веселый свет. Пахло тайгой.
Катя вскочила, наскоро оделась и выскользнула из палатки. И сразу ахнула: так чист и свеж воздух, так хороша тайга в эту раннюю пору.
Сквозь густую листву пробивались красноватые солнечные лучи. Ветерок с Амура слегка колыхал листву, и световые пятна покачивались как живые. Бархатистая бабочка порхала с листа на лист, высовывая длинный язычок и складывая пугливые крылья. У Катиных ног прополз черный жук с длинными усами. Он посмотрел на Катин башмак, загудел и взлетел, распустив черные крылышки. Катя проводила его взглядом – он летел как будто стоя, подняв над собой внушительные усы.
Хруст, шелест, шепот шел из тайги…
Катя потянулась, раскинула руки, блаженно вздохнула. (Ну кто теперь поверит, что была когда-то Старослободская улица, и прилавок, и бесконечные огурцы, и муж?)
Она осторожно ступала по старым, гнилым листьям, по молодой траве, по сухим веткам – шаг за шагом отходила от лагеря в тайгу, и тайга замкнулась вокруг нее, и ухо чутко воспринимало таинственный невнятный говор.
Она трогала глянцевитые, влажные от росы листья. Склонялась над мшистыми кочками и ласково дразнила ретивых муравьев, перегораживая им дорогу палочкой.
Она подолгу разглядывала гигантские, поваленные бурей стволы. Обветренные корни раскорячились, переплетались узлами, они были плоски – они не уходили в землю, а стлались по верхнему покрову земли. Вот почему их выдергивала буря! Круглов валит деревья так же, как буря, – сразу с корнями. Каждое дерево тянут шесть – восемь человек. Какова же сила ветра? И Катя, содрогаясь, представляла себе ночной шум тайги, свист ветра, падающее под напором ветра дерево, и треск, и скрип, и грохот лопающихся корней.
Она ощупывала мертвые ветви сухостоя: бедняжки, они хотели жить, но для них не хватало солнца.
Пролетали бабочки – она замирала на месте, затаив дыхание, чтобы не испугать их.
Где-то в стороне трещала ветка – Катя расширяла зрачки и молча вглядывалась в сумрак тайги: может быть, сейчас вон там, из-за густой заросли, выскочит изящный пятнистый олень, с чуткими ноздрями, с изогнутыми сильными рогами, с глазами восточной красавицы.
Потом она шла дальше, и ей не было обидно, что олень не выбежал. Все было впереди: и олени будут, и медведи, и даже, наверное, тигры… Ведь тайга принадлежит ей, и все ее тайны будут открыты…
– А-у-у! – закричала она, чтобы услышать эхо.
Тайга ответила измененным голосом, издалека, неизвестно откуда.
Сверху упала ветка.
Прокричала птица – неизвестно какая.
Катя рвала молодые ветки. Влажные листья и кора пахли остро, вкусно, необыкновенно, как могут они пахнуть только весной, в чудесное свежее утро, в незнакомом лесу. Она зарывала лицо в эти пахучие ветки, ненасытно вдыхала их запах и вдруг начинала петь – еле слышно, для себя одной.
Но тайга вокруг нее была такая вдумчивая, такая послушная и чуткая… И Катя запела громко, уже не для себя, а для нее – для сумрака зарослей, для ярких пятен света на листве, для молодых побегов тальника, для мшистых кочек, для птиц, для оленей, которые могли же быть где-то рядом, вон там или здесь, в нескольких шагах, замаскированные под древесный цвет. Она пела, что пелось, не думая – какую-то дикарскую мелодию на победные слова завоевателя…
И вдруг застыла на месте.
Впереди явственно трещали и чавкали тяжелые шаги.
Олень? Медведь? Тигр?
Она не испугалась. Нет. Она знала, что надо делать, если мелькнет оранжевая спина и сверкнут из темных кустов зеленоватые кошачьи глаза. Надо только не двигаться и крикнуть те слова, что знал Дерсу Узала: «В тайга место много. Моя твоя не трогай, иди, иди, иди!» Только весело кричать, как другу. И зверь уйдет, и будет немного страшно или даже очень страшно, но зверь не тронет…
Катя обхватила руками березку и ждала. Березка была такая дружественная, теплая, клейкая, от нее пахло грибами и древесным соком. И жизнь была такая чудесная, жизнь не могла кончиться вот так, ни с того, ни с сего… «В тайга место много. Моя твоя не трогай, иди!» И зверь уйдет… Но треск сучьев, и чавканье мха, и шелест раздвигаемых ветвей приближались. Сердце громко стучало, так громко, что заломило в висках… «В тайга место много…»
Из-за поваленного дерева показалась высокая шапка, потом дымок из трубки, и вот уже весь человек виден – старый, обтрепанный, в болотных сапогах с присохшей грязью, с трубочкой в углу беззубого серого рта.
– Дедушка, здравствуйте! – крикнула Катя.
– Здравствуй, девушка, – ответил он и медленно пошел навстречу Кате, разглядывая ее с головы до ног. Катя тоже разглядывала старика – такого в селе не было.
– А вы откуда взялись, дедушка? – спросила Катя. Старик поднял брови и продолжал разглядывать Катю. В его глазах мелькнул веселый огонек. Но он не засмеялся, а сказал веско и неторопливо:
– Тайга большая, места хватит… Зверю в ней свободно, и птице свободно, и человеку… Всякого гостя она принимает одинаково… Но если скажет человек – моя тайга! – крепко отомстит тайга… ой, крепко!
– Вы, значит, в тайге и живете? – замирая, спросила Катя.
И сам старик, и его странные слова, и прокуренная трубочка, и сапоги с присохшей грязью вызывали уважение и трепет восхищения. На этот раз сомнений нет – это человек оттуда, человек тайги. Русский Дерсу Узала…
