Марк Гроссман - Гибель гранулемы
Механически вышагивая по тротуару, Абатурин незряче смотрел прямо перед собой.
«Что же это такое все-таки?»
И вдруг, почти догадавшись и скрывая догадку от себя, слабо покраснел. «Неужто?».
Он вспомнил, как, долгими ночами мечтал там, на острове, о всем, что должна принести с собой гражданская жизнь. Это были очень туманные и все же приятные мысли о своем жилье, о любви и семье. Уже месяц он живет этой гражданской жизнью — и почти так же далек от всего, что ему блазнилось по ночам на солдатском холодном острове.
«А чего ж я хочу?! — рассердился на себя Павел. — Не легко и не быстро добывается счастье… Годы нужны. Может, полжизни потратишь…»
Но трезвые мысли мало успокаивали.
В стороне от тротуара Павел заметил бунт стального каната и, взглянув на ручные часы, решительно направился к нему.
До работы все еще оставалось немало времени, а Павлу хотелось как-то развеять странное томление, мутившее душу.
Присев на свернутый в кольца огромный стальной трос, Абатурин закурил.
Неяркое утро уже выжало с комбината остатки ночной темноты, и теперь доменные печи казались Абатурину боевыми кораблями, несущими палубные надстройки над океанским туманом. Суда шли в кильватер, и гибкие жгуты дыма, змеившиеся из их труб, медленно таяли и смешивались с маревом.
Павел усмехнулся. Он вспомнил, как совсем недавно действительно стоял на палубе, всматриваясь в туманную даль над серо-зелеными волнами Ледовитого океана. И ему тогда казалось, что будущая его жизнь тоже как туманная даль, в которой его ждет неведомо что.
И Павел, уже не сопротивляясь, отдался памяти, и она закачала его на своих волнах, унося в прошлое. Но — странное дело! — вспоминая былое, он точно наблюдал за собой со стороны, пристально рассматривал свое лицо и одежду, и даже называл себя в третьем лице: «он», «Абатурин». Это, вероятно, помогало точнее оценить себя и тот кусочек жизни, что остался за плечами. Так, во всяком случае, казалось Павлу.
И он снова почти физически почувствовал, как под ним сотрясается палуба, и траулер, пробираясь между стоящими на рейде судами, подходит к причалам Мурманского порта.
РАЗНЫЕ ЛЮДИ
— Малый!.. Совсем малый!.. Стоп!
Капитан стоял во всем новеньком на мостике и хрипло отдавал команды.
Берег косо наплывал на борт траулера, и вахтенный уже держал наготове швартовы, чтобы закинуть канат на землю.
Матросы, сбившиеся на полубаке, жадно вдыхали густые, будто слоеные, запахи тесного порта. Терпкий дух рыбы мешался с ароматом смоляных досок, прогретых солнцем; легкая горечь пароходных дымов втекала в жирные запахи масел и бензина.
Входили на рейд, приветствуя землю могучими голосами, плавучие базы сельдяного флота, простуженным баском здоровались с берегом маленькие СРТ[1], посылали порту прощальные гудки — три длинных и один короткий — нарядные рефрижераторные траулеры. Их штурманы, еще раз заглядывая в лоции, видели уже не рябь узкого залива, а скалы далеких Фарерских островов и глубины Северной Атлантики.
Лязг кранов и лебедок, шелест автомобильных шин, крики команд — все это грудилось в один нестройный, но сильный гул, наталкивалось друг на друга, точно льдины.
Траулер, швартовавшийся к берегу, пришел с полным грузом. Об этом свидетельствовали флаги расцвечивания, трепетавшие под теплым в этих местах норд-остом. Самые высокие из них пестрели над концами грот-мачт и фок-мачт, другие — полого спускались к носу и корме корабля.
Всем на причалах было ясно: команду ждет двойная радость — она вернулась в родной порт, и вернулась с удачей.
Рыбакам не терпелось скорее ступить на землю, пройтись по ней, прочной, надежной, недвижимой; подышать великолепным воздухом берега.
На всех матросах, даже на вахтенных, была чистая одежда, и они, перебрасываясь словами, влюбленно вглядывались в причалы.
Только один человек на борту траулера не проявлял особого беспокойства.
Это был молодой человек лет двадцати двух в потертой солдатской шинели. Его обветренное лицо могло, вероятно, запомниться внимательному человеку. Крутой лоб, яркие синие глаза, брови навесом придавали лицу строгое, чуть задумчивое выражение. Но припухлые губы и совсем мальчишеские ямки на щеках, мало потревоженных бритвой, никак не вязались с понятием о строгом человеке.
Он изредка проводил жесткой ладонью по коротко стриженным волосам, с удовольствием курил тонкую дешевую папироску.
Взгляд его широко открытых, удивленных глаз медленно переходил из одного угла порта в другой. Заметив, как стрела крана без всяких усилий вздернула в воздух тяжелый грузовик, он восхищенно улыбнулся. Но уже в следующее мгновение прихмурил брови: возле берега, покачиваясь, брели двое пьяных матросов и горланили песню. Потом солдат увидел стайку женщин, спешивших к причалу встречать мужей, маленькую девочку, прижавшую к груди букет ярких бумажных цветов, — и брови его снова подались вверх.
Судно мягко, боком толкнуло причал и закачалось на мелкой волне залива.
— Абатурин! — простуженно крикнул капитан.
— Тебя, парень, — подтолкнул кто-то молодого человека в шинели. — У нас нет Абатуриных. Ступай, старик кличет.
Солдат, не торопясь, прошел к капитану, вскинул было ладонь к козырьку фуражки, но, сконфузясь, опустил.
— Ты где ночевать будешь, Абатурин? — спросил капитан.
Молодой человек промолчал.
Капитан пососал толстую и короткую, как водопроводный кран, трубку, проворчал:
— Ты не спеши на берег, Абатурин… Тебя как звать-то?.. Павел?.. Гостем моим будешь.
— Спасибо, Прокофий Ильич, — растерянно отозвался солдат. — Вы давно дома не были. Зачем мешать?
— Не твоя беда. Зовут — иди.
— Обойдусь, Прокофий Ильич, спасибо, — уже тверже отказался Абатурин.
— Ивашкин! — похрустел пальцами капитан. — Запереть в трюм и не пускать на землю.
Матрос, которому капитан едва доходил до плеча, весело потер руки и с готовностью подтолкнул молодого человека в спину:
— Айда в преисподнюю. Да живо! Некогда мне.
И тихонько подмигнул солдату:
— Вишь, баба моя на причале, как рыба под солнцем вялится.
— Ладно, — улыбнулся Абатурин капитану. — Охотой иду, как коза на веревочке.
— Ивашкин! Отпустить! — без тени улыбки скомандовал капитан.
Весь день траулер сдавал рыбу. К вечеру трюмы корабля опустели, и команда сошла на берег.
На небольшой площади за портом длинноногие, рукастые негры играли в футбол с мальчишками. Обе команды старались всерьез, пот с них лил дождем. Щегольские рубахи матросов были испачканы, штанины закручены до колен.
Один из мальчишек ухватил рукой мяч, и в ворота, сооруженные из камней и школьных сумок, назначили штрафной удар.
Молодой негр, с ярким шелковым платком на шее, отсчитал одиннадцать шагов, поудобнее уложил мяч и отошел для разбега.
— Фэйр плей! — важно поднял он вверх палец. — Чьесна игра!
Разбежался, треснул ножищей по мячу — и вся черная команда завопила от радости:
— Нот эл ол! На здорове, руски!
— Эх, — вздохнул Абатурин, замедляя шаги, — показал бы я этим верзилам игру! Да ладно уж!
Прокофий Ильич внимательно посмотрел на Абатурина и усмехнулся: солдат произнес свою фразу совершенно серьезно.
«Мальчик! Совсем еще мальчик», — подумал капитан и вежливо взял молодого человека под руку.
— Поторопимся малость. Суббота нынче. И меня ждут.
Вскоре уже они входили в подъезд небольшого двухэтажного дома. Прокофий Ильич неторопливо постучал в дверь, она отворилась, и мужчины шагнули в прихожую.
Узкий коридорчик сразу наполнился топотом ног, звуками поцелуев и восклицаний.
Абатурин стоял один возле двери и смотрел, как пожилая, но все еще яркая и быстрая женщина пытается обнять мужа за шею, лопочет какие-то смешные слова и полуфразы, которые тем не менее всем совершенно ясны.
Рядом с ней смущенно топталась девушка лет девятнадцати, тоненькая, как мать, и привлекательная своей только что сложившейся молодостью.
Чуть в стороне от них переминался с ноги на ногу мальчишка, вероятно, ученик третьего или четвертого класса. Он, видно, считал недостойным мужчины кидаться отцу на шею, но издали показывал модель двухмачтовой шхуны, сработанной — это тоже было ясно — самолично.
Отец подмигивал сыну, и это могло значить только одно: «Ничего не поделаешь, брат. Потерпи. Придет еще наше время».
— Простите великодушно! — вдруг сконфузилась женщина, увидев, что в прихожей стоит гость и почти в обнимку держит маленький чемоданишко, не зная, куда его поставить. — Давайте ваше имущество.
Девушка в эту минуту густо покраснела, будто была виновата в невнимании к гостю, и, что-то пробормотав, убежала на кухню.
