Борис Рахманин - Ворчливая моя совесть
— Как-никак, а все-таки и я узником был, — вкрадчиво втолковывал Лазареву Заикин, — ну, не там, понятно, где ты, но… Я ведь тебе скорее посочувствую, ты на меня всегда опереться можешь. Официально!
— Ну, загнул, — хмыкнул Лазарев, — тоже узник. Ты бы, как Фомичев, сыну полка, Петру, посочувствовал, он город на Волге защищал. А ты…
— А что я? Хуже, по-твоему, чем Фомичев? — вскинулся Заикин. — Нет, ты ответь, официально скажи — хуже, да? Чем же? Инструмент поднять-опустить, раствору намешать — не могу, да?
— Погоди чуток, — примирительно ответил Лазарев, — сбежит он — тебя бурильщиком поставлю.
Даже Заикин опешил. Несколько минут было тихо, только разводные ключи звякали. Помбур с мастером затягивали хомут на растворном шланге.
— Это Фомичев-то сбежит? — в голосе Заикина прозвучало сомнение.
— Сбежит, — убежденно подтвердил Лазарев. — Желудочная болезнь у него.
— Желудочная? Это какая же?
— Кишка тонка!
Они дружно расхохотались.
4Из приемной донесся голос Бондаря. Быстро выйдя из-за стола, Бронников отпер сейф, вынул из него свернутый тугой трубкой лист миллиметровки. Вошел Бондарь. В таком же, как у Бронникова, кожаном пиджаке. (В Чехословакии купили.) Темноглазый, в отличие от Бронникова. Волосы кольцами.
— Сейчас… — как бы извиняясь, посмотрел на него начальник НРЭ. — Минуту! — Одной рукой, подойдя сзади, дружески обнял Лазарева за плечо, другой, левой, прижал конец свитка. Лазареву пришлось прижать другой конец. Это оказалась все та же карта, что и на стене, но условных знаков на ней было больше. И нынешние буровые, и давнишние, и мертвые, и живые.
— Обрати, Лазарев, внимание на этого осьминога, — ткнул Бронников пальцем в заштрихованный островок, — на глубине от четырех тысяч метров, может, от четырех с половиной… предполагается… Вот здесь! — он снова ткнул пальцем. — Понимаешь?
Лазарев послушно, как школьник, кивнул. Рука начальника НРЭ лежала на его плече непомерным грузом.
«Я одно понимаю, — хмурился Лазарев, — метры… Покуда суд да дело, пока Бронников с начальством из-за блажи своей ссорится, я план по метрам сделаю…»
— Где-то здесь, — сказал Бронников, — от четырех, четырех с половиной… даже от пяти… Я сам когда-то это поднятие на вездеходе объездил, исходил… Если же отказаться от глубинной разведки… Смотри, отсекается все это щупальце. Отбрасывается…
Сзади молча стоял Бондарь. Слушал. Смотрел на карту. Бронников повернул наконец голову и, встретившись с его напряженным взглядом, весело произнес:
— Дмитрий Алексеевич, а ведь обедать пора! Что по этому поводу думает партийное руководство?
«Притворяется Бронников, — усмехнулся про себя бурмастер, — не так-то уж ему весело…»
Бондарь подыграл, улыбнулся.
— Бери ложку, бери бак, нету ложки — хлебай так!
— Понимаешь, — повернулся Бронников к Лазареву, — мы ведь холостяки с ним. Он настоящий, а я временный, половина-то моя в Тюмени. А ты, Степан Яковлевич, уже обедал?
Лазарев кивнул. Ему вдруг захотелось поговорить. Про обед, про жену…
— Моя тоже в Салехард завтра отбывает, с пацаном. Не ждала, я ведь случайно нынче… Ничего не приготовила, да в санчасть еще с пацаном пошла, ну я и… В столовой поел. Гульнул на пятьдесят четыре копеечки!
— А что там сегодня? — заинтересованно округлил светлые глаза начальник НРЭ. — Чем угощают?
Лазарев хмыкнул.
— Что? Щи да рыба с вермишелью. Кисель…
Бронников с воодушевлением потер руки.
— На буровую к себе скоро? — спросил он. Спокойненько так спросил, буднично. Даже не глядя на Лазарева.
— Да через час примерно. Артистов повезу.
— Знаешь что, — задумчиво проговорил Бронников, — тем же вертолетом, вместе с артистами, пришли-ка мне Фомичева сюда. Вот так!
— А зачем? — сразу оживившись, не удержался от вопроса Лазарев.
— Поглядим тут… С парторгом вот посоветуюсь, — Бронников взглянул на Бондаря, — солить его, Фомичева твоего или квасить?
Бондарь кивнул:
— Посоветуйся, посоветуйся…
«Ладно, — подумал бурмастер, — ладно. Шут с вами со всеми, и с Фомичевым, и с Бронниковым. И с Бондарем в придачу!»
— Пойду, — проговорил он, поднимаясь, — а то мне еще за индикатором заскочить домой надо, я его дома оставил…
Лазарев ушел. Бронников и Бондарь помолчали.
— Надо со специалистами насчет этой Сто семнадцатой потолковать, — раздумчиво, словно самому себе, сказал Бондарь.
— А ты что? Не специалист уже? А я, по-твоему, кто?
— Твое мнение мне известно, в общем и целом. Вот и сегодня его слышал, когда ты Лазареву… про осьминога, про щупальце…
Помолчали.
— С тобой что, тоже по рации сегодня говорили?..
— Со мной пока нет. Пока — с Кочетковым и Рафаилом…
5До вертолета у Лазарева было еще около часу времени. Может, Галка с пацаном вернулась уже из санчасти? Он заспешил домой. По пути заглянул в «Промышленные товары». И хорошо сделал. Там толпились какие-то незнакомые, богато, по-иностранному одетые люди — хоть говорили все, кажется, по-русски, — покупали женские японские зонтики (складные, маленькие, точно морковки). Лазарев догадался, что эти люди и есть те самые артисты, которые вместе с ним полетят на буровую. Шесть человек их, трое мужчин и трое женщин, но здесь их было, так ему показалось, вдвое больше. Вот разгалделись! Артисты возбужденно раскрывали зонтики, снова складывали, меняли, никак не могли выбрать. Причем мужики были не менее привередливы, чем женщины. Лазарев тоже раскрыл один, не складывая, раскрыл другой, третий. Стал сравнивать, который покрасивше. Ему понравились все три. Первый — с алыми маками по голубому полю, второй — с голубыми рыбами по желтому морю, а третий — клетчатый, деловой.
— Все три беру! — заявил он под аплодисменты артистов. — Заворачивать не надо. — И гордо нес зонтики по бетонке, по поселковому Калининскому проспекту, словно пучок разноцветных морковок. Настроение его от удачной покупки немного исправилось. Но тут же снова испортилось. Навстречу, по той же стороне бетонки, шла Марья Антоновна Яровая, из теплицы. В каждой руке по тяжеленной сумке с зелеными огурцами. Загорелая, улыбающаяся. Остановилась, поставила сумки на землю, перевела дух.
— Степан Яковлевич! Ты?
Пришлось и Лазареву остановиться. Хоть и поморщился, но…
— А что, не узнаешь меня разве? — пошутил он невесело.
— Так не видала давно! Где пропадаешь?
— Все там же…
Она закивала:
— Ну коль там — ладно. А то гляди — детсадовцы из «Теремка» засмеют. Видишь, какие я им игрушки несу? Зелененькие и с пупырышками! Хороши? То-то! Если по итогам полугодия вперед выйдете, килограммчиков пять и для вас найдем. Победителям — да чтоб на закуску не выделить?! Галя-то как?
— Спасибо.
— А наследник? Часто писается? — и столько любопытства в ее глазах, столько страстного желания знать, писается или не писается лазаревский пацан, что вроде и не в шутку спрашивает.
— Спасибо.
— А агрономша-то моя, Алена бронниковская, — слыхал? Тоже вот-вот мамкой станет. В Тюмени сейчас, в роддоме. Ну, хоть она… А то двое в теплице баб, и у обеих детишек нету. Огурчики заместо детей! Хаа-ха-ха-ха!..
Насилу отвязался от нее Лазарев, шел и чертыхался. У экспедиции с совхозом «Олешки» договор. Сотрудничают, видите ли. А буровая его — Сто семнадцатая — то же самое. Тоже сотрудничает. С теплицей, производящей на свет божий полуметровые огурцы. Нечего сказать, весело организовал все это товарищ Бондарь. И под вопросом еще — кто из них по итогам полугодия друг перед дружкой лучше выглядеть будет. Сто семнадцатая или Алена Бронникова с Марьей Антоновной. Сутками в своей теплице. Да еще по три раза на дню в детсад бегают, как лисы в курятник… Хоть на чужих поглядеть. Только для шкетов огурчики и растят.
Лазарев свернул с бетонки, забрался на узкий дощатый настил, под которым, укутанные минватой, прятались трубы теплотрассы, подошел к подъезду. Навстречу, стегая по воздуху хвостами, подбежали собаки. Дружок и Север, кажется. Не без опаски обнюхали его зонтики и, снова рухнув на песок у подъезда, предались сладкой дремоте под июньским солнцем. Жены с сыном еще не было. Задерживаются в санчасти… Он с удовольствием огляделся. Квартира у Лазаревых была отдельная, однокомнатная. Кухня — пять квадратных метров. Водопровод. Все честь по чести. Телевизор стоял. Правда, не работал. Когда еще тот ретранслятор выстроят… Но все равно некогда смотреть телевизор. Придет время — насмотрится. Лазарев снова раскрыл все зонтики. Один на тахту поставил, второй на шкаф, третий — тот, что с алыми маками по голубому полю, — взгромоздил посреди стола. Ну, ахнет Галка, когда войдет. Сел ждать. А Галка все не шла. Задержалась с пацаном в санчасти… Лазарев взглянул на часы, вздохнул, натянул на ноги болотники с подвернутыми голенищами, еще раз, выходя, с улыбкой посмотрел на зонтики. Ну, ахнет Галка! А может, и не ахнет? Усмехнется, может. Плечами недоуменно пожмет. Чего это она в санчасть с пацаном кинулась? Только он заявился утром, она — двух слов не сказав — тут же завернула мальца и… «В санчасть мы», — буркнула. И ушла… «Эх, — вздыхал Лазарев, запирая дверь, — все прахом…»
