Лев Правдин - Бухта Анфиса
— И мне тоже, — признался отец. — Но в твоем возрасте люди неохотно принимают опыт старших. И это закономерно. Дети стремятся скорее вырасти, юноши — освободиться от опеки родителей и даже простой совет расценивают, как проявление деспотизма. Верно ведь?
— Нет, — честно ответил Артем. — Не думаю я этого. У меня не было повода.
— Ты хочешь сказать, что мы никогда не принуждали тебя. Наверное, плохие мы родители.
— А других бы я и не хотел. Вы — самые лучшие, каких только можно пожелать!
Он сказал это от всей души и думал этим признанием развеселить отца, но с удивлением услыхал его вздох и затем вопрос:
— Ты окончательно утвердился в этой своей редакции?
— Если не выгонят, то — да…
— Ненастоящее это дело.
Артем знал, что у отца считается «настоящим делом». И дома, и в институте он всегда говорил о высоком назначении учителя. Особенно учителя русского языка и литературы. Учить людей самому великому созданию человеческого гения — языку, охранять этот вечный язык от всего временного и от всяких литературных жуликов и проходимцев.
Конечно, он считает, что его сын попал в «дурную» компанию. Хотя прямо об этом он и не говорит, но Артем видит, с какой опаской и тревогой он посматривает на него. И сейчас вот — заговорил о будущем с такой безнадежностью, словно не ждал от него ничего хорошего.
— Мой дед, как тебе известно, был доменным мастером, одним из самых знаменитых, и свое великолепное мастерство он хотел передать только своему сыну. Это вполне естественно: стремление передать самому дорогому человеку главное, что накопил за всю жизнь, — опыт, трудовое искусство, драгоценное наследство. В то же время это единственный способ двигать вперед свое дело — передавать опыт, поскольку он был человек безграмотный.
«Да, но ты-то грамотный, у тебя куча статей и несколько учебников, тебе нечего горевать», — подумал Артем, но смолчал. А отец неожиданно сказал:
— Вот когда-нибудь у тебя будет сын, и ты все поймешь…
— У меня? — Артем даже растерялся от такого поворота. — Ну, это так еще не скоро…
— Поживем — увидим… — Он надел очки и потянулся за книгой. — Только не забывай, что я — интеллигент только первого поколения и не успел рафинироваться, — пригрозил он шутливо. — Во мне еще может взыграть кровь моих предков — староверов и домостроевцев. — Сняв очки, он погрозил ими.
В тон ему Артем ответил:
— Кровь-то эта и во мне может взыграть.
— А я тебя запорю.
— А я сбегу из дому.
— А я тебя по этапу обратно в дом.
— А я революцию сделаю.
Оба рассмеялись, но у Артема возникло такое чувство, будто его отпустили на поруки, а впереди суд и приговор. Чувство, известное ему только из художественной литературы да из семейной хроники. Его дед был арестован царской охранкой и отпущен на поруки, но потом снова арестован и осужден на каторгу.
4Не очень-то отец любил вспоминать свою родословную и тем более извлекать из нее нравоучения для себя и для Артема. Оба они боялись назидательной кислоты, от которой всегда в душе остается что-то вроде оскомины. Чтобы этого избежать, приходилось разбавлять воспоминания чем-нибудь повеселее. Хотя бы упоминанием о кипучей дикой крови собственных предков. В общем-то ничего веселого в этом тоже не содержалось, и разве что только одно мысленное перенесение старых обычаев в наше время могло еще вызвать улыбку.
Этим приемом отец начал пользоваться только после своего пятидесятилетнего юбилея. Студент, которому было поручено рассказать о жизненном пути профессора Ширяева, отнесся к своему делу с таким рвением и с такой удручающей эмоциональностью, каким он научился от самого профессора Ширяева. «Не бойтесь беспредельных просторов научных открытий, не проходите по ним скучающими туристами…» Старательный докладчик так долго бродил по «беспредельным просторам» ширяевской родословной, что у подавленного юбиляра от тоски стали совсем прозрачными глаза. Выучил на свою голову!
Сидя в зале, Артем смущенно сочувствовал отцу. Каково-то ему все это выслушивать под взглядами сотен зрителей! Он и сам осторожно взглянул на отца: у того было такое задумчивое выражение, словно он принимал зачет и раздумывал, на сколько «тянет» ответ: тройка — многовато, двойка — обидно.
Здесь Артем впервые узнал некоторые подробности своей родословной. Прадед его, бисерский доменный мастер, — человек крутой и властный. Его боялся даже надзиратель. Все тонкости своего сложного дела он держал в памяти, потому что был безграмотен. Сына своего готовил себе в заместители, но тот сам распорядился своей судьбой. В самом начале 1901 года от отцовского тиранства сбежал в Пермь. По этапу он был доставлен в родной дом. Снова сбежал и поступил на пушечный завод. Образование у него было церковно-приходское, четырехклассное. Плюс тюрьма и ссылка. Его сын окончил рабфак, затем университет и, приобретя соответствующие звания, пребывал в должности профессора литературы.
— В общем, не знаю, как ты представляешь себе свое будущее, — проговорил отец.
А так как Артем этого тоже не представлял, то разговор на этом и прекратился, и он отправился в свою комнатку, чтобы привести в порядок ту кучу материала, из которого он собирался построить репортаж. А заодно привести в порядок и свои чувства, из которых вряд ли можно было построить что-нибудь путное.
Ему это не сразу удалось — упорядочить свои чувства, чтобы приняться за работу. Еще тогда, под восторженное юбилейное славословие, Артем подумал, что на отце и кончается блестящий взлет славного ширяевского рода. А сам Артем только стоит и наблюдает этот ослепительный взлет. Бездарный зритель, журналист, пока еще неизвестно какой. Посредственный поэт, хотя некоторые утверждают, что талантливый. Стоит ли все это тех сложных противоречий, которые возникли в семье за последнее время?
— Как жить? — спросил он, потому что ему очень нужен был собеседник, советчик.
Уйти бы работать на завод! Восстать против желания отца и особенно против матери? Таким поступком он попросту бы убил их.
Отрезав ему путь на завод, они, наверное, в виде компенсации, до сегодняшнего вечера ни слова не сказали по поводу его работы в газете. Но если отец заговорил, его не остановишь. В этом Артем уверен. И теперь все будет зависеть от его, Артемовой, настойчивости. Сумеет ли он настоять на своем и в то же время остаться послушным сыном?
Быть самим собой трудно даже в своей семье, тем более, если ты не только послушный сын, но еще и единственный.
Единственный сын. Еще тогда, когда он только родился, отец и мать уже задумались о его будущем, на которое они возлагали все свои, пока еще неясные, надежды. Прежде всего надо было выбрать имя. После долгих обсуждений, где маме принадлежал решающий голос, а отцу только совещательный, и когда уже было отвергнуто множество имен от Альберта до Якова, отец безнадежно предложил:
— Артем. Отличное имя.
— Да? — Мама несколько раз повторила это имя так, как если бы она учила новую роль. — Не знаю. Что-то в нем есть… А ты почему вспомнил?
— Так звали его деда.
— Твоего отца. Он был революционер. Ты веришь в генетику?
Отец пожал плечами: верить в генетику в то время не полагалось.
— Это имя вошло в историю революции и потрясало основы. Кроме того, Артем Веселый — необыкновенный был писатель, отличный знаток русского языка. Наконец, Артем — прославленный актер…
Эти доводы подействовали на маму.
— Да, верно, — согласилась она, — необыкновенное имя. А звать мы его можем Темой, как у Гаршина.
Но, насколько Артем помнит, всегда его звали только полным именем.
5Заведующий промышленным отделом Агапов размахнулся:
— Триста строк! И два дня на все.
Неслыханная щедрость, учитывая ограниченность газетной площади! Артем оценил это. Он зашел к Семену посмотреть проявленную пленку. На стук в дверь фоточуланчика девичий голос откликнулся: «Минутку!» Но не прошло и минуты, щелкнула задвижка.
— Входи, — сказала Сима, — как раз твою пленку проявила. Можешь посмотреть.
— Когда вы все успеваете?
Вспыхнул яркий свет, погас красный. Девушка вынула из кармашка синего халата зеркальце. Заглянула в него.
— Фотоэкспресс. Семена не знаешь, что ли? Сейчас придет, печатать начнем. После обеда заходи… А это что у вас за королева? Целых пять кадров. Вся в листьях.
Артему захотелось рассказать, какая это необыкновенная девушка, Нинка, учителева дочка, но Сима в это время, скосив внимательный птичий глаз, изучала в зеркальце какую-то деталь своего лица и, как видно, ничем больше не интересовалась.
— Да так, одна там… — пробормотал он. — Пока.
На лестничной площадке он столкнулся с Семеном.
