Мария Верниковская - Ненаписанные страницы
— Мама Вера пришла! Мама Вера!
Юлия Дементьевна стояла в прихожей и с затаенной тревогой всматривалась в ее лицо. Только истинным матерям дает природа тонкий дар угадывать в своих детях самое сокровенное, еще ими самими не раскрытое до конца. Только истинным матерям дано понять и трудную работу, и трудную любовь своих детей.
Вера Михайловна не отводила от матери своих глаз. Ей еще не в чем было раскаиваться, но ей хотелось одиночества. Укладывая Аленку спать, она ей что-то пела. Потом на кухне мать заговорила с ней о засолке овощей на зиму, просила, если будут давать капусту через цех, купить килограммов тридцать. Они обстоятельно обсудили эту домашнюю проблему: в чем засолить и не лучше ли попросить у соседей шинковальную доску. Но все, что до сих пор было привычным, вдруг отодвинулось, стало другой жизнью, почти не оставлявшей следа в сознании.
Оставшись одна, Вера Михайловна потушила свет в комнате и села к окну. На темном небе, словно дразни ее, кружил звездный хоровод. Под этим небом где-то шагал к дому Бартенев. Ей представился его последний растерянно покорный взгляд, и вновь жгуче-горячая волна охватила ее всю, спазмы тоски и нежности сжали сердце. Но в следующую минуту она уже говорила себе: нет, нет, только не поддаваться чувству. От порога ее дома Бартенев шел к другому порогу. Это порог его дома — граница их отношений, переступить которую она не имеет права.
«Вы будете нашей огнестойкостью». У доменщиков ощущение огня — привычное состояние. Они смело управляют огнем, умеют управлять и страстью. Значит, и ей надо оставаться стойкой. Все останется в ней и с ней. И этот вечер под звездами…
XII
Она не знала, что истинное чувство скрыть невозможно, что по каким-то особым, едва уловимым признакам его угадывают не только матери. Она не знала, что Ирина Николаевна, с которой ни разу не виделась, с которой не была знакома, часто с неприязнью думала о ней, о Костровой…
Бартенева встретила у порога дочь. В полуоткрытую дверь он увидал жену, лежавшую на тахте с обвязанной головой. Придвинув к себе настольную лампу, она читала и не отозвалась на его голос.
— Галя, может быть, ты меня сегодня накормишь? — весело обратился Бартенев к дочери.
Ирина Николаевна горько усмехнулась. Она знала, что сегодня был технический совет у Негина. Об этом он предупредил ее еще вчера. Но полчаса назад она звонила диспетчеру завода и узнала, что совещание у Негина закончилось давно. Где же он был? И отчего он так весел?
Из кухни доносился неумолкаемый разговор. Ирина Николаевна захлопнула книгу, заложила руки за голову и задумалась. Как проникнуть в тот его мир, который неведом ей? Для многих ее жизнь внешне складывалась счастливо. Но никто не знает, какую она испытывает глубокую неудовлетворенность собой. Время от времени эта неудовлетворенность прорывается бурными взрывами слез, как взрываются горы от подземных толчков. Наверно, женщине, хоть раз испытавшей влияние коллектива, не усыпить в себе стремление к трудовой самостоятельности? Просматривая газеты со списками награжденных, она всегда с грустью думает, что тоже могла бы быть лауреатом.
Иногда вечерами она подсаживается к мужу за письменный стол, желая ему помочь в чертежах, морщит лоб, собирая в памяти все, что когда-то знала. Но ей то и дело приходится обращаться к нему с расспросами. Поглощенный мыслями, Бартенев отвечает ей не сразу. Ее раздражает, что он с ней говорит тоном, каким объясняют детям трудную задачу. Он не замечает, когда она отходит от стола, и мысли ее устремляются по привычному руслу воспоминаний.
Неприятности мужа Ирина Николаевна начала чувствовать очень скоро. По ночам в квартире часто раздавались звонки. Прислушиваясь, она недоумевала: телефонный разговор носил спокойный характер, а муж после этого беспокойно ворочался в постели и, если она читала, просил погасить свет.
С работы он возвращался поздно, долго смывал пыль с лица, переодевался, но мыслями оставался в цехе. Углубленный в себя, он не замечал перемен в квартире, не замечал перемен и в ней.
По утрам Ирина Николаевна часто наблюдала в окно, как на соседнем дворе, усыпанном прошлогодними побуревшими листьями, низкорослый мужчина в коричневой полосатой пижаме выносил мусор и, поставив на землю пустое ведро, выбивал ковровые дорожки. С крыльца на него смотрела молодая, в длинном шелковом капоте женщина с высоким тюрбаном на голове и певуче говорила:
— Отойди подальше. На ветер выбивай.
Это была семья начальника рудника Рогова. Вечером Рогов снова появлялся во дворе — колол дрова или расчищал садовые дорожки.
Семейная идиллия Роговых не прельщала Ирину Николаевну, и все-таки иногда ей хотелось, чтоб Бартенев хоть в чем-то помог ей, ну хотя бы посочувствовал, что ли. Может быть, сама виновата, что с первых лет все семейные заботы взвалила на свои плечи? Вот и переезд сюда, разве он как-то коснулся мужа? Нет. Она сама продала часть вещей в Лубянске, остальные упаковала, отправила.
Недавно купила почти мешок картошки на рынке, еле дотащила его к трамвайной остановке. Кто-то помог ей взобраться на площадку вагона. Ее душили слезы от обиды и зла на мужа. А вечером, видя Бартенева усталым, она уже не могла с ним ссориться и сердиться на него.
Иногда, отвечая на ее настойчивые вопросы о цехе, он сдержанно рассказывал ей о людях. Она знала, что он мог положиться на мастера Буревого, который ей почему-то представлялся похожим на Тараса Бульбу. Силилась представить Кирилла Озерова с блокнотом и карандашом в руке и спокойно-рассудительного Лотова.
Но Ирине Николаевне хотелось не только знать этих людей, но вместе с ними участвовать в той работе, которая стала главной для них и для ее мужа. Хотелось, засунув кусок хлеба в карман, торопиться утром на смену, как это было много лет назад. Ей казалось, что она всегда будет чужой этому городу, как бывают чужими друг другу люди, встретившиеся на сеансе в зрительном зале.
Бартенев не замечал ее состояния, и она уже давно встречала его с подозрительной настороженностью. Все женщины, которые были в поле зрения ее мужа, несли заряд, готовый взорвать ее семью. В Лубянске она знакомилась с его секретаршами и знала хорошо внешнюю жизнь цеха и его людей. Здесь, в Рудногорске, она чувствовала себя совершенно оторванной от той жизни, которая отнимала у нее мужа на целый день. Феня Алексеевна почему-то твердо держалась с ней по телефону официального тона. Недели три назад на ее телефонный звонок она подчеркнуто ответила: «Алексей Федорович у Веры Михайловны в лаборатории».
Ирина Николаевна знала о существовании Костровой, втайне завидовала ей и раздражалась. Однажды муж, возвратясь с работы, в сапогах прошел в ванную, не заметив, что она только что вымыла пол. Пол, по которому она ходит с утра до вечера, втаптывая свою жизнь в узкие половицы.
— Здесь не литейный двор, а квартира, — ледяным тоном сказала она ему в спину.
Он обернулся, поднял голову и, не понимая этой вспыхнувшей в ней злобы, удивленно смотрел на нее.
— Сними сапоги! — крикнула она резко.
Это рассердило его и удержало от того, чтобы послушаться. Повернувшись к ней спиной, он молча наклонился над ванной и стал мыть руки. Со слезами и гневом она проговорила:
— Ты эгоист. Тебе здесь все безразлично, как квартиранту.
Он молчал, с подчеркнутой старательностью вытирая шею, лицо, руки. Повесив полотенце, тяжелыми шагами прошел к порогу, снял сапоги и, не заходя на кухню, где его ждал ужин, лег в комнате на тахту.
Они помирились на другой день. Он позвонил с работы, предупредил, что заедет на машине, возьмет детей покатать, и добавил, что было бы хорошо, если бы и она поехала с ними. Она смягчилась и простила ему все. Через несколько дней Бартенев вернулся домой позже обычного и с порога, улыбаясь, сказал ей:
— Сегодня о чем хочешь проси, все сделаю.
Удивленная его словами, она смотрела на него подозрительно, не зная, чему приписать его возбужденно-радостное состояние. Когда он сидел за столом, ел гуляш, она осторожно спросила:
— Ты где задержался сегодня?
Не поднимая головы, тщательно вымакивая в тарелке кусочком хлеба подлив, он ответил:
— Партбюро заседало.
Он стал подробно рассказывать, как на партбюро утверждали план технической конференции. Она молча слушала, силясь представить, как проходило партбюро, какую роль играла на нем Кострова. Секретарь парторганизации. Женщина. «Если уж его что-то сегодня радует, — думала она, — так это не только техническая конференция». Она смотрела, как он говорил, не переставая жевать, и в ней поднималось глухое раздражение.
Это раздражение нарастало в ней и сейчас. Ей захотелось под любым предлогом пройти на кухню и дать ему понять, что она знает, когда кончилось совещание, что он был обязан ей сразу объяснить, где он задержался. Сдержанный смех оборвал, смешал ее мысли. Дверь открылась, и Бартенев улыбаясь сказал:
