Анатолий Кузнецов - Селенга
Доктор снял очки, провел желтой худой рукой по броне. Было непонятно, болен ли он, или безбожно устал.
— Какой экипаж у такого танка?
— Трое. Командир, водитель и стрелок-радист. Впрочем, разно бывает, я точно не знаю… Теперь все эти танки ни к черту, их уже бесполезно выпускать.
Врач повернулся, устало побрел обратно, все так же неся в руке лопатку.
Вахрушев вздохнул, поднял хворост. Он принес его и бросил под бульдозер. Собрал сухие ветки от дерева и тоже бросил.
— Вообще вы меня извините за это самое… мальтузианство, — сказал он. — Я вообще болван, сам знаю. И горячий я. Вот врачом мне быть никак нельзя. И как вы только выдерживаете: больные, умирающие, калеки… Муть! Нравится вам, что ли? Я бы сбежал. Сказал: пропади вы пропадом.
— Врачу, Леша, нельзя быть циником.
— Да, вам надо быть жалостливым.
— Нет, и жалостливым нельзя.
— Скажите, а разнесчастную какую-нибудь дохлятину лечите и ведь видите, что умрет все равно, а цепляется, жить хочет — так ведь жалко небось, а? А вы ему — пилюли, пилюли, потому что больше ничего не можете. А?
— Что же делать? Надо хоть так.
— На до-то надо, а жалко?
— Это уж чисто личное дело. Обычно привыкают.
— К чему только не привыкает человек!.. Вот я начал работать на бульдозере, первое время думал — сдохну. Адовая машина. А теперь ничего, привык. Две смены вкалываю даже.
— Зачем?
— А черт его знает. Выпить люблю.
Тем временем «мертвяк» был вкопан. Вахрушев попробовал включить лебедку. Зарытое в землю бревно держало, но трясина не выпускала машину. Силы лебедки не хватало.
Пришлось снимать трос, пропускать его под раму, образуя более действенный угол. Рубили новый хворост, промокли чуть не по пояс, руки, исцарапанные заусеницами троса, кровоточили.
После долгой борьбы машина стала сантиметр за сантиметром продвигаться к бугру. Под гусеницы удалось подвести несколько крупных коряг. Бульдозер уцепился за них, напряг последние силы, криво-косо выкарабкался на бугор — весь в грязи и торфе, причем «мертвяк» дыбом встал из земли, притянутый тросом, прилип к машине, чуть не раздробив кабину. Это была промашка Вахрушева, он не спохватился вовремя выключить лебедку.
Заправили трос на место.
— Умыться бы, — деловито предложил Вахрушев, — а то мы теперь стали как снежные человеки!
— А ведь вылезли, Лешка, вылезли!.. — жалобно, словно еще не веря такому счастью, сказал врач; он был разнесчастный, перемазанный в крови.
— Ну и впредь вылезем! — бодро воскликнул Вахрушев. — Эх, Шурка, забавный ты сухарик, брат! — он, обняв, похлопал его. — Нашел ты себе направление — и прешь, как ракета. Эх, мне бы с тобой на соседней койке жить, мы б побеседовали…
Врач, кажется, смутился.
— Ну, вот что, давай теперь скорее ехать.
— Погоди, умоемся.
— Там, там, поехали, Алеша, я еще в жизни так не запаздывал…
— Теперь я знаю, где мы, — сказал Алексей, оглядываясь. — Ну и дали же мы влево. Теперь до Павлихи я с закрытыми глазами… Да, Шура, жила у меня там когда-то одна девка, хорошая, умница такая.
— А где же она теперь? — спросил доктор, усаживаясь.
— Не знаю! Уехала куда-то, говорят…
— Что? Очень хорошая была?
— Да.
Машина тронулась. Они снова, как на пароходе, стали резать гладь воды.
Было уже совсем светло, и туман разошелся. На горизонте поднялась гряда крутых холмов с желтеющими обрывами, оврагами, цепочками насаженных деревьев. Павлиха затерялась где-то там среди них, но Вахрушев уже угадывал ее, его сердце тревожно забилось, он даже подался вперед от нетерпения. Врачу не приходилось его погонять. Но врач и не думал об этом. Он вдруг, как ночью, нахохлился, втянул голову в плечи, дрожа от озноба. Вахрушеву захотелось как-то подбодрить его, похвалить. Он толкнул врача в бок:
— А ты герой у меня, Шурка! Вот бы поглядел на тебя твой начальник али комсомольский секретарь!
Врач слабо улыбнулся.
— Ты ведь комсомолец, конечно?
— Нет! — прокричал доктор.
— Как нет? — поразился Вахрушев.
— Я коммунист. Седьмой месяц, как в партии. А что?
«Фу-ты! Да не старше он меня, да он моложе меня, клянусь! — потрясение подумал Алексей. — Ведь моложе по годам, моложе!..»
— Слышь, какого ты года? — решившись, спросил Вахрушев.
Но врач не расслышал: он спал.
7Первыми заметили бульдозер павлихинские мальчишки. Они побежали навстречу, и Вахрушев высунулся из кабины, грозя кулаком и делая страшные глаза, чтобы не цеплялись. Мальчишки с криком и визгом привели машину к какой-то избе. В избе захлопали двери, выбежала древняя старуха, всплеснула руками, увидев машину, и завыла так жутко, что у Вахрушева похолодела спина.
— Здесь? — спросил врач, просыпаясь. — Здесь? Ну что, что?
— Ох, не роз-ро-о-дится вторы сутки, родимые! Ой, кончится!.. — выла старуха так старательно, словно не плакала, а пела всем нутром.
За ней выскочила рыжая медсестра в халате, озабоченно вырвала у доктора баульчик и накинулась на него:
— Что это вы так долго? Мы всю ночь прождали!
— Живой? — спросил врач на ходу.
— Сюда идите. Ради бога! Мы всю ночь прождали!
— Живой ребенок, опрашиваю? — рассердился доктор.
— Бьется еще… слабо.
Вахрушев давно отметил, что пареньку сильно не шло, когда он сердился: он тогда становился похожим на взъерошенного воробья. Еще больше была ненатуральной и развлекала Вахрушева голосящая старуха.
— Ну, хватит, бабуся, — оказал он солидно. — Теперь уж все, порядок, не волнуйся. Доктора я вам привез правильного. Вот ты бы нас лучше покормила.
Но завтракать ему пришлось одному. Он быстро договорился с незнакомыми людьми, особенно же ему понравилась бабуся, которая налила ему стакан водки.
Он съел миску щей, миску каши с молоком, миску киселя, а потом забыл, что он в гостях, улегся себе на лавку и сладко уснул.
Ему приснился квадратный мастер, с которым он танцевал танго, и вел его осторожно, как хрупкую девицу. Растрепанная рыжая сестра в халате, залитом кровью, кричала дурным голосом, кричала так, что Алексей чуть не просыпался, но старуха приносила стакан за стаканом, Алексей думал: ну вот, выпью все, что она принесет, и тогда проснусь.
Он просто влюбился в эту бабусю, он готов был ее расцеловать. А она торопилась, у нее оставалось еще много водки, она должна была завтра умереть, потому что наконец рождался ребенок на смену ей, — и она спешила скорее раздать все, что у нее оставалось, всю эту водку. И вот уже ее пили мастер, доктор, Катя-продавщица, рыжая сестра, десятки разных людей пили, пировали, потому что старуха была фантастически богата, неисчерпаемо богата, она просто стала героем дня, все ее славили, и никому даже в голову не пришло спросить у бульдозериста с доктором: а как же это вы, бедняги, к нам добрались, небось трудно было?
«Да трудно ли было? — ошеломленно подумал Вахрушев. — Побарахтались в болоте, вот и всех делов. А если подумать, к примеру, детей рожать и растить — вот это трудно!»
Короче говоря, он проснулся, так и не допив водки, недовольный собой, с мутной головной болью и тяжестью во всем теле.
Было далеко за полдень, судя по тому, что в окно светило уже довольно низкое солнце.
Вахрушев лежал на чистой, высокой, со взбитыми перинами кровати. Он вскочил, ужасаясь своей грязи. За дверью бубнили голоса. Удивившись, Алексей осторожно заглянул в щель. На никелированной кровати, покрытая одеялами, лежала восковая, измученная женщина — только скулы да нос. Лет ей было, наверное, под сорок. У окна стоял, заслоняя свет, доктор и очень серьезно — мальчишка этакий! — убеждал ее в чем-то, а она упрямо качала головой. По комнате расхаживала сердитая, растрепанная сестра с квакающим свертком в руках.
«Ага! — подумал Вахрушев. — Ну ладно…»
Он был рад, что все кончилось, и кончилось хорошо. Хоть не даром перли. Вот, значит, пришел в свет какой-то новый человечек.
Старуха заглянула, увидела, что гость проснулся, и засуетилась, накрывая на стол. Вахрушев попросил умыться и подмигнул ей.
— Мужик аль девка? — спросил он.
— Девка, родимый, девка, слава богу, жива…
— Ну, это хорошо, — глубокомысленно заметил он. — Будет вот у вас красавица… Скажи, бабуся, а не помнишь ли ты такую Катю Демченко, проживала она у вас на селе, вот там, где теперь новая изба строится.
— Не помню, — сказала старуха. — Все строятся.
— Еще отец ей был кладовщик.
— А, помню! — воскликнула старуха радостно. — Помер! Помню, как же. Помер на рождество!
— А дочка?
— Уехала, уехала туда, на целину.
— Разве она замуж не вышла за полковника?
— Не знаю, милый, не знаю. Уехала.
Она падала стакан водки.
— Да, бабуся, — задумчиво сказал Вахрушев, — жаль, что ты не дожила до того времени!..
