Михаил Толкач - В Гремячей пропасти
Прохоров спешил, спотыкался на камнях, чертыхался, попадая в глубокие ямки, залитые водой. С таким напряжением когда-то бежал он стометровку на заводских состязаниях, отстаивая честь своей бригады коммунистического труда. Тогда он победил. Теперь его первое по-настоящему боевое задание. Он задохнется в беге, а приказ выполнит!
Провод, как и прежде, высвечивал меж деревьями. Он словно указывал Юрию путь, звал вперед, вперед, вперед...
Дождь не прекращался, тучи сгустками чернобокими задевали землю, и в ущелье становилось совсем сумеречно.
«Не опоздать! Не опоздать! Не опоздать!» — стучало сердце, вырываясь из груди. Во рту сохло, пот заливал глаза. Солдат облизывал губы, ощущая на языке соль.
3
Впереди послышался треск сучьев, чавканье грязи, хлюпанье воды. Кто-то там шел, не остерегаясь, шел грузно. А может быть, тот же медведь?
Юрий остановился: тяжелые шаги удалялись. Не опуская автомата, Прохоров вытер пот и кинулся следом. Его глаза были заняты проводом, ему не до страха. Он не мог, не имел права медлить. Если впереди медведь — убить, но задание выполнить.
Выскочив за крутой поворот, Юрий заметил, как шевелились кусты, дрожали ветки, только что потревоженные. Снял предохранитель. И вдруг за кустами солдат увидел сперва женскую голову, затем спину с горбовиком. Женщина, немолодая, наверное, давно за пятьдесят. Она была в старых глубоких галошах, привязанных к ногам веревками. Жидкие пепельного цвета волосы выбивались космами из-под серого грязного платка. Поношенная телогрейка ее промокла, почернела; короткие порванные рукава открывали большие кисти рук, увитые синими вздувшимися венами. За плечами — фанерный ящик, лямки его вдавились в плечи.
Сначала Юрию стало жаль старую: ему тотчас припомнилась мать, занятая всю жизнь тяжелым трудом. «И зачем забралась в такую глушь таежную? — лихорадочно думал он, отдуваясь и догоняя женщину. — Купила бы себе пару стаканов брусники, отвела душу. А то нагрузилась: ноша до земли гнет! Жадность людская. Пропадет ведь, старая...»
Настигнув путницу, Юрий признал в ней ту старуху, что утром на горе поспешно вместе с мужчинами покинула шалаш. Теперь, вспоминая утреннюю встречу с ягодниками, сопоставляя ее с потерей связи и тревогой на посту, Прохоров с подозрительностью смотрел на женщину. «Ягода ли у нее в горбовике? — насторожился он. — Чего бы старой не пересидеть дождь в том же шалаше?»
Прохоров догнал женщину.
— Здравствуйте, мать!
— Здорово, сынок! — сиплым голосом отозвалась путница, ни чуть не удивляясь появлению солдата. Видя, что Прохоров намерен обогнать ее, попросила:
— Погодь, солдатик, вдвоем-то веселее. Муторь какая настигла! Годиков десять такой не выпадало.
Юрий резко обернулся и оглянул спутницу. На него с мольбой смотрели выцветшие серые глаза. Губы женщины посинели, глаза ввалились. На скуле желто-сиреневыми разводами пылала большая ссадина, на хрящеватом носу чернела царапина. Разум подсказывал Юрию, что старая непричастна к тревоге, но воображение рисовало, как эта женщина режет провод, забрасывает в кусты под листья кусачки и где-то потом в темном подполье докладывает главарю шайки о диверсии...
Дождь уныло лопотал по лиственному ковру, сек хмурые оголенные деревья. Ветер бушевал в вышине, и до путников доносилось его студеное веяние. У Юрия стыла спина, и он снова прибавил шагу.
Дорога круто падала по узкой каменной россыпи в котловину. Ручей клокотал, мчался изломанным широким потоком, выплескиваясь далеко за русло. На волнах плясали, уносились в стремнину сучья, клочья травы, исчезали в водоворотах. В заводях вода крутилась, на примятой траве застревали комки желтой пены.
Путникам то и дело приходилось перебредать шумные потоки. Юрию налегке и то утомительно было спускаться по неровной, заваленной лесинами тропе. Он сочувственно поглядывал на женщину. Гор-бовик выматывал последние ее силы. «Пропадет одна с такой ношей, если не помочь , — с жалостью думал Юрий, высматривая в густых ветках провод. — Замерзнет как пить дать. Мало ли таких случаев знает Забайкалье? А может, ее ждут впереди те трое, потому и идет? Может, они все заодно?» И снова ему рисовались мрачные предположения. И он не знал, как поступить. Одно было совершенно ясно: скорее дойти до контрольного поста, узнать точное время. Старуху можно оставить там: проверят!
Женщина старалась не отстать от солдата. Должно быть, она сама сознавала опасность, боялась потерять спутника. Чаще, чем прежде, она поправляла лямки. Отряхивала с бровей и носа капли пота, смешанные с дождевой водой. Она, наверное, стеснялась попросить Юрия умерить шаги. И он слышал ее трудное хриплое дыхание.
«Попрошу горбовик, мол, помочь. Если там не ягода — замечу. А если она хорошая женщина, то в самом деле понесу горбовик», — решил Юрий и замедлил шаги.
Попутчица рассказывала ему надтреснутым голосом, то умолкая, то вновь начиная, и Юрию неудобно было перебить ее.
— Собралась по бруснику, да припоздала смениться. Всё нарядчики наши: «Сходи, Ульяна, вызови того-то». Иду. «Заверни к другому...» Заворачиваю. Глядь, уже половина девятого. А, будь вы неладны... Ноги гудут: походи-ка в мой возраст рассыльной. Видел, наверное, солдатик, сколь паровозов бегает? То-то, много. А на каждом паровозе три человека полагается. На работу их вызвать надо? Надо. Мол, изволь, твоя машина на станции. Расселились люди по всему городу. До ближнего верста добрая. Считай, тридцать душ вызвала, клади тридцать километров. Вот она, работка наша вызывальщицкая...
— Отмирающая профессия, — заметил Юрий, все еще приглядываясь к старухе и не решаясь исполнить задуманное.
— Покамест помрешь, ноги вдребезги разобьешь, — рассуждала Ульяна. — В армии эвон сколь машин-то разных... А ты все вышагиваешь, солдат. Без живых рук и ног немыслимо...
— Спутники без людей обходятся, вертятся себе, — откликнулся Прохоров.
— Без людей толку мало: вертится, вертится, да и поминай как звали! Человек всему голова, — слышал Юрий ее поучение. И начинал сердиться на себя, на эту старую женщину, на беспрерывный дождь, на ефрейтора, что отправил его в такую дрянную погоду.
— Позволь, мамаша, помогу, — Юрий указал на горбовик.
Женщина вскинула на него удивленные слезящиеся глаза. И в них Юрию почудилась хитрая насмешка.
— Ладно, сама как-нибудь. Благодарствую.
Это усилило подозрения Прохорова: дело нечисто! И он загородил старухе дорогу.
Из-под гнилой колодины выпорхнул черный с красной грудкой дятел. Крикнул что-то свое сварливо и стрелой улетел в гущу осинника искать новое убежище от дождя. Кто его спугнул? Юрий настороженно проводил дятла глазами.
Ульяна покачивала взлохмаченной головой.
— Сам-от заморозился, сердешный. Ишь, пар-то дымит, как на загнанной лошади. А я привычная. Десять таких-то, как ты, соколик, поставила на ноги. Втянулась в тягости-то...
Юрия раздражала говорливость Ульяны, ее медлительность. Но без нее Прохоров не мог уйти: солдат теперь не сомневался, что она причастна к тревоге. И он строго поторопил:
— Поживее, мамаша!
— Хорошо, солдатик, хорошо, — говорила женщина, освобождая затекшие плечи от громоздкого груза. — Притомилась, ты угадал. На работе вчера, чай, тридцать верст оттопала. До ягодных мест пятнадцать километров считается, а хоженых все двадцать наберутся. За сутки полсотни километров наберется. Это как? В мои-то лета...
Юрий с силой тряхнул горбовик: проверить. Внутри мягко пересыпалась ягода. И Юрию почему-то стало веселее. Он приветливее глянул на старую женщину, вдел руки в лямки и с трудом взгромоздил ящик на плечи. Солдата качнуло.
— Ружьё давай-ка мне, — сказала Ульяна.
Прохоров снова насторожился в душе.
— Оружие? Не положено!
Пошли молча. Не удержавшись, Юрий с грузом сбежал по крутизне и попал в воду выше колен, сердито побрел на сухое. Старуха мелкими шажками спускалась следом.
А дождь лил и лил... Ручей вернулся в узкое русло, зажатое меж отвесными скалами, пенился, бурлил, бубнил, как в бочке. Ветер по-прежнему неистовствовал вверху. Но Юрию стало теплее: горбовик грел. Подозрительность сменилась в нем жалостью к натруженной женщине. Станет такая хилая старуха ввязываться в опасные переделки! Юрию было совестно за свои страхи и сомнения.
— А чего в шалаше не переждали погоду? — спросил он участливо.
— Завтра утром на дежурство... Да, по правде сказать, компаньоны не приглянулись...
Юрий шел весь в напряжении: горбовик вдавливал его в землю. Сгущались синеватые сумерки, нужно было не потерять провод. По расчетам Прохорова, до контрольного поста оставалось километра два. Но бежать теперь он был не в силах, да и попутчица не поспела бы за ним. Услышав отзыв старой о мужчинах, он стал внимательно следить за ее словами.
