Фока Бурлачук - Нержавеющий клинок
— Петуха унесли, паразиты. Три курочки остались, а от петуха — одни перья.
Комиссара выхаживали хозяйка и Оля. Единственным лекарством были травы, которые Оля приносила от бабушки Насти. Комиссар быстро поправлялся. Ему оборудовали место на чердаке возле дымохода, где он укрывался в случае необходимости. Незаметно Бурка стал своим в семье Овчаренко.
— Никак не пойму, Кузьма Петрович, как вы на лошади держались? Из рабочих ведь, небось раньше видел ее только на рисунке, — шутил Овчаренко.
— Раньше я и стрелять не умел, и клинка в руке не держал. Всему можно научиться, но главная моя специальность — токарное дело. Вот затвердеет Советская власть, и я опять за свое. Правда, подучиться малость надо…
Голубоглазой Оле шел тогда восемнадцатый год. Темные вьющиеся волосы, высокая грудь и красивая осанка делали ее старше своих лет. Вскоре дома заметили, что Оля краснеет, когда речь заходит о комиссаре. Да и он не равнодушен к ней. Все это дало повод Степану Овчаренко сказать жене:
— Мне кажется, Маша, что у нашей Оли с комиссаром любовь.
— Да бог с тобою, какая там любовь в семнадцать лет.
— А тебе сколько было, когда ты ко мне на сеновал бегала? Забыла? То-то и оно. Природа свое берет…
В город комиссар возвратился с молодой супругой. Расписались в сельсовете — и укатили.
3В общежитии Михаила Овчаренко ждало письмо от Ильи Васильевича, в котором тот сообщил свой новый адрес. Название улицы было Михаилу знакомо, он знал, что это на южной окраине города, там, где круто поворачивает река Беглянка. Но ни в первое, ни во второе воскресенье проведать Илью Васильевича не смог. После занятий ходил на вокзал разгружать вагоны. И был бесконечно рад, что уже получил аванс за работу, которого вполне хватило на покупку ботинок. А тем временем пришло письмо от отца. Он сообщил, что его избрали председателем колхоза.
К Илье Васильевичу Михаил пришел месяц спустя. Там его встретили с радостным упреком:
— Мы тебя, Миша, уже заждались. Как видишь, мы обрели новое жилье, но сначала расскажи, где ты пропадал, а уж потом я покажу тебе свою «виллу». Правда, домик наш ветхий, но со временем подремонтируем.
— Подрабатывал я, Илья Васильевич. Просить денег у родителей стыдно, тем более что они сами в нужде. Ну, а как вы, наверно, скучаете по деревне?
— Естественно, Миша, столько лет там проработал. Школа стала для меня родной. Я ведь начинал там почти с нуля, а оставил семилетку. Признаюсь, теперь часто и во сне вижу нашу Снежинку…
В комнату вошла Клавдия Николаевна, жена Ильи Васильевича, поздоровалась с Михаилом и, словно раньше присутствовала при разговоре, добавила:
— Никак не можем привыкнуть к новой обстановке, в Снежинку тянет. Даже Петька вспоминает… Ну, вы беседуйте, а мы с Петькой пойдем на рынок, здесь недалеко. Ты, Миша, не уходи, останешься у нас обедать.
Дочь Ильи Васильевича — Зоя работала в Ленинграде и каждое лето «подкидывала» родным своего сына Петьку. Петька рос без отца. Ему был год, когда отец, летчик-испытатель, погиб.
Хозяин и гость вышли во двор. Набежавшие тучки закрыли солнце. Небо враз нахмурилось, с севера потянуло прохладным ветерком.
— Уже и осень, а лета как и не было, — заметил Илья Васильевич, показывая гостю свой садик — несколько старых, неухоженных деревьев, только у самой калитки стояла молодая яблоня, облепленная мелкими красными плодами. — Как видишь, Михаил, теперь я и стал собственником, но в долги залез по самые уши, — сказал он и тут же спохватился: — Что же ты не рассказываешь, как у тебя дела, студент?
— У меня все нормально, Илья Васильевич, вот только дома…
— Что случилось?
— Мать в полном расстройстве: отца избрали председателем колхоза, — с притворной досадой ответил Михаил, но в его голосе учитель уловил нотки гордости.
Илья Васильевич заулыбался:
— Вот оно что! Это же просто чудесно. Скажу тебе, Миша, по секрету, что твоего отца рекомендовал я. А почему? Потому что он замечательный трудяга, честный и вдобавок — трезвенник.
— Но у него же никакого опыта. Всего только столяр.
— Опыт — дело наживное. Главное то, что его в селе уважают. Теперь там есть партячейка, помогут. Надо черкнуть ему пару слов, поздравить и пожелать успеха…
Пока учитель говорил, Михаил пригляделся к нему и заметил, что он очень постарел, осунулся.
Илья Васильевич поднял с земли несколько желтых кленовых листочков, перешел на другую тему:
— Золотая осень. С детства люблю осень, Миша.
Скажу тебе, что в каждой поре года есть свои прелести, но для меня осень — ни с чем не сравнимая пора. Особенно теперь, когда моя жизнь вошла в свою осень… Но это, так сказать, уже из области лирики. Что ты сейчас читаешь?
Михаил замялся, ему стало неловко, что нечего ответить, а соврать не мог, и он признался:
— Верите, Илья Васильевич, что совершенно не остается времени для чтения.
— Нет, не верю. Читать надо всегда, хоть самую малость. Ты думаешь, что после окончания института у тебя будет свободное время для чтения? Нет, мил человек, никогда не будет, если не захочешь. У меня тоже нет времени, однако я читаю. Не спеша, помаленьку, вот сейчас заканчиваю «Пятьдесят лет в строю» Игнатьева. Рекомендую. Замечательное повествование познавательного плана и во многом поучительное. Игнатьев — генерал, перешедший на сторону Советской власти. А помнишь, когда ты учился в школе и я вечерами читал вам книги? Разве у меня тогда было свободное время? Не было. Однако я для вас старался, хотел с детства привить вам любовь к книге, но, оказывается, не сумел, — огорчался Илья Васильевич.
— Что вы, что вы, Илья Васильевич! Вы сделали все, что могли. Благодаря вашим усердиям мы полюбили книгу. В селе я заходил к Ивану Савицкому и увидел у него замечательную библиотеку. Он так и сказал: «Благодаря Илье Васильевичу иногда и ночами читаю».
Лицо Ильи Васильевича то хмурилось, то расплывалось в улыбке.
После обеда они сидели в рабочем кабинете: крохотной комнатке, в которой возле стенок теснились самодельные полки, переполненные книгами. Книги были и в первой комнате. На стене, над письменным столом Михаил увидел знакомый портрет Ленина; сразу узнал его, но спросил:
— Илья Васильевич, это тот самый?
— Разумеется, Миша, тот. Самая дорогая реликвия о годах, проведенных в деревне. Ты помнишь вашу клятву на нем?
— Такое не забывается. Как только я вижу похожий портрет, сразу вспоминаю тот холодный январский день и все, что было тогда. Думаю, это на всю жизнь. Рамку надо бы заменить…
— Ни в коем случае, она для меня тоже история. Я ведь ее сделал собственноручно. Сначала хотел просить твоего отца, а потом сам смастерил…
4— Пляши, Миша, тебе письмо! — сказал сосед по койке Яким Архипенко, когда Овчаренко вернулся в общежитие.
— Давай, давай, сам знаешь, что плясать не умею.
— Тогда спой. Верно, ребята, пусть споет? — настаивал Архипенко.
— Пусть споет, — раздалось несколько голосов.
Овчаренко знал, что угомонить их сейчас невозможно, и запел свою любимую «По долинам и по взгорьям». Красивый, сильный голос Михаила вскоре поддержало еще несколько ребят. Но вот дверь распахнулась, и кто-то вбежал с криком: «Прекратите, в общежитии директор». Песня оборвалась, и тотчас на пороге появился Кузьма Петрович. Ухмыляясь, он спросил:
— К завтрашнему экзамену все готовы, можно и песню спеть, — так, что ли?
— Это я виноват, товарищ директор, заставили спеть, — оправдывался Михаил.
Но директор, махнув рукой, — дескать, дело ваше, — оглядел комнату и, уже уходя, сказал:
— Мы учредили Доску почета, с этого семестра будем вывешивать фотографии отличников…
Письмо было от Риты, девушки Михаила; хотя Рита жила в нескольких кварталах от него, они встречались редко, чаще всего писали друг другу.
…Первый раз Михаил встретился с Ритой на вокзале в Казатине. Пассажирский зал был заполнен людьми и табачным дымом. Ни одного свободного места. На скамейках лежали и сидели ожидающие поезда. Стояла ночь. На улице крутила колючая снежная метель. До отхода поезда на Харьков оставалось немногим более двух часов. В поисках свободного места Михаил слонялся по залу. Подолгу задерживался у витрины книжного киоска. Стрелки огромных круглых часов, висящих у входа, приближались к одиннадцати. В зал вошли двое мужчин в форме железнодорожников, с красными повязками на рукавах. Они «очищали» зал от посторонних, просили освободить помещение не имеющих транзитных билетов и тех, кто нашел здесь для себя убежище на ночь. Первым делом они подошли к двум парням, развалившимся валетом на широкой скамейке; на полу возле них лежала гора окурков. «Пассажиры» спокойно спали.
— Ну-ка, постояльцы, освобождайте зал, здесь вам не гостиница.
