Александр Кулешов - Лишь бы не опоздать
Второй жандарм успел выстрелить в учителя. Это было последнее, что он успел сделать, — пущенный Степановым нож вонзился ему в горло.
Все это длилось мгновение. Степанов наклонился над своим раненым бойцом… Впрочем, рана оказалась легкой. Теперь на дороге были четверо: немецкий капитан в разорванном кителе, советский сержант с забинтованной головой и еще два советских бойца в немецкой форме.
Капитан сообразил не сразу, но реакция его была неожиданной. Указав на Степанова, он властно приказал:
— Расстрелять мерзавца! Он убил солдат рейха. Расстрелять!
Но ни Степанов, ни второй разведчик не поняли его — они не знали немецкого. Учитель морщился, ощупывая простреленную руку.
— Пошли, — мрачно сказал Степанов своему бойцу, — теперь не погуляешь, берем капитана и пошли. Капитаны на дорогах тоже не валяются — ротный будет доволен.
Поздно ночью к советскому штабу три красноармейца вели понурого немца в разорванном кителе. Немец пугливо оглядывался на своих конвоиров, бормоча под нос:
— Рус, рус, не стреляй.
…Вот об этом, по мнению Степана Степановича, очень смешном эпизоде, и рассказывал старичкам на бульваре Степанов-2.
— А? — радостно восклицал Степанов-1. — А? Мы, значит, с пленным, и они с пленным! Ну надо же! Одна идея! А? Одного недоучли — переоделись рано, обмундирование наше, видишь ли, тяжело им было через фронт тащить. Фрицы, что с них возьмешь! Комфорт любили!
— Как же это? — подивился один из старичков. — Выходит, их же жандармы и своего же хлопнуть хотели, так?
— Э-э-э, брат, — махнул рукой Степанов, — что ж, думаешь, им охота под трибунал! Война, кто там будет разбирать — валяются на шоссе полдюжины их и наших. И капут делу. Зато сами целы. Я вот вам расскажу еще не такую историю! Помнишь, Степан, как мы тогда миномет взяли…
Оба Степанова еще долго развлекали своих слушателей разными боевыми рассказами.
Вот об этом и вспоминал Степан Степанович сейчас, торопясь до закрытия в магазин игрушек…
Студент
Дима Каюров, хотя уже две недели ходил в институт, все никак не мог прийти в себя. Да и не он один. На каждой «переменке», как по привычке называли первокурсники перерывы между часами занятий, они собирались группками и вспоминали жуткую пору экзаменов.
— А помнишь, как Валька заснул, умора, взял билет и спит на нем…
— Нет, погоди, погоди! Ленка, помнишь, все будущие времена на левой ноге записала, а прошедшие — на правой, а…
— …а преподаватель к ней подходит — ой, с ума сойду! — и говорит: «Что это вы, девушка, не по моде? Все теперь в мини-юбках, а вы как курсистка дореволюционная!»
Экзамены, столь страшные, столь немыслимые для преодоления, — пора отчаяния, слез, вздохов, бессонных ночей — теперь представлялись серией веселых и забавных эпизодов, этакий месячник смеха и радостей.
Еще никто не ворчал на раннее вставание, на строгого профессора, недоверчивого декана, на необходимость бегать из одной аудитории в другую, на ужас экзаменов, не таких ерундовых и легких, как вступительные, а настоящих, действительно безумно сложных, немыслимо трудных, за первый курс, за второй, за третий… Тех самых экзаменов, которые через несколько лет будут вспоминаться смешными и забавными.
Приглядывались друг к другу. Приглядывался и Дима Каюров. К профессорам, к соседям, к новым друзьям и товарищам. Это занимало двадцать процентов внимания, остальные восемьдесят процентов занимала Наташа…
К сожалению, внимание было односторонним. Наташа как-то не очень обращала на него внимание. Пришлось прибегнуть к крайней мере — на несколько запоздавший вечер, посвященный поступлению в институт, Дима пришел в новом черном костюме с медалью на лацкане.
Медаль вызвала сенсацию.
— Все медали видел, — восхищался Борис, новый Димин друг, — «Золотую Звезду», «За взятие Берлина», «800-летие Москвы», лауреатскую, а вот «За отвагу на пожаре» первый раз вижу.
Потребовали рассказ о подвиге. Дима мямлил, отнекивался: Наташу позвали к телефону, а без нее не имело смысла рассказывать. Наконец она вернулась.
— Да ничего особенного, — бормотал Дима (выяснилось, что при Наташе или без нее он все равно ничего толком рассказать не мог. И зачем только он нацепил эту несчастную медаль? Болван!). — Иду из школы домой, ну вечером… Они кричат… Я…
— Кто кричит? — спрашивает Борис.
— Ну эти ребята. Они побольше, поэтому и кричат, а тот напугался и молчит…
— Кто молчит?
— Да самый маленький, под кроватью спрятался. Я проходным шел. Там стена такая, всего и выходит-то на нее окон пять. Вечер, народу нет, огня не видно. А дверь оказалась с той стороны заперта, она их заперла и ушла…
— Кто, дверь? — опять спрашивает Борис. (Общий смех.)
— Перестаньте гоготать, — говорит Наташа. — Ну, дальше.
Дима, вдохновленный этим вмешательством, продолжает:
— Да нет — мать ушла, заперла их, а они играть начали со спичками. Ну, банальное дело. Знаете, на коробках пишут: «Не давайте детям…» Словом, загорелось там все. А до парадного надо квартал обегать. Так я и полез по ней…
— По кому? — терпеливо спрашивает Борис.
— По трубе, не перебивай, — неожиданно огрызается Дима и смотрит на Наташу, ища поддержки. — Влезаю — это третий этаж. Ну, влез, а до окна еще по карнизу метров пять переть…
— Идти, — поправляет Наташа.
— Идти, конечно, идти… — торопливо соглашается Дима.
— Добираться, — предлагает Борис.
— Ну, словом, добрался, то есть дошел я, в окно влез. Дым там. Соседи уже поняли, в дверь ломятся. А к ней с моей стороны не добраться — огонь. Я их взял, вокруг пояса веревкой обвязал — веревок там много, не квартира — корабль, для белья, что ли, и прямо из окна осторожно спустил. Двое — пацан лет шесть, девочка тоже лет пять, наверное. Орут, не хотят из окна вылезать. Словом, выпихнул. Спустил. Сам опять по карнизу к трубе. Ну, а уж вниз по трубе-то совсем легко.
— А третий? — спрашивает Борис. — Ты говорил, был третий.
— А это как раз когда спустился, тут девочка мне и говорит: «А Ванюшка? Там еще Ванюшка». Ну я по второму заходу, опять маршрут: труба — карниз — окно. Шарю, а уж ничего не видно из-за дыма, кашляю. Но нащупал под кроватью его — пищит там тихо, как котенок, — совсем маленький, года три, не знаю. Подхожу к окну, а там уже лестница торчит — пожарные подъехали. Если б не они, ей-богу, не вылез бы. Дышать-то нечем…
Рассказ вызвал оживленный обмен мнениями. Но главная награда пришла в субботу — договорились с Наташей пойти в кино. Для оригинальности и в честь первого свидания Дима решил сделать ей подарок: купить надувного бемби — необычно. Впрочем, что купить, было предварительно обсуждено на товарищеском совете.
— Крокодила, — предложил Борис.
— Сам ты крокодил, — заметил флегматичный Олег. — Я бы купил ей мед. Знаешь, в бочонках такой продается в «Дарах леса».
— Может, варенье? — иронически поинтересовался Борис. — Или бумагу для мух — тоже липкая…
Словом, сошлись на надувном бемби. Лань — изящно и с намеком. Каким, никто не уточнил, но с намеком.
Сегодня Дима решил зайти в магазин после занятий. Но пока со всеми переговорил, пока добрался, то да се, только к шести успел.
В магазине долго выбирал. Может, лучше зайца, или мишку, или какую-нибудь там зверюгу пооригинальней, но, в конце концов, посоветовавшись с живо принявшими в нем участие продавщицами (надолго забывшими в связи с этим о других покупателях), Дима приобрел все же своего бемби. Он тут же надул его и торжественно вышел из дверей магазина. Постоял минуту, любуясь на покупку, и направился домой…
Лейтенант Никитин
Прохаживаясь вдоль широкой асфальтовой магистрали, выбегавшей из туннеля, лейтенант Никитин то и дело бросал взгляд на часы. До конца дежурства оставались считанные минуты, а в семь они договорились встретиться с Леной у Белорусского вокзала. Накануне он так рассчитал время, чтоб успеть переодеться, но с утра все изменилось, и хорошо было бы вообще поспеть к назначенному часу.
Ну и что? Никитин пожал плечами, мысленно рассуждая с самим собой: может быть, у него некрасивая форма или плохо сидит на нем? Они договорились пойти в кино — так что, в кино милиционеров не пускают? Почему, собственно, он должен быть в штатском, когда встречается с Леной? Ведь армейские офицеры, как правило, всегда ходят в форме…
Никитин усмехнулся — забавная девушка эта Лена! Он вспомнил, как она стояла вся красная, растерянная, когда контролеры подвели ее к нему, вспомнил, какой она была сначала смущенной и недоверчивой, когда они встретились во второй раз и он пригласил ее в «Космос». И какой она стала в конце этого свидания веселой, как заливисто хохотала, сверкая зубами, как увлеченно рассказывала про свои институтские дела, про подруг — эту «Вальку-сухаря» и «Нинку-шляпу». Было в ней какое-то непередаваемое очарование, очарование юности, беззаботности. Чувствовалось, что, увлекшись чем-нибудь, Лена уже ни о чем, кроме этого, не думала, только к этому стремилась…
