Наталья Баранская - Женщина с зонтиком
Хорошо, что они у нее есть, и, расставаясь с одними, она тут же получает других.
Но годы бегут, она стареет, ей уже шестьдесят. Наступит день, когда она сама скажет, что пора им расстаться. Думать об этом тяжко. Может, здесь, на берегу Юуса, тяжелей, чем где-либо еще.
Софья Львовна взглянула на потемневшую воду, на небо, в котором истаивал розовый свет, на первый легкий туман, повисший у темного берега. Сказала: «Уж поздно, пора».
Она сказала это вслух, она часто говорила вслух, когда бывала одна. Усмехнулась: разговаривает сама с собой — дожила. Вспомнились забавные стишки:
Шел я сам по себе,
Говорил я себе…
Она шла пустым берегом, минуя нежилой дом, — проторенная тропка огибала крапивные кущи. Повторяла стихи вполголоса, под них хорошо шагалось:
Говорил я себе,
Говорил я себе самому:
— Ты следи за собой
Да гляди, за собой,
Не нужны мы с тобой никому!
Отвечал я себе,
И сказал я себе,
И сказал самому себе так:
— Сам следи за собой
Да гляди за собой,
Ишь, учить меня вздумал, дурак![1]
Вдруг рядом зашуршали, засвистали камыши и возникли две темные фигуры в одинаковых плащах, стянутых в талии, в одинаковых очках, в руках одинаковые удочки. Непонятно кто — мужчины ли, женщины? Мужской голос воскликнул: «Вот это клев — успевай таскать!» Женский ответил: «У меня черви кончились, брось коробку».
Тут они сразу подскочили, запрыгали по траве, ловя мятущихся на лесках рыб. К ногам Софьи Львовны шлепнулись две рыбины и забились, задергались, задыхаясь. Отпрянув, она наскочила на ведро, полное рыбы, шуршащей в душной тесноте, шагнула в сторону и чуть не попала ногой в располосованные тушки, окруженные кольцом склизкой чешуи и розоватых внутренностей.
Софья Львовна брезгливо фыркнула, обошла рыбацкую стоянку и заспешила прочь. Она шла все быстрей и быстрей, наклонясь вперед, как бы рассекая головой воздух, и вскоре исчезла в туманной дымке.
На ужин ели жареную рыбу, приготовленную Дюшенькой, с помидорами, огурцами, укропом. Потом пили чай и разговаривали. Игорь отсел в сторонку, перелистывал журналы. В разговоре он не участвовал, думал об Ире. Рыбаки рассказывали о встрече на озере. Дюжины перебивали их рассказ вопросами:
«…Смотрим, несется Шлепалка… — Марширует… — И бормочет вслух… Как будто даже напевает… — Какой-то марш — там-па-па, па-па-там, там-па-па, па-па-там… — Да ну, какую-то чушь — «я себе, сам себе»… — Нет, это были стихи… — И конечно, с зонтиком? — … — Зонтик, сложенный, болтался на руке… — А тут ей под ноги летят две рыбы… — И она подпрыгнула и понеслась… — Нет, она сначала остановилась и выругалась… — Неужели выругалась?.. — Ну, чертыхнулась, заворчала… — Запрыгала возле ведра с рыбой и как рва-анет! — Понеслась, словно скаковая лошадь…»
Дюжин засмеялся:
— Значит, все правы: она и профессор, она же и сумасшедшая. А в общем-то Шлепалка.
Дюшенька вдруг сладко и громко зевнула: «Ой, простите!»
— Извините, господа, уже поздно. Вы устали, мы устали. Давайте уберем со стола. Кто у нас не работали Игорь не работал. Все трудились, Игорь — гулял. За дело, Игорек, за дело…
Дюжин взял со стула фартук в цветочках, надел на Игоря и подтолкнул его к столу.
Время шло, уходило лето, заканчивались каникулы.
Ира вернула в библиотеку Достоевского, так и не дочитав. Они с Игорем катались на лодке, гуляли, ходили к дальним озерам. Оба увлекались фотографированьем, «Промышляют слайды», — говорил Дюжин. Это увлечение спасло их от ссоры и даже сблизило.
Игоря тянуло к девушке — он все пытался обнять ее за плечи, взять за руку, поцеловать. Она отстранялась — сначала легко, необидно. Потом с раздраженьем, резко, И наконец сказала:
— Что ты ко мне липнешь, как муха к варенью?
Он обиделся. Три дня бродил с утра до вечера один — скрывался. Потом не выдержал: совместные прогулки возобновились. Ира попросила научить ее фотографировать. Теперь она была не только милой моделью на фоне пейзажей, но и сметливой ученицей.
Природа этих мест, им непривычная, предлагала множество интересных слайдов. С высоких холмов открывались дальние земли. Зеленые луга чередовались с желтыми полями и коричневыми сенокосами, всюду были вкраплены голубые или свинцово-серые пятна озер, пологие возвышенности сменялись крутыми, похожими на куличи, холмами в темных шапках еловых лесов. И везде рассыпаны оглаженные ледниками валуны.
Когда они смотрели на все это сверху, с какой-нибудь высоты, и видели сразу небо со вздутыми облаками и землю с бегущими тенями этих облаков, казалось, что они тоже летят. С криком пускались они наперегонки вниз, прыгая, скользя на ногах по травянистому склону.
Однажды они отправились на озеро Нюпль. Игорь вел Иру к знакомому месту лесной, дальней дорогой. Это имело свой смысл, он знал, зачем надо идти так.
Поднялись на холм.
— Вот сейчас будет опушка, откроется окно и через него увидишь такой слайд!
Вскоре они вышли на просеку. Впереди заголубело небо. Ели стали перемежаться с ольхой, появился орешник. Игорь свернул на едва заметную тропку. Через сотню шагов тропка протиснется через молодой ельник, и внезапно откроется то, что он называет окном, — прогал в деревьях, крутой склон и неожиданная тут на холме, высоко над водой, старая ива, одним из двух стволов прилегшая к земле. А через иву — вид на озеро.
Игорь волновался так, будто должен показать Ире написанный им пейзаж. Сердце у него забилось, он сжал Ирину руку, и, удивительно, она руки не отняла.
И вот оно — окно на озеро Нюпль! Блестящее, все в солнечных бликах озеро, постепенно темнея, уходило к дальним холмам. Серые ветви полузасохшей ивы придавали картине глубину, слегка притеняли ликование света.
На прилегшем стволе сидела Софья Львовна, обхватив руками согнутое колено, и, откинувшись назад, смотрела вдаль.
Игоря охватила такая досада, что он чуть было не сказал: «Гляди, Шлепалка уже тут!», но вовремя удержался. При Ире он избегал этого прозвища. Они остановились поодаль. Корецкая не видела и не слышала их.
— Подойдем? — спросил Игорь тихо. — Оттуда виден ближний берег с валунами… В некотором роде я с ней знаком. Подойдем, я спрошу, как ведет себя зонтик после починки.
— Не надо, не будем мешать.
Игорь прищурился, потом посмотрел сквозь кулак.
— Знаешь, хороший кадр. Контр жур — против света. Погляди: женственный силуэт. Она хорошо вписывается в эту старую иву… Щелкнем?
Игорь снял аппарат, но пока он искал точку, устанавливал экспозицию, Софья Львовна внезапно и как-то незаметно исчезла. Только в траве тянулся серебристой полоской след — вниз, к озеру.
Теперь они устроились на поникшей иве и долго молчали, любуясь видом. Потом Ира сказала:
— Она была замужем. Я это знала, просто не хотелось говорить. Она была замужем, давно. Ее муж погиб.
— На войне?
— Не знаю. Кажется, нет. Но как-то страшно погиб. Она уже давно одинока.
— И детей нет… не было?
— Говорю тебе — она одинока, одна.
Игорь спросил:
— Ты думаешь, она одна, потому что ждала его все долгие годы?
— Ждала? Не знаю. Просто не могла забыть. Хорошо полюбить так — раз на всю жизнь.
Игорь в такую любовь не верил, считал ее нежизненной, книжной. Не возражать не стал. Они долго молчали. Он поднялся, приглядываясь, стал выбирать точку съемки — кадр, будущий слайд с Ириной. Она так мило прилегла сейчас на поникшем стволе.
— Не двигайся, Иринка, отличные кадры. Снимаю. Замри!
«Зенит» защелкал, Игорь подходил, захватывал все более крупные планы. Ирина без пейзажа. Без спускающихся сверху ветвей. Одна на стволе ивы — будто плывет на челне.
Когда он подошел и наклонился, опуская на землю фотоаппарат, она вдруг вскинула руки и обхватила его за шею.
Игорь вспыхнул от неожиданности и потерял дыханье в долгом поцелуе.
Сухой настой хвои, земляничного листа, травы, мяты поднимался от нагретого солнцем склона. Теплый воздух дрожал, вился тонкими струйками над землей, и казалось, что озеро дышит легкой живой зыбью.
Был хмурый холодный день. Ветер гнал низкие лохматые тучи, то и дело налетали дожди.
После обеда Дюжины и Рыбаки решили пройтись в парке. Дошли до беседки, поглядели на озеро, взъерошенное ветром. Уже собирались повернуть, когда появились Игорь с Ириной.
— Куда вы пропали? — спросила Дюшенька. — Мы вас обедать ждали…
— А мы поднимались на большой трамплин! — ответили они в два голоса.
— И не страшно вам было? В такую погоду!
— Страшно! Весело! Хорошо!
Большой лыжный, трамплин, недавно достроенный, был высотой с пятнадцатиэтажный дом. Наверх вела узенькая лестница без перил.
