Федор Панфёров - Бруски. Книга II
– Как «не буду»? А кто будет? Дядя чужой?
Шлёнка перепугался, отскочил от Степана, взбежал на пригорок и из тьмы вновь прокричал:
– Не буду… Подыхать… А будь проклята ваша коммуния! Что – душу положить?
– Как «коммуния»? Да ты…
Вслед за Шлёнкой Чижик, скребя сапогами жесткий лед, утонул в темноте.
– Бросай, кому гибель не мила! – донесся из тьмы его голос. – Гляди, сорвет сейчас – костей не соберешь! Кирюш! Брательник!
Кто-то еще крикнул:
– Перед смертью не надышишься. Затворни-то не надо бы открывать!
Степану показалось, что это крикнул Кирилл.
– А-а-а, вот как, – зло произнес он и потянулся в сторону крика.
В темноте, рядом с Сивашевым, колебалась широкая спина Кирилла.
– Не он, – решил Степан и по тому, что смолк звон топоров, определил: мужики бросил «колоть лед.
Степан припал на колени и, весь дрожа, пристальней всмотрелся в тьму. К селу нехотя, раскоряками поднимались в гору коммунары.
«Все… лопнуло! – с болью подумал он. – Ушли!» – и еще раз посмотрел в тьму.
– Степан Харитоныч! Огнев! Рвет! – донесся голос Сивашева.
Огромная льдина задела крылом за выступ плотины и, переползая, срезала его. Сивашев со всего плеча, изгибая дугой ноги, ударил ломом с тычка в льдину, пропорол ее. Лом ушел вниз, Сивашев потерял равновесие, упал плашмя на льдину. Льдина от удара лопнула и вместе с Сивашевым скользнула в воду.
– А-ва-ва! – взревел он и, точно огромная рыба, выбросился из воды на плотину.
– Фу ты! – Кирилл заметался, от растерянности не зная, что и делать. – Как это ты?
– Ну, мне неволя бежать в избу, – Сивашев отфыркнулся и кинулся в гору.
Вдвоем Степан и Кирилл рубили лед.
Кирилл медленно, будто за делом, боясь, что плотина вот-вот сорвется, отодвигался все дальше и дальше на берег, сознавая, что они оба похожи на двух букашек, которые вцепились в огромное бревно и хотят его втащить на обрыв. Он намеревался было и Степана предупредить о том, что плотина может ежеминутно рухнуть, но побоялся, что Степан может счесть это за трусость. А Степан горбился, колол лед, и было видно – все это он делал машинально, ничего не замечая, думая совсем о другом. Кирилл потоптался на берегу и, давясь своей хрипотой, посоветовал:
– Степан Харитоныч, надо… посулить им что-нибудь. Степан не отозвался.
Кириллу вдруг стало невыносимо жаль его.
– Степан Харитоныч!.. Дядя Степа!
– А?… Чего? – глухо отозвался Степан. – Кто кричит? А-а, что ты, Кирилл?… Вот ведь как…
– Посулить, мол, им что-нибудь. И с плотины сойди. Трясется все… Вот-вот понесет…
– Посулить? Что посулить, коли люди себя забыли?
– По пуду муки… или деньгами… если плотину спасут.
– А-а-а! Как на базаре?
– Конечно. Ведь плотина-то дороже. Сорвет – всю зиму мельница стоять будет… Да и делать ее…
«Собственник! – подумал Степан. – Гнилое болото». Кирилл подбежал к нему:.
– Ты вспомни под Ростовом… в бой красноармейцы не шли… А по паре сапог получили – смяли белых. Помнишь?
Кирилл вошел на плотину, закачался и перебежал на другую сторону:
– Так я пойду… скажу…
Степан некоторое время смотрел в тьму – в ту сторону, куда нырнул Кирилл. Затем сошел с плотины. На берегу его оглушило ревом, идущим из горловины пруда, скрежетом льда.
«Как гремит-то все кругом!» – И, почувствовав ломоту во всем теле, он присел на выступ ледяной горы.
Показалось неудобно. Поднялся на второй выступ, потом на третий, четвертый – и, тихо улыбаясь, забрался на верхушку ледяной горы, уселся, как в кресле, подпираясь ломом. Холодный ветер сковывал тело, сапоги подошвами примерзали ко льду. Отдирая то одну, то другую ногу, Степан смотрел на то, как по темно-синей глади пруда ползли льдины, как они кружились, налетали друг на друга, вскакивали на плотину и с кручи шлепались на насыпь. И ему показалось, что он не только теперь, но и всю жизнь боролся вот с такими бесшабашными льдинами. И невольно каждую из выступающих льдин он стал приравнивать к тем, кто окружает его. Вот льдина… Когда она кружилась на середине пруда, то казалась твердой, толстой, такой, что от ее удара непременно разлетится плотина, но вот она выползла на насыпь – и, жидкая, рыхлая, жалко развалилась, придавленная другой льдиной.
«Яшка, – промелькнуло у него. – Это – Яшка. А эта – седая – Плакущев. Ишь как придавила… не пикнул Яшка. А это? Это – Кирилл».
Льдина, которую Степан назвал Кириллом, сидела верхом на другой льдине и бороздила черную гладь пруда.
– А где я? Я где?
Все льдины ему казались совсем непохожими на него: они были или слишком толстыми, как Маркел Быков, или кургузыми, как Панов Давыдка, или тонкими, вылизанным«. Он обежал глазами пруд, посмотрел в даль реки… Даль набухала тьмой. Из тьмы выступали, чуть поблескивая белыми грудями, льдины и с наскоку проносились через пруд, ударяясь о плотину. Степан невольно В нескольких саженях от него на песчаной насыпи лежала огромная раздробленная льдина. Сверху Степану показалось, что она попала не на свое место, что она, пыхтя, сочится. Он отвернулся. Вдали во тьме кучились избы Широкого. Где-то еще наяривали на гармошке. Кто-то кинул слова песни, песню заглушил молодой девичий смех… И Степан склонился; обхватил лицо руками. На ладони упали теплые капли.
– Сюда давай! Сюда!
Степан поднял голову. С горы при свете фонаря, факелов спускались коммунары. Впереди всех раскачивалась высокая фигура Кирилла Ждаркина, рядом с ним семенил ногами Чижик. В группе баб мельтешила Стеша и широко шагала Анчурка Кудеярова.
– По пуду муки на каждого, ежели спасете плотину! – кричал Кирилл. – Согласны? Так приступай!
Толпа еще не добралась до берега, как с горы спустились Николай Пырякин, Давыдка и еще кто-то. Они опередили толпу и около плотины поставили шесть ведер.
Давыдка ковшом зачерпнул в ведре и первому поднес Шлёнке.
– Пей, Шлёнка. Гуляй за наше здоровье.
«Самогон! – решил Степан. – Этого еще недоставало».
Он поднялся – качнулся и вновь сел на ледяное кресло: ноги примерзли к льдине. Степан заворчал, дернулся, посмотрел – сапоги заплыли льдом так, что и не отдерешь.
– Вот еще новое дело, – пробормотал он и ломом начал откалывать сапоги.
А у плотины кричали коммунары, звенели бабы. Отпивая по ковшу самотона, закусывая ситным, они бежали через плотину на берег.
Мимо Степана у подножия ледяной горы шмыгнула Стеша, следом за ней – Кирилл Ждаркин. До Степана донесся смех Стеши – такой же радостный, с клекотом, какой слышал Степан у нее только в день, когда она поднялась после родов с постели.
«У Стешки какая-то радость», – подумал он.
Стеша, прыгая с льдины на льдину (во тьме мелькал подол ее белого платья), перебежала ложбину и, смеясь с клекотом, спросила:
– Сюда, что ль, Кир… Кирилл Сенафонтыч?
Степану показалось, что первый раз она Кирилла назвала Кирей, и от этого ему стало больно.
– Сюда, сюда! – ответил Кирилл и, легкий, пружинистый, нагнав Стешу, крикнул коммунарам: – Начинай, эй! Будя лакать!
– Чай, и ты выпей… – шутя посоветовала Стеша.
– Нет… выпить я не хочу… А хочу…
Степан не расслышал последних слов Кирилла, согнулся, хмуря лоб, пристальней посмотрел на пруд.
Сверху пруд казался огромной черной пастью с. перебитыми, раздробленными зубами. Пасть рычала. В скрежете и стоне слышались отдельные выкрики, смех. Давыдка ругался со Шлёнкой, гнал его от самогона, как теленка от месива.
– Пошел! Пошел! Налакаешься – да и нырнешь в воду… Отвечай за тебя… Пошел! А то пойду Степану скажу! Степан!
– А тебе жалко? Осталась ведь самогонка.
– Пошел, говорю! А 'то вот дам ковшом по сопатке.
С земли поднялись фонари, взмахнули рыжим светом, укорачивая и удлиняя тени людей, льдин, деревьев, и в рев ледохода втиснулся человеческий гул, закрякали, словно рубя железо, топоры, заохали коммунары, зазвенели бабьи голоса.
И по тому, как ледяная гора под Степаном перестала дрожать, он определил – на ледяное полчище пошла в наступление человеческая могучая сила. Вокруг пруда группа коммунаров во главе с Кириллом Ждаркиным (Кирилла Степан узнавал по голосу) криком разрезала рев ледохода, потом что-то сильное стукнулось о плотину, содрогаясь, смолкло, затем выше пруда заскрипели льдины – и тоже смолкли, унося далеко вверх по реке жесткий шорох.
– О-о, вот это ловко! Вот это ловко! – закричал Николай Пырякин. – Степан где? Где Степан Харитоныч?
– Там, он там. На том берегу!
– Эй, давай! Багры давай!
Люди тянули баграми на берег льдины, крошили их топорами в реке. Мокли, мокрые выскакивали из воды, пускались в пляс, обсыхая около костра, черпали из ведра самогонку, бежали к реке, взбивая ярусы мелкого хрустального ледяного щебня.
Люди бились, сцепив зубы.
И когда занялась заря, лед стал. А люди, усталые, еле волоча ноги, побрели в гору.
Кирилл Ждаркин, будто невзначай, посмотрел в большие глаза Стеши и, трогая ее за плечо, проговорил:
