Даниил Гранин - После свадьбы. Книга 2
Пальчиков круто повернулся к нему.
— Э-э-э, нет! Бесполезно. Вы из-за машин людей не видите. Мы через Жихарева. Он поймет.
Скрипнула дверь, Алексей Петрович вышел, опустился на ступеньку, почесал бороду.
— Уезжать надумала. Обездолили ее звено, землю забирают.
— Отойдет, — сказал Пальчиков.
— Не, я ее характер знаю. Потому и плачет, что не отойдет. Говорит, чтобы и я собирался. А куда я отсюда? Говорит, опять по полтиннику получим на трудодень. Полтинник ладно, работать впустую — вот чего не хочет.
— Марию-то мы уговорим, это не проблема, — отмахнулся Пальчиков.
— Вы лучше его уехать уговаривайте! — всхлипнув, откликнулась Мария из сеней.
— Как бы не так, — сказал Пальчиков, — у меня и вовсе людей нет, на гектар от силы две с половиной старухи причитается. Веришь, — обратился он к Игорю, — вчера сам ворота свинарника чинил. И не надейся, Мария Алексеевна, не отпущу тебя.
— Не имеете права! Все равно уйду! Всю зиму старалась. Семена вручную отбирала. А зачем?
— Плачешь раньше времени. Только сырость увеличиваешь, — в сердитой бодрости Пальчикова было что-то напряженное. Игорю казалось: не будь Пальчиков председателем колхоза, то сидел бы сейчас, опустив голову, как Игнатьев.
— А чего ждать? — крикнула Мария. — Сколько ждали. Вы, может, и с душой, только и вам не под силу, видно.
— Цыц. Уймись ты! — прогудел Алексей Петрович.
В сенях звякнула крышка ведра, и все стихло.
— Убедить ее надо, — сказал Пальчиков.
— А я что…
Пальчиков покачал головой.
— Эх ты, бригадир! Опора! Сам веру потерял.
Из-под лохматых тяжелых бровей Игнатьев смотрел куда-то далеко, в поля.
— Обо мне печаль маленькая. Мне трогаться некуда. Моя вера из земли получается. А что с того, что ты веруешь? Ты веруешь, и беси веруют. Вот оно как. Да только без дела вера мертва.
— Так тоже несправедливо, — сказал Игорь. — За этот год, вы же сами рассказывали, дел наворотили больше, чем за десять прошлых…
Пальчиков сбивал кнутовищем присохшую к голенищам грязь. Вдруг он вскинулся:
— Не поможет Жихарев, я сам с Чернышевым законфликтую! Вы что думаете: раз мы от вас в зависимости, то и пикнуть не сможем? Увидим! Я ему докажу! И тебе докажу!
— Что ты докажешь?
— А то, что ты ни рыба ни мясо, вроде Писарева. И нашим и вашим. Еще отговаривал меня машины покупать!
— Зря ты грешишь на Игоря Савельича, — вступился Игнатьев.
— Пусть покричит! — натянуто усмехнулся Игорь. — Это он тут со мной такой храбрый. Потому что знает мою позицию.
Пальчиков сверкнул на него глазами, выбежал со двора, вскочил в бричку, стегнул изо всех сил по лошади.
— Жихарева искать поехал, — сказал Игнатьев, — распалился. Наломает теперь, — он обеспокоенно покачал головой. — Нельзя ему. У нас какой председатель начнет ругаться с начальством, живо свернут в узелок. Сослужишь, так любят, а не сослужишь, так рубят.
Игорь покачал головой.
— Жихарев не такой. Да и Чернышев…
Он пошел в чайную перекусить. За несколько домов до чайной ему встретился пьяный Петровых.
Еще издали завидев Малютина, Петровых попытался идти прямо.
Он даже пригнулся, следя за своими ногами. Внизу, на земле, он увидел чью-то физиономию и стал изумленно рассматривать, не понимая, откуда она взялась, пока не сообразил, что видит в луже свое отражение. Он сплюнул и попробовал обойти ее. Но куда бы он ни шел, лужа почему-то всякий раз снова оказывалась перед ним. Махнув рукой, Петровых прислонился к плетню, решив обождать, пока лужа перестанет метаться. Ему было интересно, как инженер из МТС одолеет чертову лужу. Но инженер, вместо того чтобы обойти, перешагнул ее, и Петровых покачал головой, восхищенный человеческой хитростью. От восторга он снял фуражку, приветственно помахал ею и крикнул «ура».
— Как же ты это, Петровых, сорвался? — огорченно сказал Игорь.
Он знал, что до войны Петровых слыл знатным льноводом, а в войну, во время оккупации, спился. Месяца три назад кривицкие ребята в порядке подготовки к посевной взялись излечить Петровых от пьянства. Однажды под вечер, найдя его возле чайной валяющимся на земле, они запеленали его в простыню, положили на сани и повезли по улице. Впереди шли несколько человек с фонарями, сзади девчата причитали бабьими голосами: «Упокой, господи, душу усопшего раба твоего». Остановились у погоста, у старой часовни, начались надгробные речи. Проезжал мимо Пальчиков, сказали ему: преставился Яков Петровых. Знал про эту штуку Пальчиков или нет, неизвестно, но только факт, что он тоже принял участие в панихиде.
Тем временем Петровых очнулся и не мог понять, что творится. Попробовал подняться, ногами пошевелить, промычал что-то, пробуя голос. Вроде жив, а никто внимания не обращает, знай себе смеются и отпевают. Так лежал он и слушал, как перебирали его жизнь, плюсы и минусы сводили, получался в итоге нуль, и неизвестно, зачем жил человек и кому от него радость была.
Мария, дочка Игнатьева, та подсчитала: одной водки выпито больше тысячи литров, да еще самогона, да пива, да браги — вот и вся выгода от него. Соседский сын, шпингалет, начисто расстроил Петровых, спрашивает, какую музыку на аккордеоне играть. А Пальчиков говорит, что алкоголиков с музыкой хоронить не положено. И вообще, говорит, покойник стал никудышным человеком, семью свою пьянством измучил, соседям одно горе и колхозу срам. Так что и плакать о нем нечего, а между прочим, говорит, имел Петровых, царство ему небесное, большие способности к льноводству, землю чувствовал и мог бы большую пользу принести, если бы не водка.
Петровых лежал, звезды мигали над ним в синем небе, и он плакал горючими слезами. Неизвестно, что пережил он за этот час. Но пить бросил. Три месяца капли в рот не брал.
— А теперь, — сказал он Игорю, — вышибли из-под меня точку опоры. Выпил. Только на другом основании.
Он погрозил пальцем и с прозорливостью пьяных сказал Игорю;
— Ты считаешь, что Петровых от сырых настроений спасается? Извиняюсь. Пардон. От дождя Петровых не запьет. Хоть тут всемирный потоп устраивайте. Обидел меня директор твой. Уважение к нему имел. Это что ж получилось? Я в него верил, и он мне должен доверие оказывать. Так? Я тебя насквозь вижу. Подожди, тебя-то тоже директор обидел? Пойдем выпьем…
Игорь отвел его домой. «Испортили человека, — думал он. — А Пальчиков мечтал его осенью на выставку со льном отправить».
Он и сам не понимал, почему медлит, почему не возвращается домой. Пошел на полевой стан, там никого не было. Игорь осмотрел культиваторы, подтянул пружины, собрался уже уходить, когда на дороге показалась забрызганная грязью коричневая райкомовская «победа». Не доезжая до деревни, машина свернула к Лискиной роще. Игорь пошел за ней следом. Крапал дождь. На востоке широкими полосами сквозь тучи падали солнечные лучи. Тучи ползли к западу, и солнечные окна медленно приближались.
Трактор все еще работал.
На пригорке Игорь увидел Чернышева. Подобрав длинные полы черного пальто, Чернышев неутомимо вышагивал по полю, приседал на корточки, щупал землю, похожий издали на грача. Выпуклые очки его грозно поблескивали на загорелом, хрящистом носу. Возле сеялки, переговариваясь, стояли Жихарев и Саютов. Чернышев что-то показал им, и все засмеялись. Пальчикова не было: наверное, разминулись.
Игорь замедлил шаг. Его не видели. Он мог повернуть назад, сесть на попутку и уехать в МТС.
И если увидит когда-нибудь в МТС Пальчикова, то спрячется в кирпичах, как это уже однажды сделал, и отсидится там, не так ли?
Он сунул кулаки в карманы, поднял голову. «Нет, нет, нет», — тупо, вместе с толчками сердца стучало в висках.
— Вы еще здесь? — холодно удивился Чернышев.
— Это вы ловко придумали с вагами, — похвалил Жихарев.
— Это Виталий Фаддеевич.
— Почему же так мрачно? — засмеялся Жихарев.
— Машину портим. Пережог большой.
— Ничего, за лето сэкономим, — сказал Чернышев.
Игорь расправил плечи.
— И вообще все это неправильно.
— Что неправильно? — спросил Жихарев.
— А то, что мы здесь… на выборочных участках. И то, что поле за овчарником под пшеницу занимаем. И машины ломаем, людей не слушаем…
Саютов деликатно отошел в сторону.
Игорь рассказывал про то, что Мария собралась уезжать, про слова Прокофьевны. Перед лицом невозмутимого, вежливо-внимательного Чернышева он старался говорить тоже спокойно и солидно, но не мог, получалось у него путано и нервно. Он видел снисходительное терпение, мерцающее в глазах Чернышева, и все время чувствовал, что Чернышев считает все это пустяками и ждет чего-то другого, решающего. Сердце его сжалось, он был уверен, что как только Чернышев поймет, что это и есть главное, он рассмеется и скажет нечто такое, от чего все жалобы Игоря и сам он сразу окажутся глупыми и смешными.
