Антонина Коптяева - Дерзание
— Я сейчас делаю операции по подготовке глаза к ношению протеза, — рассказывала она Варе. — Люди не хотят жить обезображенными и устают носить эти давящие черные повязки. А снять нельзя: вместо глаза яма. И вот я формирую дно орбиты, делаю веки, подбираю протез… Езжу, разыскиваю. Самая трудная задача — сделать правильно уголок глаза: нужно, чтобы он смыкался, как на шарнире. — Полина Осиповна показала, сжав кончики большого и указательного пальцев, как должен смыкаться этот уголок. — Тогда глаз будет закрываться по желанию больного. Ведь так важно — закрыть свой глаз! Представьте, любимое существо видит: вы спите с открытым глазом. А постоянная угроза новой травмы, пыль, грязь? И вот я упорно работаю над правильной постановкой века. Помогает мне во многом Лариса Петровна. Я увлеклась пластикой глаза после встречи с нею. Помню, она пришла в первый раз в солдатских сапогах, в шинели и очень быстро завоевала нас. — Полина Осиповна испытующим взглядом окинула Варю. — Вы какой уклон хотели бы У нас получить?
Варя покраснела, даже маленькие уши ее ярко порозовели.
— Я еще не знаю. Хочу лечить глаукому. Хочу научиться делать глазные операции.
— Понятно. Ну, было бы только желание, а мы поможем с радостью. Теперь пойдемте в кабинет и займемся делом.
В кабинете их ждал Березкин, столяр-краснодерев-Щик, больной глаукомой. Варя знала: глаукома — повышение внутриглазного давления, ведущее к слепоте. Еще на четвертом курсе она училась тому, как осматривать глаза с помощью щелевой лампы, как измерять глазное давление. Но сейчас, расспросив Березкина, она с таким волнением открыла ящичек с пятью крошечными цилиндриками, смазанными специальной краской, будто решался вопрос ее жизни. Ведь это первый больной, которого она должна лечить самостоятельно и за которого будет нести ответственность.
Нерезкий терпеливо, покорно ждал. Хорошая у него фамилия и профессия веселая: столяр-краснодеревщик. Красное дерево — значит, ценное дерево, и тот, кто умеет делать из него красивые вещи на радость людям, — тоже ценный человек.
Но с виду краснодеревщик совсем невеселый: у него болящая глаукома (бывает она и не болящая, но и в том и в другом случае приводит к слепоте).
— Хотя бы один глаз спасти! — сказал он, повернув к Варе измученное лицо.
— Сделаем все, что возможно, — снова покраснев, обещала она.
Крупный, сильный, еще не старый человек сидел перед нею и ждал от нее помощи, опустив на колени умелые руки. Неужели слепота вырвет работу из этих золотых рук и не будут они больше пилить, строгать, клеить и полировать? Сможет ли столяр отличить на ощупь дуб от красного дерева или карельскую березу от ореха? Варя, со своими острыми глазами, до сих пор еще не научилась их различать; в якутских юртах понятия не имели о каких-то гарнитурах мебели. Она должна помочь Березкину. Только сможет ли: ведь он уже три месяца лежал в клинике Филатова в Одессе, и ему даже там не помогли!
— Ничего не вижу левым глазом, да еще болит он, — глуховатым голосом говорил столяр. — Такие боли временами, что вырвать его охота. Раз уж он безнадежный, удалите его!
— Удалить легче всего, — сразу вспомнив Ивана Ивановича, сказала Варя. — Люди столько операций переносят, чтобы глазной протез вставить, а тут все свое, живое.
Она укладывает больного на кушетку, ставит измерительный прибор на его широко раскрытый глаз и, перенеся оттиск на бумагу, смоченную спиртом, делает вычисления. Да, на левом абсолютная глаукома. Можно лишь попытаться снизить давление, чтобы снять боль. Так же тщательно Варя измеряет давление в правом глазу.
— Вы прирожденный глазник, — сказала Полина Осиповна, 'Следя за ее гибкими пальцами. — У вас такие мягкие движения. Как с правым?
— Ясно выраженная и на правом.
— Что вы думаете предпринять? — уже тихонько спросила Полина Осиповна.
— Может быть, новокаиновую блокаду…
— Это новый для нас метод, но он уже оправдал себя: зачастую дает прекрасный эффект. Ведите больного к отоларингологу.
Березкин согласен на все. Блокада так блокада. Лишь бы спасти остаток зрения! А волнение Вари все растет: надо передоверять больного другому врачу… Мраморные пятна румянца еще гуще пробиваются на ее лице, когда она идет с Березкиным в отделение, где лечат ухо, горло и нос. Чем же она-то сама поможет 'больному?
38
Заслуженный отоларинголог госпиталя, смуглый, моложавый, но совершенно седой человек, внимательно осматривает больного.
— Нос хороший, а площадка не совсем годится, — заявляет он, имея в виду удобства для блокады, однако после соответствующей подготовки делает Березкину укол новокаина в боковую стенку ноздри. Варя, усадив больного, стоит и наблюдает, почти не дыша, как действует профессор, блестя рогом рефлекторной лампы над нацеленным лбом. Нужны годы практики даже на то, чтобы владеть так лобной лампой. Но поможет ли блокада Березкину? Иногда после одного укола снижается давление и исчезают боли, а бывает, что толку никакого.
— Вам не жарко? — спрашивает профессор, близко наклоняясь к больному.
Нет, Березкину не жарко. И лицо у него не покраснело, но боль в левом глазу все-таки исчезла.
— Придете теперь через три дня, — говорит ему Варя, заполняя в своем отделении историю болезни.
Следующим был больной с катарактой, и Варя назначила его на операцию. Она сама будет делать эту операцию, ассистировать ей берется Полина Осиповна. Дорогая Полина Осиповна! Она появлялась всякий раз, когда молодой врач чувствовала себя неуверенно, — подсказывала, подбодряла.
Пришла девушка из подмосковного колхоза, Таня Бражникова. Красивая, цветущая дивчина, но косоглазая.
— Меня так и зовут — Танька Косая. У нас в деревне все на виду. Пожалуйста, помогите, доктор!
— Хорошо. Мы сделаем вам маленькую операцию.
Варя смущена обращением: какой она доктор! «Маленькая», как она сказала для успокоения больной, операция представляется ей серьезнейшим делом.
«Ведь на Каменушке мне чудом казались такие операции, когда их делал Иван Иванович, а теперь я должна сама…»
Собираясь заполнить историю болезни Бражниковой, Варя вспомнила песню старых якуток, которые стали зрячими благодаря доктору Ивану:
Черный ветер рвет с меня черное платье
и обжигает лицо мое черным осенним холодом…
Пугает мысль:
«Вдруг не справлюсь! Что, если операция пройдет неудачно?»
Варя припомнила свою небогатую практику: несколько раз под наблюдением опытного хирурга-ассистента снимала катаракту и оперировала одного больного по поводу косоглазия. Как она боялась перед этими операциями, как тряслась после них, ожидая осложнений! Но Полина Осиповна тоже начинала со страхом в душе. А разве Иван Иванович сразу стал хорошим хирургом?
— Опыт приходит с годами, но если будете работать от всей души, то быстро освоитесь, — сказала Полина Осиповна, когда после работы вышла на улицу вместе с Варей. — Все наши знания открыты для новичков. Как говорится: чем богаты, тем и рады. Конечно, надо спешить обогащаться. Жизнь страшно коротка. Давно ли я пришла сюда совсем девчонкой? А теперь у меня уже седой муж. И сын… Я своему сыночку едва до подмышки — вот какой вымахал! Но власть еще не потеряла. Как же? Нынче пробирала его, разгорячилась и, знаете, самыми сильными словами отчитывала. Я ведь еще и пою. Да не плохо, — неожиданно с гордостью похвалилась Полина Осиповна, и ее вытянутая хоботком верхняя губка задорно пошевелилась. — Пришли гости. Сын включил ленту… Он там записал, как я романс Рахманинова пела. Все слушают, и мне самой приятно. Правда, хорошо! «Вот, говорит, еще одно выступление мамы». Включил. Я услышала, и прямо провалиться от стыда! Все хохочут, а я только кулаком исподтишка грожу. Ругаться уже боюсь.
Варя рассмеялась:
— Я тоже ссорюсь иногда со своим сыном, но он еще не скоро сможет так разыграть меня!
В цветочном киоске продавалась поздняя сирень — лилово-кудрявые, чуть влажные, сладко благоухающие гроздья. Варя невольно замедлила шаги.
Почему в тайге нет такого кустарника, как сирень? Почему там нет ни роз, ни пионов? Очень обидело солнце северную землю: косо и мало глядит оно на нее.
— Но сейчас, в июне, и у нас хорошо, — сказала Варя, уже сидя в троллейбусе. — Вы даже не представляете, как хорошо в тайге весной, когда белые ночи. Над темными лесами скалистые горы, будто каменные дворцы. Реки быстрые. Плывешь на лодке, на перекатах мелких слышно — камешки на дне шуршат.
Сошла на своей остановке Полина Осиповна, а Варя все едет. День перед вечером разгулялся. Жарко. В троллейбусе полно народу, оттого еще и душно. Варя сняла не очень модное пальто и положила на колени вместе с сумкой. На ней шелковое платье с короткими рукавами, туфли на низком каблучке, непокрытые волосы отливают черным глянцем. Она едет, окруженная людьми, и думает о больных, доверенных ей, о сынишке и Иване Ивановиче. Есть о чем подумать человеку, если он врач, да к тому же имеет семью и должен заботиться о домашнем хозяйстве. Из троллейбуса — в метро. Из метро в магазин, в ларек. Сумка в руках становится все толще и тяжелее. Из глубины ее извлекается сетка-авоська и тоже начинает разбухать. Несмотря на жару, Варя надевает пальто, чтобы оно не мешало. Покупки сделаны. А теперь за Мишуткой.
