Ион Друцэ - Разговор о погоде
— Будет дождь.
— А если буря? — переспросил храбрый Михуцэ.
— Пусть будет буря, — неумолимо сказал Иким.
В эту минуту он стал для всех каким-то чужим, было и жалко и боязно его. Сам Иким, вероятно, тоже почувствовал свое одиночество и, может, для того, чтобы вернуть себе семью, а может, просто ради истины, сказал:
— А вы думаете, садам не нужны бури?
— Зачем они нужны? — поинтересовался Михуцэ.
Иким улыбнулся и, к великому удивлению всех, сказал тихим, ласковым голосом:
— Буря нужна для того, чтобы сады крепли. Она согнет их, попытается сломать, вырвать с корнем. А у деревьев, между прочим, тоже есть своя боль, своя память, свое соображение, и когда стихнут бури, они по ночам начнут сверлить землю корнями, уходя вглубь, чтобы выстоять на будущее…
— А если слабенькие деревья погибнут?
— Ну так что ж… На их место станут другие, покрепче. Так строится сад, и жизнь так строится.
В первый раз за этот день Иоана не улыбнулась. Сказала жалостливо, осенив себя крестным знамением:
— Какой жестокий, боже ты мой!..
— Он слишком стар, — сказала Марина.
— Третью ночь человек не спит, — попыталась оправдать его Аника.
— У него две контузии… — неизвестно зачем сказала Зина.
Только Михуцэ что-то долго медлил со своим мнением. Потом вздохнул:
— Это чистая правда, сестрички…
— Ты тоже за бурю?!
— Я за крепкий сад.
Он поднялся. Это была давнишняя мысль Михуцэ о жизни, только он ее не мог выразить. Теперь эта мысль ожила, у нее были кости, мясо, свое сердце. Михуцэ медленно пошел по своей тропинке и нес эту великую мысль, как несут маленького ребенка, а уж детей он умел носить — их у него был полон дом…
Тихо шепча, крестясь и подметая траву своей широкой цветастой юбкой, ушла Иоана. Никому не сказала «до свидания», никто не пожелал ей счастливого пути.
Оставшиеся сестры попробовали своими силами вернуть Икима к разговору о погоде, но ничего из этого не вышло. Беседа была окончена, Иким поднял из травы другую былинку, медленно стал жевать ее, и сестры ушли. Сэндуцэ, высоко подняв над головой кусок плэчинты, ушел за своей мамой.
Теперь они сидели втроем — отец, мать и дочка. Сидели, и неизвестно, зачем они сидели, раз уж все сказано, все решено. Вдруг из сада прибежал Сэндуцэ, не добежав, бросил недоеденный кусок плэчинты и побежал было назад, но Иким властно окликнул его. Мальчик робко подошел.
— Ты зачем бросил кусок?
— А я больше не хочу.
— Ну не хочешь, так надо было положить. Зачем швыряться хлебом?
Иким встал, подошел к мальчугану, спустил штанишки и, взяв хворостинку, огрел его несколько раз. Девушка в нарядной кофточке вся съежилась. Аника бросилась было выручать внука, но он уже бежал по саду, одной рукой поддерживая штанишки, а другой вытирая обильные слезы.
Иким устало, будто ударить той хворостиной требовало неимоверных усилий, сел на камень, вытер выступившую на лбу испарину.
Девушка сказала тихо:
— Отец…
Иким посмотрел на нее удивленно: что она, собственно, хочет сказать? Взгляд его был таким хмурым, тяжелым, каменным, что девушка не могла больше вымолвить ни слова. Иким посидел еще некоторое время, затем поднялся и, медленно жуя свою былинку, направился в дом.
Оставшись наедине с дочкой, Аника спросила в ужасе:
— Что же ты наделала, доченька?
— Я не могу больше видеть тот институт. Убейте, но не могу.
— Да почему же?!
— Мы с ним расстались, и я не могу видеть его что ни день. Не могу, потому что я его больше не люблю.
— А он может?
— Он может, потому что он все еще любит меня.
Аника пораскинула своей крестьянской смекалкой.
— А тогда ты тоже подружись с ним. Не навсегда — избави бог, только на то время, пока институт не кончишь. А там — до гробовой доски, как говорится…
Девушка заплакала. Вслед за ней прослезилась и Аника. Долго просидели они возле той каменной глыбы и тихо всхлипывали. Затем Аника, решительно поднявшись, сказала:
— Довольно реветь… Пошли со мной…
Как-никак она была его женой. Она прожила с ним жизнь. Она насмотрелась, как он жует былинки. Вошла решительно, сказала сердито и властно, насколько это было в ее силах:
— Послушай, Иким…
Он лежал на лавке с закрытыми глазами, и былинка уснула на его груди. Они тихонько вышли на улицу, уселись в уголке сада, где их никто не видел, и почти до самого вечера шептались. Когда солнце стало спускаться к закату, Аника вошла в дом на цыпочках, взяла оба чемодана и так же тихо, на цыпочках, вышла. Во дворе открыла один, уложила оставшиеся плэчинты и пошла провожать дочку. Вернулась поздно, спотыкаясь и все время вытирая заплаканные глаза.
Ну хорошо, скажете вы, а как же было с дождем? Шел он или не шел? Был просто дождь или буря?
Это не имеет значения. Мог быть дождь, а мог не быть. Могла быть даже буря, могло ее и не быть. Ведь это всегда так: то пойдут дожди, то прояснится, вот уже стоит хорошая погода, и вдруг опять пойдут дожди.
Хотя, если уж на то пошло, нужно отдать справедливость Икиму — спустя недельку пошел дождь. Пошел он как-то под утро, едва захватив одну часть села, а после полудня Иким получил известие, что его дочка снова учится в институте.
Поздней осенью, опять ночью, она приехала к ним в гости. Пришла с одним только чемоданчиком. Оставила его у порога и пошла к окну, но так и не постучалась. Едва подняла руку, как скрипнула дверь. Стоя на пороге, из темноты улыбался Иким, и она услышала его старую светлую шутку:
— Сама нашла дом или добрые люди показали?
Комментарии
Вошедшие в том I рассказы написаны автором в основном в 1954–1958 годах и впервые опубликованы на молдавском языке в сборнике «Дор де оамень» («Тоска по людям») в 1959 году. Рассказ «Падурянка» печатался впервые в «Литературной газете» 14 мая 1960 года, как и «Разговор о погоде», публиковавшийся там же 28 января 1961 года.
