Л. Пантелеев - Том 1. Ленька Пантелеев
— Учительница.
— Ах, вот что? Гм… Она у тебя хорошая. Правда? Ты любишь ее?
— Люблю, — пробормотал Ленька.
Молодой человек постоял, помолчал и сказал:
— Ну, иди, простудишься.
Ленька не успел сделать и двух шагов, как белокурый снова окликнул его:
— Эй, послушай!
— Что? — оглянулся Ленька.
— Тебя как зовут?
— Алексей.
— Вот что, Алеша, — вполголоса сказал парень. — Ты… это… лучше не говори никому, что меня здесь видел. Ладно?
— Ладно. А маме тоже не говорить?
— Маме можешь сказать. Только потихоньку. Понял?
— Понял.
— Ну, беги. Не упади только в своем балахоне.
Ленька постоял, проводил глазами белокурого и пошел к лестнице. Но оказалось, что найти лестницу не так-то просто. Больше того, оказалось, что найти ее совершенно невозможно. В коридоре было такое огромное множество дверей и все они были до того похожи одна на другую, что через несколько минут мальчик совершенно запутался и потерялся.
Он толкался то в одну, то в другую дверь. Одни двери были заперты на ключ, открывая другие, он попадал в чужие номера.
Наконец он увидел дверь, не похожую на остальные. Над дверью висел продолговатый ящик-фонарь, на черном стекле которого красными буквами было написано:
ЗАПАСНЫЙ ВЫХОДЪ
Ленька толкнул дверь. Она открылась, и он очутился на лестнице.
«Слава богу! Наконец-то!..»
Шлепая сандалиями, он побежал вниз. Вот на площадке рыжая облупленная дверка с двумя тощими черными нолями. Вот, рядом с ней, ярко-красный, как пожарная бочка, огнетушитель. Он хорошо помнит его. Он видел этот огнетушитель, когда бежал наверх. Еще один лестничный марш — и перед ним низенькая, обшитая железом дверь в подвал. С разбегу он налетает на нее, толкает и чувствует, что дверь не открывается. Он еще раз, из всех сил наваливается на нее плечом — дверь не поддается. Похолодев от страха, он начинает барабанить кулаками по ржавому железу. Никто не откликается. Он прикладывает ухо к двери, садится на корточки, заглядывает в большую замочную скважину. Из скважины в глаз ему дует кладбищенским холодом. В подвале тихо.
«Господи! Что такое? Куда же они все девались?!»
От чрезмерных волнений он снова испытывает срочную необходимость побывать в помещении с двумя нолями на дверке.
Пошатываясь, он поднимается площадкой выше, толкает коленом рыжую дверь и видит, что и эта дверь закрыта!
Но на этот раз он чувствует даже некоторое облегчение. Значит, за дверью кто-то есть. Значит, кто-то выйдет сейчас, объяснит ему, в чем дело, поможет найти маму.
Минуту или две он деликатно ждет, потом осторожно стучит костяшками пальцев по двери. Никто не отзывается.
И тут он с ужасом замечает, что дверь в уборную заколочена. Большие ржавые гвозди в двух местах наискось торчат из косяка двери.
Повернувшись спиной к двери, Ленька изо всех сил колотит в нее ногой.
И вдруг его осеняет догадка: он же не туда попал!.. Это не та лестница! Не могли же, в самом деле, за то время, что он был наверху, заколотить гвоздями уборную!..
Он бежит наверх. Опять он в этом ужасном, длинном, как улица, коридоре с бесконечными рядами похожих друг на дружку дверей. Но теперь он знает: надо искать дверь, над которой нет таблички с номером. Он находит такую дверь. Он бежит по лестнице вниз и, пробежав полтора марша, убеждается, что опять не туда попал. Лестница приводит его на кухню. В нос ему ударяет запах кислой капусты и мочалы. Он видит кафельные белые стены, огромную плиту, жарко начищенные медные котлы и кастрюли.
Хватаясь за шершавые железные перила, он тащится наверх. В глазах у него начинает мутиться.
«Надо найти этого… белокурого, — думает он. — Он поможет мне… Надо только вспомнить, где он живет, из какого номера он вышел тогда с чайником…»
Ага! Вспомнил. Он вышел вон из той двери, как раз против кипяточного бака.
Он подбегает к этой двери, стучит.
— Да, войдите, — слышит он недовольный голос.
Он открывает дверь, входит и видит: пожилой лысый человек в желтовато-белом чесучовом пиджаке ползает на коленях посреди комнаты и завязывает веревкой корзину.
— Тебе что? — спрашивает он, изумленно подняв брови.
— Ничего… простите… я не туда попал, — лепечет Ленька.
Человек вскакивает.
Ленька выбегает в коридор.
— А ну, пошел вон! — несется ему вдогонку разъяренный голос. За спиной его хлопает дверь, поворачивается в скважине ключ.
Он стучит в соседнюю дверь. Никто не отвечает. Он толкает ее. Дверь закрыта.
Он мечется по коридору, как мышонок по мышеловке.
…И вот он попадает еще на одну лестницу. Эта лестница устлана ковровой дорожкой. Стены ее разрисованы картинами. На одной из них наполеоновские солдаты бегут из России. На другой — Иван Сусанин завлекает поляков в дремучий лес. На третьей — бородатый благообразный староста оглашает перед крестьянами манифест царя об «освобождении». На бумаге, которую он читает, большими буквами написано: «19-е февраля».
Конечно, в другое время и при других обстоятельствах Ленька не удержался бы, чтобы не рассмотреть во всех подробностях эти увлекательные картины. Но сейчас ему не до поляков и не до французов. Ему кажется, что положение, в котором он очутился, гораздо хуже всякого голода, плена и крепостной зависимости.
Он снова плетется наверх. Ноги уже еле держат его. И вдруг он слышит у себя за спиной мягкие мелкие шаги. Он оглядывается. По лестнице, придерживаясь рукой за бархатные перила, поднимается немолодой полный человек с бесцветной сероватой бородкой. Ленька успевает подумать, что человек этот очень похож на его покойного дедушку. На белом пикейном жилете блестит золотая цепочка, в руке позвякивает связка ключей.
И почти тотчас внизу хлопает дверь, и вдогонку ему раздается хрипловатый юношеский голос:
— Папа!
Человек остановился, смотрит вниз.
— Да, Николашенька?
Его догоняет высокий молодой офицер. На плечах его блестят новенькие золотые погоны. Новенькая кожаная портупея перетягивает стройную атлетическую грудь. Новенькая желтая кобура подпрыгивает на поясе.
— Что, Николаша?
— Ты знаешь, — говорит, слегка запыхавшись, офицер, — надо, в конце концов, что-то предпринять. Я сейчас прошел по номерам… Это же черт знает что! Этак через два дня, глядишь, не останется ни одной подушки, ни одной электрической лампочки и ни одного графина…
И тут офицер замечает Леньку, который, перегнувшись через перила, смотрит на него с верхней площадки.
— Эй! Стой! — кричит он и с таким страшным видом устремляется наверх, что Ленька, отпрянув, кидается к первой попавшейся двери.
В дверях офицер настигает его. Схватив Леньку за плечо, он тяжело дышит и говорит:
— Ты что тут делаешь, мерзавец? А?
— Ничего, — бормочет мальчик. — Я… я заблудился.
— Ах, вот как? Заблудился?
И, выглянув на лестницу, офицер кричит:
— Папа! Папа! Изволь, полюбуйся… Одного поймал!
— Да, Николашенька… Иду. Где он?
Офицер крепко держит Леньку за плечо.
— Ты посмотри — а? На нем же, негодяе, дамское пальто, — говорит он и с такой силой встряхивает Леньку, что у мальчика щелкают зубы.
— Ты где взял пальто, оборванец? А? — кричит офицер. — Я спрашиваю — ты у кого украл пальто, подлая образина?
От боли, ужаса и отвращения Ленька не может говорить. Он начинает громко икать.
— Я… я… ик… не украл, — задыхаясь бормочет он. — Это… это мамино пальто…
— Мамино? Я тебе дам мамино! Я из тебя, уличная шваль, отбивную котлету сделаю, если ты сейчас же не скажешь!
— Коленька! Коля! — смеется старик. — Оставь его, отпусти… Ты же из него и в самом деле все внутренности вытряхнешь. Погоди, сейчас мы разберемся. А ну, чиж паленый, говори: откуда ты взялся? Где твоя мать?
Икота не дает Леньке говорить.
— Ик… ик… в подвале.
— В каком подвале? На какой улице?
— Ик… ик… на этой.
— На Власьевской? А какой номер дома?
— Ик… ик… не знаю.
— Не знаешь, в каком доме живешь? Вот тебе и на! Сколько же тебе лет?
— Де… десять.
— Да это ж, Коленька, форменный идиотик. В десять лет не знает номера своего дома.
— Оставь, пожалуйста. Какой там идиотик! Не идиотик, а самый настоящий жулик.
И пальцы офицера с такой силой впиваются в Ленькино плечо, что мальчик вскрикивает.
— Оставьте меня! — кричит он, завертевшись вьюном. — Вы не смеете… Еще офицер называется… Я здесь, в этом доме, в гостинице живу!..
— Ха-ха!.. Остроумно! В каком же, интересно, номере? Может быть, в люксе?
— Не в люксе, а в подвале.
— Стой, стой, Николаша, — говорит встревоженно старик. — А может, и верно, а? Ведь они там, и в самом деле, все в подвал забились…
