Борис Четвериков - Котовский. Книга 2. Эстафета жизни
3
Так вот и началась новая жизнь Миши и Оксаны. И какое неоценимое счастье, что с первых же шагов Марков получил опору, помощь, руководство от такого незаурядного человека, как Крутояров!
— Для начала в театр сходите, — наказывал Крутояров. — Слыхали об Александринке? Там Гоголь поставил «Ревизора». Пьеса с треском провалилась, партер был взбешен, автор в отчаянии… Сейчас этот театр на перепутье. «Антония и Клеопатру» ставит… Знаете что? Начните лучше с Мариинки, сходите на «Дон-Кихота». Декорации Головина и Коровина прелесть!
Только что поговорили о театре и Марков записал, как доехать до Мариинского театра, как снова пришел Крутояров, держа в руках журнал.
— Слушайте, прочитаю стихотворение. Нет, не все, а четыре строчки из середины!
Крутояров не по-модному, не нараспев, а просто и прочувствованно прочитал:
Распахну окно, раскрою настежь двери,
Чтобы солнца золотая нить
Комнату мою могла измерить,
Темные углы озолотить.
Прочитал, победоносно оглядел Маркова и Оксану:
— Каково? По-моему, превосходно. Крайский. Пролетарский поэт. А уж как на них сейчас всех собак вешают!
— Кто вешает? — удивился Марков.
— Как «кто»? — удивился в свою очередь Крутояров. — Эти, «многоуважаемые»…
Видя, что Марков в полном недоумении, Крутояров пояснил:
— Битва сейчас идет. Не затихающая ни на миг битва. В редакциях издательств, на литературных диспутах, да что там: в каждом доме, на каждой улице — всюду. Такие же фронты, как колчаковский и деникинский, только обстановка еще сложнее. Вам, Миша, сразу во всей этой сумятице не разобраться. Но конечно, вам с такими, как Замятин, никак не по пути.
— Замятин? — переспросил Марков. На лице его был написан такой испуг, такая растерянность, что Крутояров весело расхохотался.
— Замятин, — повторил он наконец. — Это еще дореволюционный писатель. Был когда-то коммунистом, в квартире у него была подпольная типография. А сейчас — шипит. Слушал я его «Сказочку» недавно на одном литературном вечере. Жили-были, говорит, тараканы у почтальона. Считали почтальона богом. Почтальон спьяна уронил таракана со стены в свою «скробыхалу».
— Скробыхалу? — удивилась Оксана, слушавшая весь разговор очень внимательно.
— Я тоже не знаю, что это за скробыхала, — признался Крутояров, — но так у него написано. Так вот, упал таракан в скробыхалу, думал, что погиб, а почтальон взял его да и вытащил. Обрадовался таракан: велик бог! Милосерд!
— И что же дальше?
— А ничего. Вся сказка. И смысл этой сказки таков: смахнула вас революция в скробыхалу, а тут — нэп! Снова вас на стену посадили, живите. Вот вам и весь смысл революции, по мнению писателя Замятина.
— Так это что же? Как же такое позволяют? — негодовал Марков. — И значит, без никаких читают эту тараканью философию на литературном вечере? Как будто так и надо? И ведь не где-нибудь — в Петрограде! Где революция произошла! Где был Ленин!
— Мой мальчик, — усмехнулся Крутояров, любуясь его молодым задором, это еще что! Замятинские сказочки, говоря на военном языке, — это атака в лоб, а существуют и более хитрые ходы, наносят и фланговый удар, нападают и с тыла. Меня забавляет один приемчик этих недоброжелателей. Когда-то принято было переходить на французский язык, если входит лакей: лакеи не должны принимать хотя бы и безмолвного участия в беседе господ, их лакейское дело — наливать в бокалы шампанское. Настала новая эра. Мы служим народу. А некоторым мнится, что они — избранники, что они хранители — от кого хранители? для кого хранители? — священных устоев культуры. А вокруг них — разгулявшаяся метелица, вылезший из стойла бессмысленный скот — народ. Как же изъясняться им, образованным, изысканным, в присутствии этого быдла? Ах, только по-французски! Только щеголяя туманными терминами и напускной ученостью!
Крутояров хитровато глянул на Маркова:
— У меня есть заветная записная книжечка, я туда всякие мелочишки заношу, для памяти и в назидание потомству… Вот я вам прочту несколько прелюбопытнейших выписок…
Он стал быстро перелистывать листочки записной книжки.
— М-м-да… «Не хочу коммуны без лежанки»… Это Клюев изрек в недавно вышедшей книжице. А это его же: «К деду-боженьке, рыдая, я щекой прильну». Это он сейчас щекой прильнул, в годы величайшей из революций! Вот уж поистине — кому что! А ведь талантлив! М-м-да… Не то, не то… Все это не то… Вот дьявольщина! Где же эта цитата у меня? «О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет» — пословица мне понравилась, я и записал, пригодится когда-нибудь… «Прочесть Федорченко „Народ на войне“» — это я просто для памяти черкнул, Василий Васильевич Князев хвалил мне очень эту книжку… Но это опять не то… Стоп! Нашел! Вот оно! Есть на свете один страшно эрудированный, страшно образованный литератор, он выпустил в одном частном издательстве (а этих частных издательств наоткрывали сейчас около полутораста!) монографию о Пушкине — толстая такая книга, в роскошном переплете, и цена роскошная… Я купил ее, можете взять почитать, если поинтересуетесь, и тогда узнаете… э-э… сейчас найду выписку… что «дендизм являл одну из попыток придать взбаламученной русской жизни и расплывчатым отечественным нравам законченный чекан и определяющую граненость…»
Прочитав, Крутояров залился смехом.
— Законченный чекан! — выкрикивал он сквозь смех. — Определяющая! Граненость!.. Ох, не могу. Был бы жив Пушкин, он бы его тростью побил! Правда, роскошно? Абсолютно непонятно, совершенно бессмысленно, но роскошно! И расплывчатые нравы тоже недурны! Когда у меня плохое настроение, я достаю записную книжку, читаю этот абзац и хохочу. Вот вам первый совет: никогда так не пишите!
Он смеялся до слез, вытащил носовой платок, вытер слезы и снова заглянул в свою книжечку.
— А вот еще: «речековка словоконструктора». Это состряпал уже другой «гений». На днях вышел альманах, называется «Абраксас». Пышность-то какая! Тоже — чекан и граненость, но эти хоть Пушкина не трогают. В другом альманахе драма в стихах, называется «Нимфа Ата». Конечно, это все шелуха, отпадет со временем. Чехов говорил, что богатые люди всегда имеют около себя приживалок. Русская литература богата, поэтому и приживалок много. И если приживалка не станет говорить «мерси боку», антраша выделывать, шутов гороховых строить, какая же она будет приживалка? Вот она и пыжится, из кожи лезет: «Абраксас! — кричит. — Законченный чекан! Нимфа Ата!» дескать, мы люди образованные, не какое-нибудь мужичье, нам и положено изъясняться непонятно и косноязычно!
Слушая Крутоярова, Миша Марков чувствовал себя невеждой. Очутившись в самой стремнине потока, в самой гуще жизни, полной своих каких-то порывов, устремлений, волной поисков и борьбы, Миша Марков только растерянно озирался, как неуклюжий провинциал, попавший в движущуюся толпу на главной магистрали большого города.
Впрочем, Марков не оробел. Он слушал Крутоярова, слушал руководителя литературной студии — бородатого, авторитетного, слушал сотоварища по студии — вспыльчивого, нетерпеливого Женю Стрижова, который, по-видимому, был в курсе всех дел, все понимал и все знал, — слушал и наматывал на ус.
Возвращаясь домой, хватался за книгу. Читал яростно, запоем. Оксана просыпалась ночью и обнаруживала, что Миша все еще не ложился. Она его укоряла, просила, а он только отмахивался и продолжал листать страницу за страницей.
— Подожди, Ксаночка! Как раз самое интересное место! Ты не беспокойся, я лягу. А ты спи!
— Как же спать, когда свет прямо в глаза?!
— А я газетой загорожу лампочку. Хочешь? Теперь хорошо? Не сердись, пожалуйста, надо же наверстывать! Ведь я, оказывается, ничего не читал, ничему не учился, ничего не знаю! Только на коне умею ездить!
Однажды Крутояров объявил, что сегодня они отправятся по книжным лавкам. Марков как раз получил стипендию, и у него завелись кой-какие деньжата. А деньги в 1923 году были разные. Ежедневно объявлялся курс только что введенного в обиход советского червонца. То, что получено вчера в старых «миллионах», или, как тогда называли их в обиходе, «лимонах», на сегодняшний день падало в цене. Например, в тот день, когда Марков и Крутояров отправились по книжным ларям и магазинам, курс червонца был два миллиона семьсот тысяч. И нужно было торопиться тратить старые купюры.
Для Миши это не составляло затруднения: «купюр» у него было не густо, — рад бы тратить, да нечего. Финансовые дела Маркова были на первых порах очень неважные, проще говоря, едва сводили концы с концами. Если бы не помощь Крутоярова и в этом отношении, незаметная, но повседневная помощь то тем, то другим, — туго бы пришлось Мише и Оксане в Петрограде.
— Готов? — заглянул в комнату Миши Крутояров, уже одетый в новенькое кофейного цвета пальто и полосатую суконную кепку.
