Людмила Молчанова - Белый аист
Кондратий Степанович осторожно присел на краешек постели.
— А теперь дайте-ка, дорогая, я вас помучаю. — Он подул на ладони, будто пришёл с холода. — А киснуть у нас не положено. Как вас величают? Мария Петровна? Вот и прелестно, Мария Петровна! Лежите, отдыхайте, вышивайте себе на здоровье жар-птицу, а вон ту книжищу отправьте домой. Зачем вам залезать в медицину? Там такого понапишут — от одного страха помрёшь. Мы вас без справочников на ноги поставим. Так ведь, Галина Ивановна?
Мать не ответила — она уже осматривала следующую больную.
* * *После обхода палат студенты обычно собирались в учебной комнате для разбора «интересных больных». На этот раз Кондратий Степанович распустил всех по домам — ожидали приезда консультанта Сняткова.
Агничка не ушла. Смутное беспокойство всё ещё не покидало её. Что произошло? Почему так странно вела себя мать при осмотре Климовой? Безнадёжная? Нет! Даже неопытный врач не даст понять этого больному. Может быть, мать сама внезапно заболела? Но после Климовой она осматривала других, потом делала перевязки…
Откинув марлевую шторку, девушка немного постояла у окна в коридоре. По-прежнему светило солнце, зеленели тополя и раскидистые липы грели свои рыжие почки.
«Что же произошло?» — раздумывала Агничка. И вдруг ей захотелось ещё раз взглянуть на «новенькую». Поколебавшись, она открыла дверь палаты.
Женщина узнала её и улыбнулась.
— Вы не спите? — спросила Агничка шёпотом. — Я зашла… Я хотела спросить… — Она замялась, несмело притронулась пальцем к подснежникам. — Может быть, что-нибудь передать вашему сыну, если он опять придёт? Утром ведь сын приходил? Я сразу догадалась, что сын. И глаза такие же серые, и волосы, и…
— Мы за Камой живём, и лес сразу же от наших окон начинается. Вот он и набрал цветов, — улыбаясь, проговорила Мария Петровна.
Агничка робко взяла пяльцы и, разглядывая вышивку, по-детски трубочкой вытянула губы.
— Красиво-то как! Это павлин?
— У меня есть рисунок. Если хотите, закажу Володе, принесёт…
— Не умею вышивать, — призналась Агничка зардевшись. — И мама тоже не умеет. У неё времени нет…
— Вышивка успокаивает. Быстрее день проходит.
— А вы не думайте! — горячо зашептала Агничка и погладила маленькую руку женщины с синими жилками. — Наша клиника самая лучшая в городе. Если будет надо, я даже маму попрошу, чтобы она сама вам операцию сделала. Моя мама сейчас за профессора осталась. Это она вас осматривала… — И опять, как при обходе, тёмные веки больной странно дрогнули. Агничка встретила испуганный острый взгляд. — Да нет! Я ведь просто так сказала! — поспешила она успокоить. — Я уверена, что и без операции обойдется.
Женщина продолжала смотреть на неё все так же странно, в упор, и Агничке сделалось не по себе.
Растерянно отступив от койки, она прошептала:
— Я пойду. Вы отдыхайте, поспите…
Мария Петровна не ответила.
…Жизнь — великая и удивительная выдумщица. Неизвестно зачем ей вздумалось снова столкнуть людей, которым не следовало бы встречаться.
Десять лет — вечность. И всё же Мария Петровна сразу узнала ту, которую когда-то обездолила. Та почти не изменилась: так же по-девичьи тонка, та же стремительная походка, и губы те же, неулыбчивые, суровые. Вот разве появились седые волосы — точно лёгкая изморозь тронула виски…
Воспоминания — короткие, обрывочные, похожие на бред, — ведь всё происходило очень давно… Привиделся Ленинград. Вместо институтского здания, где она преподавала английский язык, вместо него — безобразная, чудовищная воронка, груда кирпичей, мусора, балок…
А потом?.. Что было потом?.. Потом были теплушки, забитые до отказа. Долгий утомительный путь куда-то в неизвестность… Был страх, было отчаяние, и если бы не ребёнок…
Всё оказалось не таким ужасным, как рисовалось в воображении. Уральский город даже пришёлся по душе. И люди были обыкновенные, настоящие люди, немного молчаливые, но готовые помочь в беде. Огорчало одно: вместо преподавания пришлось работать на заводе и даже не в цехе, а просто секретарём-машинисткой.
— Сейчас не такое время, чтобы выбирать, — мягко упрекнул высокий, плотный мужчина в дорогом сером костюме, когда она, войдя к нему в кабинет с направлением, робко высказала недовольство. — Английским будете заниматься после победы, а сейчас…
Начальник планового отдела оказался душевным человеком, и Мария Петровна выделяла его из всех остальных мужчин в управлении. Он охотно выслушивал её жалобы, утешал словом. В то трудное время она чувствовала себя особенно одинокой и беспомощной — муж погиб ещё в финскую войну, и одной воспитывать ребёнка было нелегко.
Случалось, Виталий Ильич просил её задержаться после работы — нужно было срочно приготовить материалы, и тогда между ними как-то само собой возникали беседы. У него тоже был ребёнок — девочка, почти одних лет с её сыном. Он любил дочь, и едва заходил разговор о ней, как его красивое смуглое лицо оживлялось, а в голосе звучала нежность.
Как-то раз, придя на службу в простеньком, но сшитом по моде платье, Мария Петровна, по обыкновению, заглянула в кабинет к начальнику. Он был уже на месте. Окинув её с ног до головы пристальным взглядом, Виталий Ильич вдруг смущённо признался, что любит изящно одетых женщин.
Их разговору помешали, но он возобновился тем же вечером.
Да, его жена странный человек. К сожалению, у них разные понятия о жизни, красоте и счастье. Она не плохой товарищ, талантливый хурург, заботливая мать, и всё же… Куда приятнее, если от рук женщины пахнет дорогими духами, а не эфиром и карболкой…
Беседы стали повторяться всё чаще и чаще. И когда, спустя несколько месяцев, Мария Петровна ушла на преподавательскую работу, то с грустью отметила, что ей не хватает этих вечерних встреч. Она была несказанно обрадована, когда Виталий Ильич на правах доброго знакомого неожиданно пришёл её проведать. Ему понравилось всё: и диванчик с яркими подушечками, и салфеточки-ришелье, даже картофельные оладьи, поставленные перед ним в жестяной тарелке.
Потом он приехал ещё и ещё раз… И одним вечером, заглянув «на огонёк», Виталий Ильич остался и не вернулся домой.
В тесную комнату вошло счастье. Счастье бывает разным. Здесь поселилось своё, крохотное, но такое, что забывалось обо всём остальном, беспокойном и тревожном.
За окном беспрерывно лил дождь и сердитый ветер срывал последние листья с деревьев… А здесь оранжевый абажур излучал необыкновенное тепло и уют…
Где-то рядом, за тем же окном, жили женщина и белобрысенькая девочка — о них теперь вспоминали изредка и неохотно.
Это к той женщине спешили с вокзала крытые брезентом машины с ранеными бойцами «оттуда»… Там, где-то в другом мире, пахло кровью, страданием, а здесь, в тесной комнатке… Казалось, ни единого звука извне не проникало сюда — так было здесь мирно и спокойно…
Развязка наступила через полгода. Виталия Ильича взяли на фронт, а ещё восемь месяцев спустя всё было кончено.
Всё было кончено…
Пришло известие: лейтенант Решетов пал смертью храбрых в боях за родину. Тоска и отчаяние нахлынули с такой силой, что Мария Петровна не выдержала. Вдруг пришло острое желание увидеться с той женщиной, его женой. Делить теперь было нечего.
Встреча состоялась поздним вечером. В вестибюле клиники без перчаток мёрзли руки. Где-то под потолком едва мерцала одинокая электрическая лампочка. На всём окружающем лежали глубокие тени.
Мария Петровна, прижавшись спиной к толстой колонне, подёрнутой игольчатой изморозью, не сводила глаз с невысокой женщины — та читала похоронную. Под белым халатом Галины Ивановны угадывалась ватная куртка, отчего фигура её казалась неуклюжей, что никак не вязалось с её худым и до странности неподвижным лицом.
То и дело открывалась входная дверь, и клубы морозного седого пара, врываясь с улицы, обволакивали всё вокруг. Мимо сновали люди с тяжёлыми носилками, прикрытыми одеялами, — прибыл очередной эшелон с ранеными.
Кажется, прошла вечность, пока не был прочитан небольшой листочек с лиловой печатью… Но вот опустилась рука в белом обшлаге, и на таком же белом, точно окаменевшем лице шевельнулись тонкие чёрные брови. Женщина подняла голову.
Мария Петровна сделала неуверенный шаг к ней, но между ними опустились носилки.
Застонал человек. Галина Ивановна вздрогнула, машинально опустила похоронную в карман халата, нагнулась, приподняла одеяло. Затем, повелительно сказав что-то санитарам и, очевидно, забыв обо всём, стремительно скрылась в полутьме за дверью, обитой фанерой.
Та ночь ушла в далёкое прошлое, и вот вновь неожиданная встреча.
В палату тихо вошла нянечка.
— Больная, вам передачка и письмо от сына. Просит ответ. Больная, вы спите?..
