Федор Абрамов - Вокруг да около
Вороннцын — так звали краснолицего мужчину — лениво отмахнулся:
— Не нужай. Пуганый.
— Он у немцев под расстрелом стоял, забыл? — крикнули от порога.
После того как наконец удалось выпроводить людей из конторы, Исаков схватился за голову:
— Ты понимаешь, что наделал, товарищ Мысовский?
Выборы сорвал. Да, да! Раньше мы завсегда к восьми рапортовали, а вдруг завтра никто не придет?
Выборы прошли нормально. Но ох и попереживал же в ту ночь Ананий Егорович! Он даже денег раздобылвзял под отчет у председателя сельпо. Черт с ними, если припрет, раздаст, обежит всю деревню.
А на другой день, в понедельников контору с утра заявился Вороницын и долго, усмехаясь, приглядывался к нему.
— А мы, пожалуй, поладим с тобой, председатель, — сказал он, как бы подводя итог их ссоре.
Слово Вороницына оказалось надежно, как его рука, тяжелая, короткопалая, которая с одинаковым умением играет и топором, и кузнечным молотом. За первый год с бригадой плотников он поднял новый сруб скотного двора, а на второй год обложил еще один.
И вот этот-то самый нужный человек в колхозе, можно сказать — главная опора председателя, запил. Ананий Егорович и так, и этак пытался подойти к нему: «Говори, чем недоволен?» Молчит, слова не добьешься, а завершение скотных дворов — под угрозой срыва. Раз бригадир ульнул носом в бутылке, то что же с остальных спрашивать?
В маленькой кухне накурено. Белый дым густым слоем висит под низким потолком. На столе самовар, тарелка с ржаным хлебом и пестрыми ячменными сухарями, крынка с топленым молоком. Штук пять ребятишек — один меньше другого — чинно сидят справа в простенке между дверью, открытой в переднюю комнату, и окном с белой занавеской, из которого видна деревенская улица. Сидят и макают хлебом в песок, маленькими кучками насыпанный прямо на столе перед каждым. Место хозяина — табуретка у окна слева — пустовало. Тонкий стакан с чаем недопит. На подносе, вокруг ножек самовара, куча окурков.
— Хозяина нет? — спросил Ананий Егорович.
От печи, из — за розовой занавески, выглянула Полина — жена Вороницына, высокая сухопарая женщина, в домашней стеганой безрукавке, с разогретым от печи лицом и злыми блестящими глазами.
— Был. Целый час тут сидел да охал.
— Заболел?
— Черт ему деется! Пьет — жрет котору уж неделю.
Ананий Егорович, как бы оправдываясь, спросил:
— А ка какие деньги? Я ему не давал.
Полина фыркнула:
— На какие деньги! Они, пьяницы проклятые, давно по коммунизму живут. Вот те бог! Придут в лавку: «Манька, дай пол — литра на карандаш». А Манька — месяц к концу подойдет — и пошла собирать по деревне из дома в дом. «С тебя, Полина, десять рублей пятьдесят копеек». — Тут Полина, вытянув худую длинную шею, показала, как Маиька разговаривает с ней. — «За что? Когда я тебе задолжала?» — «Мужик твой вино на карандаш брал». — «Ну, брал, дак с него и получай. Не торгуй по коммунизму». — Полина метнула взгляд в сторону стола. — Видишь, у меня сколько хлебных токарей?
Ребятишки, внимательно наблюдавшие за матерью, которая всегда театрально, в лицах разговаривала с людьми, снова принялись макать хлебом в песок.
— Проваливайте! — вдруг обрушилась и на них Полина. — Сколько еще будете сидеть? Весь день из дому не выхолят. Надоели, дьяволята.
Дети нехотя вылезли из — за стола и, хмуро посматривая на Анания Егоровича, удалились в переднюю.
— Полина Архиповна, — Апаиий Егорович прикрыл дверь в переднюю, — ну, а ты-то знаешь, что с ним творится? С чего он запил?
Полина вздохнула:
— А лешак его знает. После города всё. Раньше выпивал — не без того же, да хоть дело знал. А тут приехал из города — скажи, как подменили мужика. Чего вы-то, хозяева, смотрите?
— Ладно, — сказал Ананий Егорович. — Пойду обратно — приверну. Пусть никуда не уходит.
IV
Не те времена…
На дворе все так же — дождит, ветер треплет мокрое белье, развешенное на веревке…
Прикуривая от спички, Ананий Егорович повернулся к ветру спиной и вдруг выпрямился. По задворкам, мимо усадьбы Вороницыных, топали три бабы. С коробьямп.
Согнувшись пополам.
— Стой! — закричал Ананий Егорович и тут же схватился за щеку: в рот попало холодного воздуха.
Бабы юркнули за угол бани.
Не разбирая дороги, мокрым картофельннком он кинулся им наперерез, перемахнул изгородь.
— Трудимся? — он задыхался от бега и ярости.
Бабы — ни слова. Мокрые, посинелые, будто распятые, они стояли, привалясь спиной к стене бани, и тупо глядели на него. Большие плетеные корзины, доверху наполненные красной и желтой сыроегой, громоздились у их ног.
— Трудимся, говорю? — повторил Ананпй Егорович.
— Что, не мы одни.
— Кабы в колхозе копейкой побогаче, — плаксивым голосом заговорила Аграфена, — кто бы пошел в лес, Ананий Егорович?
— А копейка-то откуда возьмется? С неба упадет?
Женщины осмелели:
— Пятнадцатый год это слышим. Я все летичко на пожне выжила — сколько заробила?
— А у меня ребятам в школу скоро идти — ни обуть, ни одеть. Думаешь, сладко в лесу-то бродить? Зуб на зуб не попадает, нитки сухой на тебе нету. А бродишь. Короб грибов в сельпо сдашь — все какая ни на есть копейка в доме.
— А самим-то жрать надо? — вдруг грубо, нахраписто вломилась в разговор Олена Рогалева. — Я второй год без коровы маюсь. Нынче, думала, сена навалило — заведу коровушку. Черта с два заведешь!
И, считая, видимо, дальнейший разговор зряшным, Олена подхватила на руки коробья-только ручки взвизгнули — и пошагала, пригибаясь под ношей.
За ней, неуверенно переставляя ноги, потянулись ее товарки.
Ананий Егорович в нерешительности закусил нижнюю губу. Догнать, опрокинуть эти проклятые коробья, а самих баб за шиворот и прямо на поле?
Да, лет восемь назад он бы, наверно, так и сделал.
Образцы для подражания были и в жизни, и в литературе.
В одной из книг, например, рассказывалось, как председатель колхоза ловит строптивых колхозников за деревней, а другой председатель действует еще круче: врывается утром в избу и заливает печь водой. Книги эти в районе взяты были на вооружение. «Вот как надо работать, — наставлял председателей колхозов секретарь райкома, при всяком случае ссылаясь на литературные примеры. — А вы, растяпы, с бабами справиться не можете».
Да, лет восемь назад Ананий Егорович нагнал бы страху па этих грибниц. А сейчас…
Он взялся рукой за мокрый козырек кепки, резко надернул его на глаза и пошел — в обход вороницынской усадьбы — на переднюю улицу.
V
Вирусный грипп
Слева, через дорогу от Вороницыных, на горочках — так называют половину — пустырь вдоль косогора, — живет Петр Гаврилович Худяков.
Лет тридцать назад этого пустыря не было и в помине. Тут был околок штук десять домов, плотно, почти впритык стоявших друг к другу. Теперь от околка осталось два дома: дом Петра Гавриловича да слева от него, метрах в двухстах, высокий громадина — пятистенок — без крыши, без окон, с черными стропилами, как старческие руки, воздетыми к небу.
Ананий Егорович, проходя мимо пустыря, часто задумывался над судьбой одичалого дома. Он помнит этот дом еще молодым. Стены из отборного сосняка, со звоном, как говорят, углы просмолены (навечно!) — вставляй только рамы да справляй новоселье. Но дом так и состарился, не дождавшись новоселья. Кто его хозяева? Где они теперь? Живы ли еще? И что их обидело так, что они бросили новый дом да так ни разу и не проведали его?
Торчит старый дом на взгорье, день и ночь ждет своих хозяев. А хозяев все нет и нет…
Ананию Егоровичу не пришлось заходить на усадьбу.
Петр Гаврилович — ему недавно перевалило за шестой десяток — сидел в крытом дровнике и что-то постукивал топором. Завидев председателя, он встал, подошел к калитке. Петр Гаврилович был в валенках с красными галошами, в ватных штанах, в фуфайке, в старой опрелой ушанке без завязок — в общем, одет был тепло, по погоде.
А во рту у него, обметанном редким желтым пушком, торчал неизменный окурок.
— Далеко правишь? — осведомился он и подал руку.
Петр Гаврилович с начальством разговаривал свободно, на ты, хотя и без оскорбительной фамильярности.
— Да вот насчет силоса хлопочу. Видишь, что делается?
— Надо, надо, — поощряющим тоном сказал Петр Гаврилович. — Влипли мы с этим силосом, товарищ Мысовский. — Он поднял голову кверху. — Подвел старик.
— Не говори.
— Ничего, парень. Погода-то кабыть на ясень поворачивает. Этим ветром уже разнесет сырость.
Ананий Егорович посмотрел вслед за Петром Гавриловичем на небо. Там и в самом деле кое-где прорвало серый облажник. И дождь как будто пошел на убыль.
— Разнесет, разнесет, — с еще большей определенностью подтвердил свой прогноз Петр Гаврилович.
