Сергей Сартаков - Каменный фундамент
Петр Петрович повернулся боком, только теперь я заметил блеснувшую у него в складках больничного халата золотую звездочку Героя Советского Союза. Резкий солнечный свет отбрасывал от головы Петра Петровича тень. Он говорил, слегка покачиваясь, и тень все время ползала по косяку.
— Когда кость разбита на крупные куски, — заговорил он снова, — все это как-то складывается, срастается, но если получилось мелкое крошево, то… Перебитые нервы тоже… На сухожилиях рубцы… Кровообращение нарушено, питания ткани не получают. Отеки, мучительная боль… Одним словом, тут я сам потребовал ампутации…
Он говорил совершенно спокойно и даже словно вспоминая приятное. Морщины на лбу у него разошлись. Потом он засмеялся, тепло, искренне засмеялся. Смех не шел к тому, что он говорил, но я видел его руки, худые, с фиолетовым отливом, целые и двигающиеся руки, и мне тоже стало весело от сознания того, как упорно боролся человек с тем, что, казалось, было неизбежным.
— И кто же спас вам руки? — спросил я, теперь уже крайне заинтересованный.
Петр Петрович ответил не сразу, сидел, двигая головой так, словно отыскивал лучший угол зрения на какой-то одному ему видимый предмет.
— Тут история, с одной стороны, может быть, и смешная, но вообще-то очень серьезная, — неуверенно заговорил он. — Складно я рассказать, пожалуй, не сумею. Наговорю вам как попало, а вы сами потом разбирайтесь…
Я оглянулся на Ксению. Та стояла, засунув руки в карманы халата, и непроницаемо смотрела мимо меня.
— Поступила к нам в госпиталь медсестра, — медленно закатывая рукава и обнажая испещренные глубокими шрамами руки, начал Петр Петрович. — Светланой… звали ее… (Ксения утвердительно наклонила голову.) Когда она узнала, что я художник и что мне руки будут отнимать, целый скандал подняла, начала меня упрашивать, убеждать… Убедила… Отказался я от ампутации. Просил отложить. Но воспаление-то продолжалось, надо было чистить, промывать, перевязывать и следить, чтобы не пропустить и тот момент, когда и ампутацию уже поздно… Больной не знает этого, больной верит врачу, а… Ну, ночами напролет и сидела возле моей койки Светлана, хотя не нянька она, а медсестра была, и, кроме того, потом оказалось, днем она на курсах училась еще. Сама, бедная, на лицо как восковая стала, а, представьте, этим ночным подвижничеством… Все врачи потом удивлялись, и больные тоже, ее мужеству, терпению… Свищи остались, осколки костей выходили, перевязки бесконечные, но процесс остановился. Температура упала, сон появился, радость — в душе соловьи поют… Но потом что же… Стал я замечать, деревенеют руки у меня. Ткани ссыхаются, чувствительности никакой, пальцы почти не шевелятся, застывают, как замороженные. Исход ясен… Будут висеть сухие, бессильные плети… Словом, сдал я. Мрачные мысли опять… Боль адская… Светланы не было, экзамены держала. Появилась, а я в тоске. Честно признаюсь: заплакал… Душа разрывается: полюбил я… Как не полюбить такую? И она тоже… так все считали… Но руки-то сохнут… Понимаете состояние?.. И опять пошли у Светланы бессонные ночи. Я усну, а она сидит, гладит мои руки, массирует, пальцы шевелит, сгибает, разгибает… Днем на электрические процедуры водит. Добилась, профессор две операции сделал… Ущемленные нервы… Потом опять на процедуры разные и массаж, лечебную гимнастику. Светлана уйдет, я лежу один… Сам начинаю в локтях руки сгибать, пальцами шевелить… Хочешь средний, — а шевельнется указательный. Дрогнет только — и все. И опять ищешь тот нерв, который бы твоего приказания послушался. Снова шевельнется указательный… А тебе средний хочется. Этим все дни… Голова даже устает. Отдыхаешь, когда Светлана придет. Опять она с пальцами возится… И вот опять добилась… В мышцы кровь поступать стала, согрелись у меня руки. — При этих словах Петр Петрович приподнял их, согнул в локтях, потом вытянул, осторожно повернул ладонями вверх, слабо сжал пальцы в кулаки, засмеялся. — Шевелятся, движутся… Мои… Живые… Полгода прошло. Рисовать могу…
— Простите, но что же теперь… как у вас со Светланой? — Я не мог удержаться от этого вопроса.
Он наклонил голову, и волнистые морщины легли на его высокий лоб.
— Светлана оказалась замужней… Она мне хорошо все объяснила. Я понял, согласился… «Я вас, — сказала, — и любила и люблю. Человека люблю. Человек человека всегда любить должен, помогать в беде. А если я промолчала, что замужняя, — простите, про эту линию тогда не подумала, что вы меня еще и как женщину полюбить можете…» Конечно, она тут слукавила, потому что понимала превосходно и раньше…
Я никак не мог примириться с такой развязкой.
— Жаль, конечно, — сказал я. — Если бы она не замужем оказалась, тогда бы ваши линии лучше сошлись…
— Нет, нет, — быстро возразил Петр Петрович. — Я здорово сейчас во всем разобрался. Тогда бы сошлись только какие линии: моя любовь и ее любовь. А самая главная линия — любовь к человеку — рядом прошла бы.
— Все-таки… — настаивал я.
— И ничего не все-таки, — решительно отрезал Петр Петрович. — Любила бы она меня просто как женщина — вы бы за это ее полюбили? Нет! Это, мол, дело ваше личное… А за то, что человека она во мне любила, кто не полюбит ее? А? Спросите любого, кому про это все рассказать… За любовь к человеку все люди будут любить. Так что это шире, больше…
Долго стояла тишина. Никому не хотелось нарушить ее первому.
Наконец Петр Петрович соскользнул с подоконника.
— Вы представляете: днем учиться, по ночам здесь, возле меня, а ведь надо еще и к занятиям готовиться, и домашние дела тоже…
— В войну все женщины были так, — вставила Ксения.
— А Светлана еще умела примером своим… — фраза, как и многие у него, осталась незаконченной, но было понятно, что он имел в виду.
— Нет, чего ж тут, — примирительно проговорила Ксения. — Я не спорю, я просто так сказала. — И беспокойно посмотрела на солнце. — Ну, поправляйтесь, Петр Петрович, всего вам хорошего. Мне на работу, я ведь теперь не сиделка, а каменщик. Новое строить надо.
Петр Петрович проводил нас до дверей, и я с особым чувством взял в свои ладони его холодные пальцы. Выйдя на улицу, Ксения тронула меня за плечо.
— Не досадуете, что я вас завела? А я привыкла, частенько забегаю. Интересный он, этот Петр Петрович, любит людей. Рисует хорошо, хотя руки его плохо еще слушаются.
— А где теперь Светлана?
— Нет ее в городе, — с сожалением сказала Ксения, — не вернулась она с фронта еще.
— Вот как! На фронт уехала? А не повлияла на этот отъезд история с Петром Петровичем?
— Ну что вы! Последнее-то время и муж ее в этом же госпитале лежал. Они с Петром Петровичем очень подружились. А показать ее, если вам так любопытно, я могу, у меня дома портретик есть. Вот вечерком зайдете — увидите. Не такая, как вы думаете.
— Откуда вы знаете, как я думаю? — засмеялся я.
— Да уж знаю, — сказала Ксения. — По-вашему, она должна быть ангелочек ватный.
— Нет, Ксения, — остановил я ее. Меня даже оскорбило такое предположение. — Мне Светлана представляется не ангелочком, а женщиной ласковой, но с твердым, сильным характером.
— Как у мужчины, что ли?
— Мм… Как сказать… Нет, пожалуй, и посильнее мужского характера. Это… больше, шире, чем просто мужской или просто женский…
— Тогда дело иное, тогда нашему с вами спору конец, — миролюбиво сказала Ксения и перевела разговор на другое.
Так беседуя, мы прошли обратно по набережной, свернули вправо, потом еще куда-то, — я не обратил внимания на дорогу, запомнились только маленькие, потемневшие от времени деревянные домики, — и вдруг очутились на строительной площадке.
Отступая вглубь, должно быть на ширину будущего садика, но продолжая линию улицы, почти на половину квартала протянулся каменный фундамент. В одном его углу уже поднималось начало стены, доведенной до оконных проемов первого этажа. Вокруг громоздились клетки кирпича, груды желтого песка, оставшегося от кладки бутового камня. Тачки, носилки, ящики, выстланные вокруг постройки тесовые дорожки — все было испестрено брызгами глины и извести. В глубине двора, на широком дощатом настиле, по кругу ездил верхом на серой длинно-гривой лошади босоногий парень — готовил раствор. Высокие, сильные, запыленные красной кирпичной пылью девчата подносили на узких и длинных носилках к рабочим местам материал. Каменщики, готовясь к укладке, обметали голиками насохший сор. Подходили рабочие, в дальнем конце улицы показалась автомашина с прицепом, нагруженным бревнами.
— Здорово у вас размахнулись! — оказал я, с восхищением оглядывая строительную площадку.
— Вся улица будет каменная — делать, так по-настоящему, — ответила Ксения, торопливо завязывая тесемки на фартуке. — А вон там, в конце, завод построят, из дерева шелк станут делать.
