Златослава Каменкович - Его уже не ждали
— Паночку вельможный, подайте сиротке на хлеб…
Они стояли под фонарем, и от Гая не укрылась страшная истощенность мальчика, его жалкие лохмотья, недетская печаль в черных глазенках, окруженных лиловой синевой. Гай погладил мальчика но жестким, давно не мытым волосам.
— Где же ты живешь, хлопче?
— Тут, на Подзамче, с дедом. Только он, не дай боже такого моему врагу, — совсем по-стариковски скорбно прошептал маленький нищий, — мой дедушка совсем не видит, ослеп. Отвернулись заказчики. Никто уже не приносит подбивать каблуки.
Гай нашел в кармане монетку и протянул мальчику.
— Дай вам боже здоровья, паночку, — наклонился тот к руке Гая.
— А это уж лишнее, — Гай нахмурился и едва успел отдернуть руку.
Давидка — так звали маленького нищего — растерялся. Ведь дедушка учил его, что надо всегда целовать руку господам, которые подают милостыню. Так делают все, кто вынужден попрошайничать.
Гай вздохнул, не проронив ни слова. Но прежде чем уйти, ласково улыбнулся мальчику, и тот снова почувствовал большую теплую ладонь на своей голове.
Давидка безмолвно провожал Гая благодарным взглядом, пока тот не скрылся за углом.
Глава вторая
МАЛЕНЬКИЙ НИЩИЙ
Давидка, привыкший к затрещинам, насмешкам, издевательствам и обидам, зажав в руке драгоценную шистку,[4] задумался: как бы хорошо было, если бы этот добрый пан профессор[5] (так почему-то мальчик сразу окрестил Гая) жил в ихнем дворе. Он не давал бы Давидку в обиду, как когда-то ласковая мамуня и отец, умершие два года назад от тифа.
Нельзя сказать, что у маленького Давидки совсем нет друзей. У него они есть. Вот хотя бы каменщик Гнат Мартынчук, его жена пани Мартынчукова и их сын — русый, ясноглазый Ромко, всего на три года старший Давидки.
Пани Мартынчукова этой весной, перед пасхой, подарила Давидке новые штаны на лямках и рубашку, правда, не новую, — Ромка носил. Эта добрая женщина залатала ее на спине и локтях, и вышла рубаха прямо-таки как из магазина! Это свое богатство Давидка надевает только по большим праздникам, когда ведет своего дедушку за руку в синагогу на Старый Рынок.
Кто-кто, а Давидка знает, что пани Катря Мартынчукова совсем не злая женщина — это у нее только голос грубый. Если ее разозлить она размахивает руками перед чужим носом — привычка такая. Но, боже упаси, она никогда не бьет Ромку. Покричать — бывает, а ударить — ни-ни!
Случилась у Мартынчуков беда: два месяца каменщик сидит в тюрьме, говорят, за политику. Трудно им теперь живется. Пани Мартынчукова набирает много белья в стирку: скатерти, салфетки из бара «Кубок рыцаря» и из кофейни, что напротив Кафедрального костела. А Ромка — хороший помощник своей матери: на маленькой тачке привозит воду из колодца, что на Старом Рынке, рубит дрова, развозит белье клиентам. Давидка иногда ему помогает, если Ромка позволяет. Но он гордый, говорит: «Оставь, я сам!»
Прежде, бывало, забежит Давидка к Мартынчукам, а его как порядочного человека приглашают за стол, угощают горячим обедом. Теперь Мартынчуки редко варят обед. Пани Катерина целый день не отходит от корыта, спину не разгибает. В комнате от густого пара душно, как в подвале аптеки, где Давидка за три крейцера в день всю зиму мыл бутылочки из-под лекарств, пока пан хозяин за эту же плату не нанял мальчишку постарше и посильнее.
Иной раз, когда Давидка забегает к Ромке, пани Мартынчукова говорит:
— Ромцю, возьми там в духовке хлеб, а в шкафчике луковицу, сам ешь и Давидке дай.
Она добрая, пани Мартынчукова, и после дедушки Давидка любит ее больше всех на свете. Ему так хочется отплатить за ее доброту чем-нибудь очень хорошим. Такой случай однажды ему представился…
Приплюснув нос к стеклу огромной витрины магазина готовой одежды, Давидка любовался красивыми платьями на манекенах. Года два назад он ни за что не подошел бы к витрине так близко — боялся. Ведь он когда-то думал, что эти большие, красиво наряженные куклы — живые люди. Теперь Давидке даже смешно. До чего он был глуп! Ха, боялся кукол! Правда, прежде он даже не обращал внимания на платья, зачем? А сейчас глаз не мог оторвать от платья в белых ромашках с широким бархатным пояском. «Если бы я был богат, — вздохнул малыш, потирая грязной босой ногой вторую ногу, — я купил бы вот это синее в цветах платье для пани Мартынчуковой. Вот бы обрадовалась… — Давидка размечтался. — А Ромке купил бы вот этот блестящий черный костюмчик с белым бантиком на воротничке».
Мальчик не знал, что «блестящий» материал называется бархатом. Да и откуда это ему знать? Зато он отлично разбирался в том, что такое юхта, подошва, одним словом — в сапожном деле. И Давидка решает: «Грицю Ясеню — дружку Ромки, я куплю новенькие хромовые башмаки с рантами. А чтоб подошвы никогда не отрывались, дам дедушке, пусть подобьет деревянными гвоздиками (старик тогда еще хорошо видел). Так, так! Башмакам сносу не будет! А то бедный Гриць уже сколько зим носит старые шкрабы своей матери, ну, просто-таки латка на латке, даже чинить нечего. Себе возьму желтые башмаки на крючках. Р-р-раз, два — и зашнуровал! А еще для Ромкиной собачки, приблуды Жучки, куплю ошейник с маленьким звоночком и цепочкой, как у панских песиков…»
Из магазина мальчика заметили скучающие продавцы. Тот, что был помоложе всех, с напомаженными волосами и ровным пробором посредине головы, хихикнул и заискивающе сказал своему старшему коллеге:
— Пане Пшегодский, мы имеем богатого покупателя.
— Наверное, невесте платье выбирает, — захохотал тот, полагая, что удачно сострил, — Сейчас, панове, будет бесплатное представление.
Поправив на животе массивную золотую цепочку от часов, пан Пшегодский одернул свой зеленый жилет, манерно дотронулся до белого в мушках галстука-бабочки и, напустив на себя важность, стараясь походить на хозяина, вышел на улицу.
— Эй, панычику, — вдруг пробасил он под самым ухом Давидки.
Мальчик испуганно отскочил от витрины.
— Не бойся, иди-ка сюда, — поманил тот пальцем. — Иди!
Давидка с опаской подошел.
— Панычику нравится вон то платье?
Мальчик молчал.
— Панычик хочет купить? — с преувеличенной почтительностью громко спрашивает пак Пшегодский, воображая, как хохочут приказчики в магазине. — А у пана есть деньги?
— Нет, нема… — смущенно бормочет Давидка.
— Ни крейцера?
Мальчик выворачивает дырявые карманы и виновато улыбается.
— Так-так, значит, ни крейцера? А платье панычик хочет купить? Ну что ж, я могу дать в кредит.
От радости у Давидки перехватило дыхание.
— Прошу, заходите, — пан Пшегодский взял оторопевшего от удивления Давидку под локоть и завел в магазин. Навощенный пол блестел как зеркало. Давидка старался ступать осторожно, чтобы не запачкать его пыльными ногами, не оставить следов.
— Пане Люцик! — весело окликнул пан Пшегодский молодого человека с пробором. — Подайте панычику синее в ромашках платье!
— Слушаю ясновельможного пана.
Молодой приказчик с серьезным видом толкнул стеклянную дверь и среди разноцветных платьев нашел точно такое, каким любовался Давидка у витрины.
— Прошу пана, — и приказчик положил платье на прилавок перед мальчиком.
Давидка шмыгнул носом, осторожно дотронулся рукой к накрахмаленному маркизету, все еще не понимая — шутит пан хозяин или вправду хочет дать ему в кредит.
— Панычику нравится платье?
— Так, пане!.. — восторженно прошептал мальчик.
— Пане Люцик, заверните в бумагу! — по-хозяйски деловито распорядился пан Пшегодский.
Обескураженный Давидка поднял глаза; он хотел убедиться, не пьян ли «пан хозяин». Мальчик насмотрелся на пьяниц: они ругаются и в драку лезут или такие добренькие, целуются, плачут, а тогда последнюю рубаху с себя снимут и отдадут. Только «пан хозяин» не пьяный, нет, кроме табака, от него ничем не пахнет. Видно, он просто добрый.
Что за ловкие руки у этого молодого пана Люцика! Как он быстро укладывает платье в коробку, оборачивает коробку тонкой розовой бумагой, перевязывает голубой ленточкой, делает петельку, чтобы Давидке удобно было нести на пальчике.
И только пан Люцик протянул Давидке сверток, как вдруг «пан хозяин» сам взял коробку, положил на прилавок и сказал:
— Даем панычику в кредит, но с одним условием: видишь этот графин? — он указал на круглый столик, где на розовой плюшевой скатерти с бахромой стоял с водой большой хрустальный графин, а рядом — два таких же стакана с толстым дном и полоскательница.
— Так, пане…
— Условие: если панычик выпьет всю воду до дна, прошу, полное доверие — платье он может взять.
— Всю эту воду выпить? — переспрашивает Давидка, не понимая, зачем это пану нужно.
— Так, так, но если хоть капелька в графине или стакане останется, ну что ж… — развел руками пан Пшегодский, исподлобья сердито взглянув на прыснувших со смеху коллег. — Тогда никакого кредита…
