Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»
Именно это обстоятельство и приводило в восхищение Д.Бедного. Глум ливой радости его не было предела. 16 октября 1931 года в «Правде» была напечатана его поэма «Эпоха», где Д.Бедный зафиксировал нравственное состояние «московского народонаселения»:
Ошарашить нас трудно.
«Храм Спасителя» – взять его нынешний вид –
С развороченным куполом и со стропилами,
Даже вид нас такой не дивит.
Обезглавленный, мертвый, немой,
Торчащий под небом осенним бескрестно,
Уменьшается он, исчезает совместно
С его породившею тьмой,
Со всею символикой старой, троякою, –
Он грузно осел и стоит раскорякою
Над Москвою-рекой.
И мы не дивимся картине такой.
Булгаков не прощал глумления над духовными и культурными ценностя ми, в ы р а б о т а н н ы м и лучшими представителями русского народа в т е ч е н и е м н о г и х веков. П р а в о с л а в н а я в е р а занимала среди них, н е с о м н е н н о, пер вое м е с т о. П о э т о м у его о б е щ а н и е «р а з ъ я с н и т ь сову» о з н а ч а л о в п е р в у ю о ч е р е д ь т о, ч т о он не забыл дать д о с т о й н ы й о т в е т о с к в е р н и т е л я м право славной в е р ы.
Исподволь зрел у писателя и другой о б ш и р н ы й замысел: показать, к чему привели «революционные преобразования» в стране. П е р в ы е камушки этой грандиозной идеи были заложены уже в «Белой гвардии», но наиболее я р к о е воплощение она получила в повестях «Роковые яйца» и «Собачье сердце». В новом романе Булгаков предполагал концептуально о ф о р м и т ь свои мысли по поводу «новой жизни», внедряемой насильственным путем.
О своих взглядах на реальную д е й с т в и т е л ь н о с т ь Булгаков довольно от кровенно рассказал в своих письмах Сталину, другим руководителям партии и государства, особенно – в знаменитом письме правительству от 28 марта 1930 года. Н и к т о из писателей не ставил так остро перед руководством стра ны вопросы о цензуре и свободе печати, как это делал Булгаков. Цитируем: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была и п р и какой бы власти она ни суще ствовала, – мой писательский долг, так же, как и п р и з ы в ы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что если кто-нибудь из писа телей задумал бы доказать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, пуб л и ч н о уверяющей, что ей не нужна вода». Называя это свое свойство «чертой творчества», Булгаков указывал, что в тесной связи с этой ч е р т о й находятся и все остальные: «…черные и м и с т и ч е с к и е краски (я – м и с т и ч е с к и й писа тель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, кото рым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционно го процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему и з л ю б л е н н о й и Великой Э в о л ю ц и и, а самое главное – и з о б р а ж е н и е страшных черт моего народа…»
Несмотря на столь откровенное изложение Булгаковым своих политиче ских взглядов, все-таки нельзя не заметить, что преподнесены они в общей п р и н ц и п и а л ь н о й ф о р м е и не содержат конкретики «бесчисленных уродств нашего быта». Между тем писатель был чуток к малейшим проявлениям не справедливости, некомпетентности, хамства («от хамов нет спасения»), по литической дискредитации и проч.
Особенно его интересовали оценки происходящих в стране событий со стороны людей, способных самостоятельно выразить свои мысли и чувства. В декабре 1928 года Булгакову был передан конверт с письмом, написанным броским мужским п о ч е р к о м и подписанным весьма интригующе: «Виктор Викторович Мышлаевский». И с т о р и я этого письма неизвестна, но важно от метить: Булгаков хранил его всю свою жизнь. Хранила его и Е.С.Булгакова, а затем – в составе архива писателя – передала на государственное хранение, не оставив, правда, при письме пояснительных пометок. Видимо, Елена Сер геевна не обладала существенной и н ф о р м а ц и е й о письме и его авторе. Счи тая текст письма исключительно важным, публикуем его полностью:
«Уважаемый г. автор.
Помня Ваше симпатичное отношение ко мне и зная, как Вы интересова лись одно время моей судьбой, спешу Вам сообщить свои дальнейшие похож дения после того, как мы расстались с Вами. Дождавшись в К и е в е прихода красных, я был мобилизован и стал служить новой власти не за страх, а за со весть, а с поляками дрался даже с энтузиазмом. Мне казалось тогда, что толь ко большевики есть та настоящая власть, сильная верой в нее народа, что не сет России счастье и благоденствие, что сделает из обывателей и плутоватых богоносцев сильных, честных, прямых граждан. Все, мне казалось, у больше виков так хорошо, так умно, так гладко, словом, я видел все в розовом свете до того, что сам покраснел и чуть-чуть не стал коммунистом, да спасло меня мое прошлое – дворянство и офицерство.
Но вот медовые месяцы революции проходят. Нэп, кронштадтское вос стание… У меня, как и у многих других, проходит угар, и розовые очки начи нают перекрашиваться в более темные цвета…
Общие собрания под бдительным инквизиторским взглядом месткома. Резолюции и демонстрации из-под палки. Малограмотное начальство, имею щее вид Вотяжского божка и вожделеющее на каждую машинистку. Никакого понимания дела, но взгляд на все с кондачка. Комсомол, шпионящий походя, с увлеченьем. Рабочие делегации, знатные иностранцы, напоминающие че ховских генералов на свадьбе. И ложь, ложь без конца… Вожди? Это или че ловечки, держащиеся за власть и комфорт, которого они никогда не видели, или бешеные фанатики, думающие пробить лбом стену. А самая идея!? Да, идея ничего себе, довольно складная, но абсолютно непретворимая в жизнь, как и учение Христа, но христианство и понятнее и красивее.
Так вот-с. Остался я теперь у разбитого корыта. Не материально. Нет. Я служу и по нынешним временам – ничего себе, перебиваюсь. Но паршиво жить, ни во что не веря. Ведь ни во что не верить и ничего не любить – это привилегия следующего за нами поколения, нашей смены беспризорной.
В последнее время или под влиянием страстного желания заполнить ду шевную пустоту или же, действительно, оно так и есть, но я иногда слышу чуть уловимые нотки какой-то новой жизни, настоящей, истинно красивой, не имеющей ничего общего ни с царской, ни с советской Россией.
Обращаюсь с великой просьбой к Вам от своего имени и от имени, думаю, многих других таких же, как я, пустопорожних думой:
Скажите – со сцены ли, со страниц ли журнала, прямо или эзоповым язы ком, как хотите, но только дайте мне знать, – слышите ли Вы эти едва улови мые нотки и о чем они звучат?
Или все это самообман и нынешняя советская пустота (материальная, мо ральная и умственная) есть явление перманентное?
Caesar, morituri te salutant1.
Виктор Викторович Мышлаевский».
На конверте указано: «Здесь. Проезд Художественного театра, 3. Москов ский Художественный Театр. Автору пьесы «Дни Турбиных» М.Булгакову».
И дата на штемпеле: «15.12.28».
Очевидно, содержание письма импонировало Булгакову: действительно, в нем автор подметил наиболее существенные недостатки нового политичес кого строя и даже предсказал его неизбежное падение в силу сомнительнос ти основополагающих идей.
Пытаясь выявить социально-политическую основу романа, исследователи чаще всего обращаются к его «московским» главам, где писатель с иронией и сарказмом раскрывает некоторые уродливые стороны жизни москвичей, о чем подробнее будет сказано ниже.
Но в «московских главах» автор в меру сдержан, если не принимать во внимание «деятельности» самого Воланда с командой, наводящего в столице «порядок». А самые острые вопросы скрыты Булгаковым в главах «историче 1
Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя (лат.). ских», «древних». Именно в них действуют силы, определяющие сущность и ход событий в… «красном Ершалаиме».
И тут подходим еще к одному чрезвычайно важному мотиву, подтолкнув шему Булгакова к созданию «фантастического» романа. Речь идет, конечно, о травле писателя в прессе, о запрете его произведений, об обыске, допросах и прочих «прелестях»…
О многолетней травле Булгакова написано достаточно много специаль ных статей. Но лучше него самого сказать об этом никто не смог. Читаем в главе тринадцатой «закатного» романа: «Однажды герой развернул газету и увидел в ней статью критика Аримана, которая называлась «Вылазка вра га»… Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнару жилась другая статья, где автор ее предлагал ударить, и крепко ударить, по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить… ее в печать… Произведения Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению с написанным Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского «Воинствующий старообрядец»… Статьи, заметьте, не прекраща лись. Над первыми из них я смеялся… второй стадией была стадия удивле ния… А затем, представьте себе, наступила третья стадия – страха… словом, наступила стадия психического заболевания…»
