Владлен Анчишкин - Арктический роман
— Ольга, — сказал тесть, поднявшись, — после боя не разбираются, где чей котелок: все едят из тех, которые уцелели…
— Нет, Ефим, — сказала Ольга Трофимовна, — и я знаю. Бомбы падают в котелки на войне. В мирное время бомбы не падают. А мужчины в мирное время не солдаты — добытчики… для своей семьи. Я хочу, чтоб в нашей семье все было ясно. После такой войны каждый человек имеет право жить с легким сердцем. Какая может быть легкость…
— Замолчи, Ольга! — прикрикнул на нее Новинской.
— Нет! — сказала Ольга Трофимовна. — У каждого мужчины есть своя гордость, Ефим. Каждая женщина должна знать, на что ей рассчитывать. Война кончилась…
Романов взял со стола сигарету, вышел.
Романов обстукал каблуками скаты, веточкой замерил бензин через горловину бака, проверил заправку маслом.
— Зачем ты это, Саня? — спросила Рая с порога. Над Москвой стояла лунная ночь; во дворе было словно вечером; казалось, в такую ночь должна светиться душа каждого человека. Глаза у Раи блестели: любимый возвратился с войны, приехал к ней, когда она устала ждать, надеяться.
Романов долго не отвечал: смотрел на Раю незнакомым взглядом, потом подошел к ней.
— Хочешь покататься? — спросил, продолжая смотреть.
Он был взволнован.
Да, Рая не знала этого человека. Она просто любила его и помнила, каким он был в далекой Сибири. Она не привыкла к Романову такому, каким он был теперь; не знала, каким он был и раньше. Но она знала, что он возвратился к ней, и это было выше всех других знаний. Он был для нее самым близким на свете.
Рая хотела, чтобы он успокоился.
— Покатаемся, Саня, — сказала она.
— Возьми Юрку.
— Ему пора спать, Саня.
— Ничего. У парня солдатская кровь: уснет на ходу, если захочет.
Машина тихо выкатилась со двора, побежала по проулочку на улицу «Правды», свернула на Ленинградский проспект. «Опель-капитан» выехал к Белорусскому вокзалу, побежали улица Горького, Охотный ряд, Моховая, Большой и Малый Каменные мосты.
— Куда ты везешь нас, Саня?
— Ты знаешь, я не сразу приехал к тебе, — ответил Романов, следя за дорогой, сигнальными огнями на перекрестках, машинами, обгоняющими и бегущими навстречу. — Я все утро ездил по Москве — смотрел. Я хотел знать дорогу, которая ведет на мою родину.
— Ты катался и здесь, Саня?
— Да.
— Зачем?
— Я хотел знать, по каким улицам идет дорога от твоего дома в Калугу, в Донбасс.
— Зачем это нужно тебе?
— Я солдат.
— Ты хотел знать, какими улицами бежать от незаконной жены?
— От жен, которые ждут, солдаты не убегают.
— Ты уже не солдат.
— Я долго был им.
— Теперь ты гражданский человек. Тебе надо привыкать к гражданскому, Саня, нормальному для человека.
— На мне еще мундир и погоны. А солдат, в какой бы город он ни пришел, всегда ищет две дороги: ту, которая ведет вперед, чтобы знать, куда идти, если разбудят ночью, и ту, которая ведет на родину, чтоб чувствовать, чем он жив, за что он воюет.
— Зачем ты говоришь об этом, Саня?
Машина летела по Калужскому шоссе.
— Я хочу, чтоб ты знала, кто твой муж. Незаконный муж. Ты должна знать это, прежде чем стать законной женой. Ты должна знать, чем жив человек, за которого ты собираешься выйти замуж всерьез и надолго — по всем правилам.
— Ты рядом со мной, Саня, и этого мне достаточно. Поверни машину назад. Люди по пятьдесят лет живут семьей и до конца не знают друг друга. Муж и жена никогда до конца не узнают друг друга: люди меняются. Но они чувствуют друг друга, и это главное. Заворачивай.
— Ты стала взрослой, Рая.
— Я мать. Это, в отличие от мужчин, делает женщину взрослой сразу: за день, за один час. Ты этого не знаешь, Саня. Ты был солдатом, ты воевал, но ты еще не взрослый мужчина. Ты будешь им, когда узнаешь, что есть жизнь. Настоящая. Обыкновенная человеческая жизнь, какой жили и живут люди. Ты забыл эту жизнь.
— Я видел смерть, Рая. Она делает паренька взрослым. Не за день, не за час — за минуту. Ты этого не знаешь, Рая. Дай бог тебе никогда не знать…
— Я знаю, что такое смерть, Саня. Я будущий врач. Я видела, как умирают люди. Я знаю, что такое потерять родного… Я мать, Саня, и знаю, как появляется жизнь. Чего она стоит. Я не могу знать лучше тебя борьбу, которая убивает. Но я знаю борьбу, которая дает жизнь. Я женщина, Саня. Я знаю смерть и жизнь… и горе и радость. Останови машину: нам пора возвращаться. Мы будем счастливы…
— Мы защищались в этой войне, Рая. Я защищал свою родину. Мать свою защищал, сестру, тебя. Рая, Юрку!.. И я не хочу больше слышать от тебя ни одного слова, что я убивал, если ты считаешь, что я защищал в этой войне и тебя с Юркой… если ты учишься защищать на операционном столе жизнь человека, а не себя…
— Сейчас ты остановишь машину, Саня…
— И еще одно, чтоб потом не было… О счастье…
— Ты остановишь машину…
— Не останавливай меня. Рая… Это правда: я теперь не знаю «обыкновенной человеческой жизни, какой жили и живут люди», — она для меня навсегда отрезана войной. Я не успел по-настоящему почувствовать и счастья остаться в живых: война только что кончилась — только два дня, как я вернулся на родину… Помолчи минутку, пожалуйста… А человек, который всю войну провоевал в танке, командовал батальоном взрослых мужчин, — его считали взрослым над взрослыми… Человек не успел заехать к родной матери — поспешил к своим незаконным жене и сыну… Погоди… Этот человек еще не знает вообще, что может назвать счастьем жить, а в «обыкновенной» для его близких людей жизни он уже оказался мужчиной, у которого нет «своей гордости», уже обязан кому-то, чему-то…
— Саня!
— А для жены — «еще не взрослым мужчиной»!..
— Ты остановишь машину, Саня, развернешься…
— И если и ты в этом видишь счастье жить «обыкновенной человеческой жизнью… с легким сердцем»?!
— Санька!.. Мы поедем домой, Саня, и ты узнаешь, как я думаю… что есть счастье жить. Я так долго ждала тебя, Саня. Я теперь сумасшедшая. Заворачивай.
Романов не остановился, не завернул.
Утро они встретили — свое первое мирное утро! — в подмосковном тихом лесу, как встречали их предки, когда-то пришедшие на эту дремотную суровую землю, поросшую непролазными лесами, изрезанную сытыми, веселыми реками, — встретили на земле, омываемой чистыми росами, вскармливающей добрые и чистые людские сердца.
Когда солнце выглянуло из-за ближнего перелеска и, весело щурясь, метнуло веером лучи сквозь поредевшую крону березы, объятой осенним огнем, Романов, Новинская и Юрка поехали дальше на юг.
Есть в сухой, каменистой донецкой степи большой, шумный город — сердце Донбасса. С давних пор в этом городе на укосе крутого холма стоит шахта. В этой шахте работали дед и отец Саньки Романова. С этой шахты Санька ушел на войну.
Там, на пыльной донецкой земле, на укосе холма стоит маленький домик с калужской березкой. Друзья встретили Саньку Романова в домике, увели с собой в шахту. Родные шахта и дом не спросили Романова, где его котелок.
Романов жил с легким сердцем.
III. Человек идет по земле за мечтой
Романов не был святым перед Раей. Он знал женщин До встречи с ней на Оби, после возвращения из Сибири в Европу. Романов не знал, что такое жена. Рая стала женой.
Она не была похожа на женщину, которую Романов любил торопливой солдатской любовью на дорогах войны, постоянно менявшуюся, а в сущности остававшуюся той же: девушкой, которая недолго сопротивлялась и не успевала рассказать о вечной свежести женского сердца и извечном однообразии инстинктов матери, — девушкой радости одной ночи; никогда не отдавала себя та девушка без остатка и не претендовала на то, чтоб взять целиком. Нет — упаси бог! — Романов не презирал тех, кого знал на войне. Это были его товарищи, с которыми он воевал, или солдатки, истосковавшиеся по мужикам, — они любили так, как может любить женщина, не уверенная в том, что будет с ней завтра. И он любил их жадно, страстно, любовью молодого, здорового парня, которого война торопила в бой, жестокий и беспощадный. Солдатской — жадной к жизни — любовью Романов любил их, они уступали, и он остался благодарен им навсегда.
Рая не была похожа на женщину военных дорог. Она была всегда одинакова, и каждый раз была как бы другой. Она первая открывала объятия, вместе с объятиями открывала мир, до сих пор неизведанный — удивительный. Она одна за короткое время рассказала о женщине больше, нежели все, вместе взятые, — те, которых он знал.
Романов хотел отдохнуть годик-другой после войны, а потом уже думать о будущем. Рая ждала второго ребенка, но сама готовила обед для Романова; стирала рубашки себе и Романову; училась в институте и до глубокой ночи засиживалась рядом с Романовым за столом, помогая ему, вдалбливая: «Это в конечном счете необходимо не только тебе, но и всем нам — семье… детям», — заставляла учиться. Она спотыкалась на ровном, но не давала остановиться ему; засыпала в трамваях, но не позволяла ему вздремнуть после шахты — подсовывала тазик с водой под ноги. Она надела очки, а подготовила Романова к экзаменам на аттестат зрелости, не позволив ему потерять года.
