Леван Хаиндрава - Серебристая чешуя рыбки
Почему э т о должно было случиться с ним? Ведь вернулись же многие? У одной женщины — своими ушами слышала — сын тоже вот так пропал без вести, сколько лет не было ни слуху, ни духу, и вдруг письмо из Канады: жив, здоров, работает, женился. Прислал карточку с женой и детьми. Собирается приехать. Почему и у меня не может быть так же? Что ж, что была похоронная? И власти иногда ошибаются. Вот еще недавно в газете писали: сын живет в Венгрии, разыскал мать. Все может быть. Хотя бы один из двоих…
Эта мысль ужасает ее. Будто она хочет купить возвращение одного ценой жизни другого.
Не надо, не надо предрешать. Как будет, так пусть будет. Только было бы. Настанет ли он, этот день?
С улицы уже давно доносятся мальчишечьи голоса, крики, топот, характерные глухие звуки ударов по мячу. Три часа дня, все вернулись из школ, играют в футбол. Анна высовывается из окна и молча наблюдает. Она никогда не гонит их, хотя эпицентр находится как раз под ее окнами. Милые дети, беспечные существа. Пусть играют, пока играется.
Да, он похож на Гоги. Веселый, шумный мальчик, с вихрами и оттопыренными ушами. И глаза у него похожи, только у моего Гоги были яснее, и веселость их была спокойнее. А у этого в глазах такие озорные искры, что смотришь, и кажется, что искорки эти того и гляди выпрыгнут и пойдут скакать, как пинг-понгные мячики: цок-цок-цок!
Непоседа, лентяй, забияка. Вечно попадает в истории. В день по десять раз слышишь, как мать кричит с галереи: «Гоги, иди делать уроки! Гоги, не смей лазить на крышу! Гоги, перестань, а то я не знаю, что с тобой сделаю!»
Это у нее последний аргумент, и надо сказать, малоэффективный. Гоги — смышленый мальчик и понимает, что если уж мать сама не знает, что сделает, то все не так страшно.
Сейчас у них перерыв, и он сидит на ступеньках потный, взлохмаченный, лицо багровое, а кончик носа побелел.
— Гоги, — зовет Анна негромко, — Гоги, иди сюда!
Гоги мгновенно вскакивает и подбегает. Он всегда готов помочь, услужить.
— Что вам, тетя Анико?
— Гоги, хочешь мороженого?
Реакция мальчика неожиданна. Он молчит, потупив голову. Такого еще не было. Анна огорчена и смущена.
— Ну, что же?
— Нет, тетя Анико. Не хочу. Спасибо.
Гоги превозмогает себя. Отказаться от мороженого стоит ему неимоверных усилий. Тем не менее, это факт. Он отказывается. Неужели родные запретили ему принимать ее маленькие подношения? Нет, не таков Гоги, чтоб не съесть контрабандно стаканчик пломбира.
— Но почему же?
Анна кладет руку на влажную голову мальчика. Мягкие волосы, у моего Гоги были жестче. Зато уши и вихры торчали так же. Гоги молчит и еще ниже опускает голову.
— В чем дело, детка, почему ты отказываешься? — Анна наклоняется к нему, пытаясь заглянуть в глаза, но мальчик упорно прячет свой взор. — Ну, Гоги…
— Не могу, тетя Анико… — выдавливает он наконец..
— Но почему же?
— Ведь это я разбил окно у вас на балконе… — еле слышно шепчет мальчик.
Вот она, неожиданная разгадка маленькой бытовой тайны!
— Как хорошо, что ты сказал, а я думала на Отара!
— Он тоже играл. Но разбил я.
Да, мой Гоги поступил 6ы так же. Милый мальчик. Она берет его за подбородок и поднимает лицо. В глазах у него слезы, но чувствуется, что трудная минута миновала. Он облегчил себе душу.
Через пять минут, доедая стаканчик, сн уже распоряжается своим хрипловатым голосом, кому с кем играть, а главное — кому стоять в воротах. Игра возобновляется.
— …третья дверь налево. Поняли?
- Да.
- Но только до часу. Он у нас на полставки работает. После перерыва его не бывает. Ясно?
— Да.
— И надо обязательно прийти до тридцатого, а то опять придется переносить в баланс нового квартала.
— Да.
— Смотрите же, не забудьте! Все уже давно получили, только с вами такая канитель.
— …
— Да вы слышите меня?
— Слышу.
— Ну, я пошел.
— Всего хорошего.
Наследил, оставил окурок в пепельнице, неплотно прикрыл дверь. Непорядок.
Анна закрывает дверь, берет тряпку и протирает пол. Пепельницу выносит на кухню и там выбрасывает окурок в ведро для сора. Возвращается в комнату, принюхивается. Какой, однако, резкий и стойкий запах у табака! Ведь только одна сигарета! Надо проветрить. Мальчики уже давно разошлись по домам. Что-то делает сейчас Гоги? Наверное, не миновало его приготовление уроков.
Анна оборачивается к комнате. Ну, кажется, воздух очистился, можно закрыть окно. Пол вытерт, дверь закрыта, окурок выброшен, стул придвинут к столу. Гармония восстановлена. Все на месте. Как было до прихода нежданного гостя. Как должно быть.
Ах, да. Вот эта бумажка, что он оставил. Четкий белый квадратик на темной, давно утратившей блеск поверхности обеденного стола. Там все подробно объяснено. Так как треста, где ра6отал Давид, давно не существует то деньги надо получить в таком-то учреждении. С девяти до часу. Послечасу кассира нe бывает — он уних наполставки. Зарплата Давида за два месяца. «Вы — законная наследница». Получите и распишитесь. И они закроют баланс…
Рано. Придется им подождать.
Анна подходит к окну. Набухшее дневными соками солнце тяжело оседает за Каджорскую гряду. Четкий абрис горы святого Давида, похожий на распластанное крыло орла, уже начинает прохладно синеть на фоне медно-пламенеющего неба. Анна любит смотреть на это тихое угасание дня, на причудливую игру бликов на вершине, дающих ощущение слитности с погружающимся в бесконечную даль, уже невидимым солнцем.
Это зрелище приносит умиротворение. Ho сегодня что-то мешает. Какая-то заноза, крохотная, но докучливая. В строгую гармонию где-то вклинивается фальшивая нотка. Ее надо заставить замолчать. Анна отворачивается от окна и окидывает взглядом комнату. Из щелей, из углов уже начинает сочиться темнота. Из-под стен, из-под шкафа, стола, кровати выползают и подают друг другу рукидлинные, вялые тени. Вещи, освободившись от дневногонаваждения, вновь обретают свою значимость.
На темной поверхности стола белеет квадратик. Вот она заноза, Ненужная глупая бумажка, предлагающая деньги в обмен за надежду. Какой вздор! Это же несоизмеримые вещи. Возьми деньги и откажись от того, чем жила тридцать лет!
Зарплата Давидаза два месяца… Анна вертит в руках бумажку. Ей здесь не место. Она бы скомкала ее и бросила на пол, да не терпит беспорядка, сора. Вот хрустальная ваза- вместилище всякой ерунды: оплаченных счетов, забытых адресов, квитанций за телефон, по которому никто не звонит. Туда уже несколько лет, как засунута еще одна бумажка. В ней сказано, что Давид был ни в чем не виноват. Тоже вздорная, ненужная бумажка. Давида давно уже все забыли, Анна же никогда и несомневалась.
Она складывает вчетверо белый квадратик, опускает в вазу и тотчас о нем забывает. Садится за стол, подподпирая ладонью щеку.
Тишина. Tихо снаружи, тихо внутри. Так тихо, что слышно, как движется поток. Река времени, текущая из неизвестного в неизвестное, в которой, как серебристая чешуя рыбки, мелькнет человеческая жизнь и уйдет навсегда в неведомую глубину.
Тбилиси, издательство «Мерани», 1985 г.
