Борис Полевой - Современники
Симак понимал, какой это сложный труд и какого большого он требует напряжения. Старик же все делал легко, будто играя. Это-то и восхищало.
Старый экскаваторщик, который, подобно всем истинным мастерам, любил учить молодежь, тоже исподволь приглядывался к любознательному электрику. Он чувствовал: из этого будет толк.
Как-то в минуту отдыха, вытирая масло с рук, Андрей Петрович будто невзначай бросил Симаку:
— Ты бы, Женя, попробовал рычагами-то поиграть. У тебя, думается, должно пойти.
И электрик Симак стал обучаться новому делу. Учился он прилежно. «Уралец», со своей сложной системой управления, со своим умным взаимоотношением частей, чем-то напоминал ему боевую машину, с которой он сроднился за годы войны.
Андрей Петрович Бояринцев был терпеливым учителем, а Евгений Симак оказался отличным учеником. Он старался перенять у старого экскаваторщика не только суть профессии, но и все тонкости его приемов — то, что составляет душу настоящего мастерства.
Через месяц Евгений Симак был уже машинистом, через полгода — одним из передовых экскаваторщиков рудника. Его назначили сменщиком к Бояринцеву. Учитель и ученик соревновались. И когда ученик иной раз обгонял учителя, тот утешал себя тем, что сам открыл в Симаке мастера и привил ему любовь к машине.
— Не я вас — вы сами себя обгоняете. Ваша выучка, ваша хватка, — шутил Евгений, не только уважавший, но и любивший своего учителя.
Молодой экскаваторщик увлекался не только новой специальностью. Он постигал по первоисточникам историю большевистской партии, иногда часами неподвижно просиживал за новой книгой; был секретарем комсомольского комитета, членом обкома комсомола. Он познакомился и подружился с дочерью своего учителя — Олей Бояринцевой, с которой вместе ходил на концерты, спорил о прочитанных книгах, о жизни, о планах на будущее.
И поселковые кумушки, встретив Олину мать на базаре или в магазине, не без яда замечали, что, должно быть, неспроста Андрей-то Петрович «вытягивал в знаменитые» своего сменщика.
Молодые люди и не подозревали о таких разговорах. Дружба их крепла, но, мечтая о будущем, они еще не связывали его друг с другом. Чем звучней становилась производственная слава Евгения, тем чаще он думал, что девяти классов, оконченных им до войны, мало, что надо учиться. И Оля, хотя и не без грусти, соглашалась: да, он прав, время требует людей образованных. Оба они еще молоды. Когда же и учиться, как не в их годы. Она и сама не расставалась с книгами.
Евгений решил ехать на учебу. Андрей Петрович, узнав об этом, нахмурился. Но все же намерение ученика одобрил.
Симак отослал заявление и документы в Ленинградский горный техникум. Летом 1949 года товарищи по бригаде и Оля проводили его на вокзал. Ребята, легонько пригубив по такому случаю, шумели, лезли целоваться, требовали, чтобы он писал им из Ленинграда каждую неделю. Оля ничего не говорила. Она стояла молчаливая, грустная, и, может быть, именно тут, когда в шуме посадки послышались звонки, Евгений понял, как дорога и необходима ему эта девушка, которую он до этих пор просто считал своим другом.
Симак уехал, и писем от него долго не было. На некоторое время он исчез, и даже Оля Бояринцева не знала куда. Уже поздней осенью пришло на рудник письмо — но не из Ленинграда, а с Дона, из станицы Цимлянской. Евгений писал, что жизнь его «неожиданно перешла на другие рельсы», что он не учится, а работает на таком же «уральце», как дома, работает в таких местах, названий которых, кроме местных людей, пока еще никто, пожалуй, и не знает, но некоторые скоро будут известны всему миру.
Получив такое письмо, Бояринцев помрачнел: чего-чего, а такого легкомыслия он от своего ученика не ожидал.
— Вот тебе и учеба! Просто удрал парень, — судачили поселковые кумушки.
— Цимлянская! Вроде как, кроме шипучих вин, данный населенный пункт ничем не известен, — недоумевали ребята из бригады Симака, отыскав на карте малозаметный кружок на берегу Дона.
Оля ходила встревоженная и чаще, чем всегда, заглядывала в жестяной ящичек, куда почтальон опускал газеты и письма.
Между хутором Ново-Соленовским и рудником Хром-Тау вскоре завязалась оживленная переписка. На руднике узнали, почему Симак оказался так далеко от Ленинграда. Дело было так. Прибыв в Москву и направившись на Ленинградский вокзал за билетом, Евгений встретил знакомого с Уралмаша. Этот человек когда-то на руднике монтировал экскаватор «Уралец». Он сказал, что едет на Дон и вслед за ним большой скоростью идут туда же части «двухсотки» — экскаватора «Уралец» № 200, который ему и предстоит там монтировать. Он рассказал, что среди донских плавней и прибрежных озер, в зарослях вербы и тала, тысячи строителей уже приступили к созданию Цимлянского гидроузла, который будет одним из крупнейших в мире.
Свердловский монтажник так ярко описал перспективы стройки, величие и большевистскую смелость идей строительства канала и всей оросительной системы, что Евгений был пленен его рассказом. И поехал Симак из Москвы уже не в Ленинград, не в техникум, а на Дон.
Евгений прибыл на строительство даже раньше, чем здесь появились части «двухсотки», следовавшие товарным составом. Он помогал такелажникам сгружать детали с платформы, вместе с монтажником собирал машину и 26 октября (он точно запомнил этот день) самоходом привел ее на просторный пустырь, которому суждено было стать основным котлованом.
В день тридцать второй годовщины Великого Октября, 7 ноября 1949 года, экскаватор «Уралец», на котором работал Евгений Симак, выбрал со дна будущего котлована первый ковш грунта.
Возвращаясь вечером домой по улицам строящегося поселка, над которым степной студеный ветер трепал красные полотнища флагов, Евгений Симак дал себе слово заставить вверенный ему стальной гигант раскрыть все свои возможности и отдать стройке всю свою мощь.
В тот же день он сообщил Оле о своем решении остаться на строительстве. И еще написал он, что когда-нибудь, когда строители обживут эти суровые края, переедут из палаток и бараков в квартиры нового поселка, который уже строится, он мечтает увидеть ее здесь женой, другом, товарищем по работе, хозяйкой своего дома. Там, на руднике Хром-Тау, возвращаясь бывало вечером из клуба, они подолгу ходили взад и вперед по улицам, говорили, молчали, опять говорили, но ни разу Евгений не решился сказать девушке то, о чем написал в письме из неизвестного хутора Ново-Соленовского.
Разлука, расстояние, разделившее их, сложность новой работы, большая ответственность, легшая на него, — все это как бы проявило его чувства к Оле.
В следующих письмах Евгений сообщал друзьям, что из таких же, как и он, приехавших сюда из разных концов страны людей сколотилась отличная бригада. Он писал, как придумал и ввел в дело своеобразный погрузочный конвейер из мощных самосвалов, о том, как втянул в соревнование десятки шоферов, обслуживающих его экскаватор, сделал их своими помощниками и товарищами. Он держал друзей в курсе всех своих нововведений.
А с рудника на новостройку тоже шли письма. Друзья сообщили, что благодаря его письмам далекое строительство становится им близким, что они гордятся своим товарищем, читают его письма вслух в обеденные перерывы, стараются применить на руднике его опыт, добытый на стройке.
Однажды Евгений написал друзьям, что ему удалось довести выработку на своем экскаваторе до 3300 кубометров грунта в смену. Этот рекорд привел всех в восторг на руднике Хром-Тау. Бояринцев в ответном письме сообщил, что он такой выработки на своем «уральце» еще не достигал. Оля приписала к письму отца, что вся поселковая молодежь мечтает ехать на стройку и что лично ее, Олю, не пугают ни морозы, ни пыльные смерчи, ни неудобства бивуачного жилья, о которых он сообщает.
Эта приписка многое решила.
Ольга Бояринцева приехала на хутор Ново-Соленовский, который к тому времени уже стал известен в стране не менее любого старого города. Вся бригада в полном составе вышла встречать ее на вокзал. Воскресенье, когда Евгений Симак, как тут говорят, «играл свадьбу», было самым шумным и веселым в молодом поселке строителей.
Время шло, связь строительства с далеким рудником усиливалась. В Хром-Тау — правда, с двухнедельным опозданием, но во всех подробностях — узнавали обо всем, что происходит в Ново-Соленовском. Рудничные экскаваторщики, да и сам Андрей Петрович Бояринцев читали письма Симака, как страницы учебника. Когда Евгений вынул миллионный кубометр земли и земляки его узнали об этом из центральных газет, на стройку пришла телеграмма:
«Весь рудник поздравляет дорогого строителя коммунизма. Гордимся, радуемся, желаем успеха. Пью твое здоровье. На отпуск выезжаю смотреть твои дела. Бояринцев».
…И вот они ходят вместе по стройке, эти два человека, влюбленные в свою профессию, молодой и старый, высокие мастера своего дела.
