Гурам Панджикидзе - Седьмое небо
— Как он? — спросил наконец Важа.
— Наверно, не ампутируют. Даже не наверно, а точно знаю, что не отрежут. Но работать не сможет. Останется калекой. Дай еще выпить.
Важа схватил бутылку, наполнил стаканы и начал:
— За этого несчастного человека…
— Прошу тебя, прекрати, пожалуйста, не могу… — прервал его Леван.
— Да какой я вам тамада! Пейте за что хотите! — Важа разбавил вино нарзаном.
Резо Кавтарадзе курил папиросу за папиросой. Видя печальное лицо Хидашели, он подумал: «Кажется, лишнее я сказал».
— Теперь не время тостов. Но выпить надо, — предложил он и поднял стакан.
Бутылки опустели. Важа принес из кухни новые. Леван пил жадно и скоро охмелел. Он очень устал за этот день, и нервы, видно, сдали.
— Мне мальчишку жалко. Он так прильнул к матери и такими глазами смотрел, — признался он.
Резо тоже был пьян, и ему почему-то показалось, что голос Левана Хидашели звучит фальшиво. Он вдруг обозлился, посмотрел в глаза другу и процедил:
— Жалко, что ты раньше не заметил этого мальчика. Тогда, может быть, не переполовинил бы кусок его хлеба.
Леван так ударил кулаком, что черная сковородка с остатками мяса подпрыгнула на столе.
— Считай, что ты ударил меня! — прохрипел Резо и хотел было вскочить.
Но Важа поднялся первым и толкнул друга на место.
— Тсс! А ну, успокойтесь. Медико! — крикнул он. — Ты, кажется, собиралась в кино!
Медико поняла, что ребят нужно оставить одних. Моментально переоделась и ушла. Важа закрыл двери изнутри, снова сел за стол и сказал Резо:
— Ты сейчас пьян, сам не понимаешь, что болтаешь.
— Ты сам пьян.
— Я не знаю, кто из вас пьян, а кто трезв, но чтобы этого я больше не слышал! — не поднимая головы, твердо сказал Хидашели.
В его голосе сквозила угроза.
— Пусть испугается тот, кто тебя боится. А я все, что думаю, скажу тебе в лицо. В другое время, Леван, ты бы этого не сделал. Не погубил бы человека. Но сейчас ты испугался. Да, испугался, что тебе не дадут Героя!..
Леван побледнел, вскочил со стула и сгреб Резо за рубашку так, что пуговицы отлетели и запрыгали по полу.
— Ты сейчас в стельку пьян. Эти слова ты мне повторишь завтра, слышишь?! Завтра, когда ты будешь трезвый. И тогда я знаю, как быть! — отпустил его Леван.
— В любое время повторю! — Резо уходил из комнаты, пошатываясь. — Когда хочешь, тогда и повторю, слышишь? — кричал он, вцепившись в дверь.
Нодар взял его за шиворот и с трудом вытолкнул из комнаты. Из прихожей еще долго доносилась ругань Резо.
Важа закрыл дверь, вернулся к столу и вытер пот со лба. Леван сидел, опустив голову.
Важа налил ему вина, но Леван отставил стакан в сторону.
— Не хочу больше. Вот коньяку бы я выпил…
— Да ты что, разве это вино можно коньяком портить? Но если хочешь, сейчас принесу.
— Сколько времени?
— Еще рано, да я через двадцать минут вернусь.
— Нет, лучше поедем ко мне. У меня есть коньяк.
— Да я принесу сию минуту…
— Лучше на воздух пойдем, душно мне что-то.
Леван вышел первым. Важа закрыл дверь и ключ спрятал у пожарного крана.
— Как ты думаешь, ушли они? Мне сейчас не хотелось бы снова встретить Резо, — сказал Леван.
— Наверное, ушли. Ты все-таки подожди здесь, я погляжу.
Важа сбежал с лестницы и вышел на улицу.
Вскоре он позвал Левана.
Леван сел за руль, Важа устроился рядом с ним. Через полчаса Хидашели остановил машину у своего подъезда, достал ключ и протянул другу.
— Ты поднимайся, я только заведу ее в гараж.
…В новой, несколько дней назад полученной квартире стояли диван, холодильник, письменный стол, заваленный книгами, и журнальный столик. На стене висела фотография. Вначале Важа подумал, что это портрет какой-нибудь киноактрисы в спортивном костюме с теннисной ракеткой. Удивился: с каких это пор Леван стал увлекаться кинозвездами? Но, хорошенько присмотревшись, убедился, что знает эту девушку, только никак не может вспомнить, где и когда ее видел.
Появился Леван, достал из холодильника фрукты, коньяк и шоколад. Наполнил маленькие рюмки, придвинул стул и сел напротив Важи.
— Поехали! — сказал он и, не дожидаясь приятеля, глотнул коньяку.
Важа взял рюмку, нехотя выпил и отломил кусочек шоколада. Леван снял рубашку и бросил на диван.
— Если тебе жарко, можешь тоже раздеться.
— Ничего…
— Выпьем! — Леван опять налил и выпил залпом.
Он только подумал, что сегодня его не берут ни вино, ни коньяк, как вдруг очутился в тумане и нервно заговорил:
— Может быть, ты тоже согласен с Резо? Не скрывай, скажи все, что думаешь обо мне, как это сделал мой друг.
— Успокойся, Леван!
— «Успокойся»! Легко сказать — успокойся! Легко вмешиваться в чужие дела! Он еще пожалеет о своих словах… Пей!
— Довольно. Больше не могу.
— Пей!
Важа выпил. Леван снова налил. Взял рюмку. Потом передумал, подошел к письменному столу, схватил какой-то журнал и толстую папку.
— А ты знаешь, что это такое? — он протянул Важе журнал «Металлург».
— Знаю. Читал. Твоя статья.
— Понравилась?
— Очень.
— Хорошо. А ты знаешь, что такие исследования — отличный материал для докторской?
Важа кивнул.
— А ты знаешь, что это такое? — Леван показал Важе толстую папку с рукописью,
— Откуда мне знать?
— Посмотри.
Важа открыл папку и полистал рукопись. Название было то же, что и у статьи, опубликованной в «Металлурге», — «Некоторые вопросы высокофосфорического сталеварения».
— Та же статья?
— Да, в основном та же, только написана иначе. Это моя кандидатская диссертация.
Важа от удивления широко раскрыл глаза.
— Как, ты собираешься защищать диссертацию?
— Да, собираюсь! Почему ты удивляешься? Жизнь полна неожиданностей, не так ли?
— Но если ты хотел защитить диссертацию, то надо было поступить в аспирантуру. Теперь ты имел бы уже и степень, а то и заведовал бы отделом в институте металлургии.
— Согласен, можно было и так.
— Зачем же ты весь этот огород городил?
Леван усмехнулся:
— Это немного посложней огорода, но ты не Резо Кавтарадзе и, может быть, поймешь. Только хорошенько слушай, не прерывай меня, а то я могу и передумать. Мне пришла охота поговорить с тобой по душам, понимаешь?
Важа кивнул.
— Я легко мог поступить в аспирантуру, ты хорошо это помнишь. Но я не захотел. Тогда я должен был сделаться рабом профессора Горделадзе, плясать под его дудку. Да, да, почему ты удивился, дорогой, существуют и белые рабы на этом свете. Возьми кафедру профессора Горделадзе. Господин профессор ставит проблемы. Его аспиранты и научные сотрудники вкалывают, как ослы. Их фамилии Горделадзе, может быть, упомянет лишь в предисловии в знак благодарности. Так проходили бы мои годы. Может быть, даже десятки лет. А я еще студентом чувствовал, что стою выше Горделадзе. Может быть, он тогда был большим специалистом, согласен. Для того чтобы приобрести такой опыт, как у него, мне нужны были годы. Зато у меня были способности, талант, умение, общее образование, интеллект. Я был сильнее профессора Горделадзе такими качествами, каких он никогда не приобретет. Помнишь, однажды уважаемый профессор написал на доске классическую формулу Эйлера из теоретической механики. Написал и вдруг заплакал. Помнишь, или тебя не было на той лекции?
— Помню! — сдавленным голосом произнес Важа.
— Очень хорошо, если помнишь, — продолжал Леван. — Тогда я растерялся, до меня не сразу дошло, что он морочит нам головы.
Ровно через две недели во время распределения квартир в институте он сказал таким же прочувствованным тоном: «Друзья, сдаю вам трехкомнатную квартиру и прошу взамен те же три комнаты. Разница только в том. что в моей квартире совмещенный санузел, а в новой квартире — раздельный. Двадцать лет я работаю в этом институте, неужели я не заработал отдельный туалет?» Помнишь?
Важа опять кивнул.
— Если помнишь, скажи громко, ты что, проглотил язык? — Леван бросил окурок в пепельницу. — Так вот, я спрашиваю: человек, который сказал эти слова, мог ли действительно заплакать на могиле Эйлера?
И он должен был стать моим руководителем…
Я предпочел пойти на завод. Потом вернулся в Рустави. Тут, и это вы тоже хорошо знаете, работаю на износ. Прихожу на два часа раньше и ухожу на два часа позже всех. Я многое потерял за эти годы: не читал прекрасных книг, не слушал музыки. Даже в кино ходил редко. Для меня не существовало концертов и вечеров поэзии. Я забросил рояль! А ведь музыка для меня была высшим наслаждением… У меня была цель. Я ночами не спал. Только человек с моим здоровьем мог выдержать такое.
Однажды после его гениального изобретения Эдисону сказали: судьба, мол, улыбнулась тебе. А он горько ответил: «Она улыбнулась мне только после того, как я провел тридцать тысяч опытов». Некоторые думают, что и мне судьба улыбнулась — выдвинули на Героя. А я днем и ночью сидел в цехе, нянчился с рабочими, бегал за врачами для их больных жен и детей. Может быть, ты думаешь, что все это мне доставляло удовольствие?!
