Георгий Садовников - Суета сует
Впрочем, нам повезло. В голове очереди мелькнула тщедушная фигура волосатого студента-медика Жукова, нашего приятеля. Мы ему обрадовались вдвойне. То, что он стоит у самой раздачи, — это уже вполне объяснимый повод для радости. Кроме того, каждый студент считает за благо обедать за одним столом с медиком Жуковым. И чем меньше у студента денег, тем выше это благо… Нет, Жуков не меценат. Я в жизни не встречал более нищего студента. Дело тут в другом. Мы сейчас начнем обедать, и непосвященным все станет ясно.
Жуков взял и на нашу долю. Расплатился я. У меня всегда водятся деньжата, и при этом я добрый, компанейский парень. Кирилл, тот может посоперничать с Жуковым. Я имею в виду безденежье. Он существует на одну стипендию. Летом он еще кое-как перебивается редиской. Зимой ему туго. Тем не менее нет на курсе студента, который не был бы ему должен. Я тоже частенько даю взаймы, и странно получается: мне отдают, а ему не возвращают. Словно его карман — общекурсовой котел.
Мы несли подносы с обедом осторожно. Образовалась очень торжественная процессия. Елочка махала рукой из угла зала. Она заняла столик, на который много претендентов. Претенденты негодовали.
Мы заложили крутой вираж, и наши подносы точно спланировали на столик. Жуков прочистил горло и обратился к претендентам с речью.
— Товарищи, — сказал Жуков, — не ругайтесь! Скандалы в столовой ухудшают пищеварение, что ведет к неприятным последствиям и язве.
Напуганные претенденты оставили нас в покое. Жуков отправил в рот первую ложку перловки и деловито заметил:
— Между прочим, многие недооценивают перловку. Перловка — весьма калорийная пища.
Он назвал астрономическую цифру калорий. Мы жадно кинулись на перловку.
Как-то, взяв на ужин блинчики, он многозначительно произнес:
— Белки!
И тощие, сухие блинчики тогда мне показались самым вкусным блюдом из всех тех, что я уничтожил за свою жизнь. Таков авторитет науки. И удивительное совпадение: самая калорийная и полезная пища — самая доступная по цене. Вот почему каждый студент почитает благом откушать вместе с медиком Жуковым.
И особенно приятно жевать высококалорийную кашу и при этом смотреть на Елочку.
Вообразите Шоколадницу Лиотара с современной прической. С этаким слегка рассыпавшимся стогом соломы на голове. Оденьте Шоколадницу в короткую юбку колоколом, и получится портрет Елочки. Лиотар предвидел, что на улицах нашего земного шара появится Елочка. И написал ее. Одел он ее чуточку старомодно. Откуда ему было знать, до чего докатится женская мода. Тут уж его фантазия спасовала.
Кирилл подпер голову кулаком и тоже уставился на Елочку. Он отключил свои челюсти. Он завел их и оставил. Ушел в мысли. Челюсти теперь работают самостоятельно и чаще вхолостую, перетирая воздух.
Елочка нравится нам по-разному. Мы как-то спорили из-за этого. У Кирилла все выходит шиворот-навыворот. По его мнению, в наше время красивые женщины мало кого волнуют. В наше время мужчин привлекают женщины с «изюминкой». Каждый мужчина ищет свою «изюминку».
Я спросил, что он подразумевает под «изюминкой». Он не мог ответить. Ему трудно сформулировать сразу. Но, мол, у Елочки много всяких «изюминок». По этому поводу я недурно сострил:
— Широкий ассортимент! Как в булочной номер пять!
Потом я изложил свою точку зрения. Мне по душе истинная, классическая красота. Не будь у Елочки легкой асимметрии лица, я бы отнес ее к разряду классически красивых женщин.
Кирилл стукнул кулаком по столу и закричал:
— Асимметрия? Так это и есть ее «изюминка». В этом ее прелесть. В асимметрии!
Спор закончился вничью. Каждый унес свое мнение. Каждому до сих пор нравится в Елочке свое. Мне — ее сходство с Шоколадницей. Кириллу — то, что у нее одна бровь немного выше другой.
Елочка догадывается об этом. Она села сообразно нашим вкусам. Ко мне — великолепным профилем. К нему — асимметрией.
Я ничего не сказал о Жукове. Он развлекал ее по-своему. Она для него обаятельная слушательница, он щедро выложил перед ней все новые сведения о миокардите.
Я десять минут жевал одну ложку каши и не мог прожевать. Постепенно догадался, в чем дело. Осторожно полез пальцем в рот и достал гвоздь.
— Без паники! Только без паники!
Я предупредил своевременно. Ибо Елочка смертельно побледнела. А Кирилл приготовился к прыжку. Он еще не знает, на кого прыгать, свирепо водит глазами, выбирая цель, но еще минута, он прыгнет, и начнется грандиозный скандал.
— Перфорация… Экзитус леталис, — пробормотал Жуков, изучая гвоздь.
Я знаю, что такое экзитус леталис. Я парень начитанный. Медики под такой штукой подразумевают смертельный исход.
— Ты брось эти свои «экзитус», — посоветовал я Жукову. — Нервы не годятся? Я просто пошутил. Гвоздь был у меня в кармане. Вот здесь.
Пусть они думают, что это правда.
— А я бы им показал, — пригрозил Кирилл, все посматривая в сторону кухни.
— Лучше поторопись с кашей. Опоздаем на литгруппу.
Я попал в его уязвимое место. Институтская литературная группа — его слабость. Он ходит на ее заседания, чтобы прочитать свой очередной рассказ, выслушать чужие стихи и потом, разругавшись вдребезги, уйти. Впрочем, «уйти» не совсем подходящее для него слово. Для него необходимо новое понятие. Оно пока еще не найдено. Это — дело чести лингвистов, ибо он не уходит — он вылетает за дверь со снарядным шипением. И дверь за ним грохочет, будто взрыв. Кое-кто ходит на литгруппу только из-за Кирилла. Это народ из категории любителей боя быков. Они ходят смотреть, как бушует Кирилл.
На улице Елочка нежно взглянула на меня и взяла под руку. Ее можно понять. Она едва не лишилась Левы Зуева. Из-за этого противного гвоздя у него мог быть экзитус леталис. По той же причине она села рядом со мной и на литгруппе.
Ядро литгруппы составляем мы, студенты историко-филологического факультета. На остальные факультеты приходится три-четыре человека. Среди них — мастер спорта Сусекин. Он физически олицетворяет литгруппу. Без него мы были бы сборищем хлипкой и худосочной интеллигенции. Сусекин — наш пигмент. Наши бицепсы. Крепкая шея. Вася подражает Есенину и, выступая на литгруппе, каждый раз к месту и не к месту полемизирует с Фихте. Да, он изучает Фихте. Я сам видел: он стоял на четвереньках, разминал шею и читал Фихте. Знаете, как борцы разминают свою шею? Они упираются головой в ковер и медленно крутятся вокруг своей головы, используя ее в качестве шарнира. Так вот Сусекин при этом еще держит в руках Фихте и читает его.
Сам я не пишу. Писать только потому, что к этому тянет, я не собираюсь. У меня хватает силы воли сдерживать себя.
Заседание открыли, и первым, конечно, вызвался Кирилл. Он извлек из внутреннего кармана пиджака трубку бумаги, раскатал ее и принялся читать очередной рассказ. Я не люблю его рассказы. Они чересчур сентиментальны. Точно до Кирилла никто не любил людей за все миллионы лет их существования. Вот он и старается в один прием выдать человечеству эту миллионную норму любви. Можно представить, что у него получается.
Пока Кирилл читал, я развлекался как мог. Я пробовал привлечь Елочку к этому занятию, но она отмахнулась. Тогда я вытянул ящик стола. Вытряхнул клочья записок и стал их складывать. Передо мной поплыли события дня. «Во! Спасай! Если не пришлешь конспекты, я погибла. Твоя несчастная Ни». Мир праху твоему, милая Ни!
«Ты вчера не пришла. Что это значит?» В самом деле, что это значит?
«Лошади тих булоч Сася негоден брдяг». Эта мозаика собрана из разных записок.
Тем временем Кирилл закончил чтение. Он сразу сбычился. Ждал, кто первым покажет красный плащ.
— Неплохой рассказ, — громко сказал Сусекин.
Его поддержали. Поговорили о рассказе, и, к моему удивлению, все обошлось. Видно, надоело возиться с Кириллом. Трудно, что ли, выдать пару комплиментов? Зато потом тишь и спокойствие.
Кирилл подсел ко мне. Ноздри его еще вздрагивали. Он явно недоволен исходом. Ему подавай скандал.
После него сунулся со стихами Вася. Но с ним моментально расправились. Причем обошлись своими силами. Кириллу и рот открыть не дали.
А ему неймется. Наконец он растолкал другие голоса и высказался.
— Тихо уж слишком в институте, — заявил он с тревогой. — Уж больно все спокойно. Такая гладь и божья благодать, даже как-то не по себе. Тоска прямо. Хоть пиши декадентские стихи.
Что же плохого, если все спокойно? Значит, собрались выдержанные, волевые люди. Все-таки институт не базар какой-ни6удь. Но кое-кто в литгруппе другого мнения. Кое-кто спросил у Кирилла:
— Разве? Ты думаешь?
— Думаю.
— Что же ты думаешь?
Кирилл думает, что следует внести некоторое оживление. Он предложил издать свою литературно-сатирическую газету. Стенную, разумеется. Не листок сатирический, а газету с фельетонами и стихами.
