Аркадий Львов - Двор. Книга 1
Иона Овсеич опять сделал паузу, внимательно посмотрел каждому в глаза, и люди почувствовали, что вся ответственность теперь ложится на них.
Слово взяла Дина Варгафтик. Здесь, сказала она, рядом, сидит Клава Ивановна и может вслух подтвердить, что в день похорон Киселиса она, Дина Варгафтик, первая сказала: надо отдать комнату Орловой. Но, с другой стороны, комната самостоятельная, имеет отдельный ход и свой отдельный кран, а Ляля Орлова в свое время вела такую жизнь, что при детях лучше не говорить. Где гарантия, что не будет повторения?
— Где гарантия? — подхватила Клава Ивановна. — Я тебе отвечу: гарантия — доверие к человеку. Кроме того, мы потребовали, и Ляля Орлова написала обязательство.
Дина Варгафтик криво усмехнулась, потому что бумажку с обязательством можно подшить к делу и держать у себя в канцелярии, но живого человека с его привычками к делу не подошьешь.
— Варгафтик, — сказал Иосиф Котляр, — с первого дня, как мы живем в этом доме, я знаю, что ты любишь хороший порядок, и сама первая побежишь докладывать, если что-нибудь не так. Как же у тебя поворачивается язык требовать, чтобы человеку не верили и делали так, как будто советской власти не двадцать лет и на носу не выборы в Верховный Совет СССР, а куда-нибудь в другое место!
— Не надо красивые слова, не надо красивые слова! — закричала Дина. — Мы тоже умеем!
Котляр сильно оттолкнулся обеими руками, пустая штанина зацепилась за нижнюю кромку стола, здоровая нога шагнула чересчур далеко вперед, и он упал. Соседи хотели помочь, но Иосиф отказался наотрез и первый посмеялся над собой за свою неповоротливость.
— Товарищ Варгафтик, — сказал он, подымаясь, — в девятнадцатом году под Сандомиром мы отпустили на честное слово белополяка. На честное слово!
— Та-та-та! — закачала головой Дина. — Еще надо проверить, как он держал это честное слово. А насчет Орловой никто не говорит против, но во дворе живут дети, и надо об этом помнить.
Когда люди успокоились, Иона Овсеич подвел итог, и выходило, что обе стороны имеют свой резон, но общее настроение, в основном, положительное: переселить гражданку Орлову в комнату ныне покойного Киселиса и ходатайствовать о настоящем перед Сталинским райсоветом депутатов трудящихся.
Все согласились с такой формулировкой, но Ефиму Гранику не понравилась часть вторая — насчет ходатайства перед райсоветом.
— Овсеич, — сказал он громко, — в райсовете сидят трудящиеся, и у нас во дворе живут трудящиеся, а получается, как будто там лучше видят, что надо нашей Орловой и другим жильцам.
— Ефим Лазаревич, — улыбнулся Дегтярь, — ты знаешь, как называется твоя теория? На партийном языке твоя теория называется анархо-синдикализм.
— Теория! — Ефим поднял голову и склонил немного набок. — Просто у человека есть мысль.
— Нет, — сделал пальцем Дегтярь, — именно теория, стихийная теория, которая неизбежно возникает в сознании людей, недостаточно крепко связанных своими корнями с рабочим классом. Ты предлагаешь отдать без разговоров, без обследования комнату Орловой, а может, в районе есть другой человек, который нуждается больше, а может, в городе есть третий, который нуждается еще больше и, кроме того, имеет особые заслуги!
— Дегтярь прав, — вставил слово Иосиф Котляр. — Мало знать, какое место занимает человек в доме: надо знать, какое место он занимает по всей Одессе, — от Пересыпи до Товарной.
— Подведем опять итог, — сказал Иона Овсеич. — Актив и жильцы дома за то, чтобы гражданку Орлову переселить в комнату ныне покойного Киселиса и решить этот вопрос до 12 декабря, то есть до выборов.
Дина Варгафтик, хотя никто ее не уполномочил, предложила голосовать. Дегтярь тут же ответил ей, что в данном случае это будет формализм, а формализм — это для формалистов и бюрократов, то есть на руку врагам советской власти.
Пока Иона Овсеич давал свое объяснение, мадам Малая подошла к детям, обняла одного, другого, третьего, сказала что-то на ухо и объявила к сведению всех присутствующих: Ося Граник продекламирует стихотворение Джамбула «Закон».
Ося вышел на середину комнаты, повторил название, фамилию автора — «Закон», стихотворение Джамбула Джабаева, — и громко, задыхаясь, как после долгого бега, закричал:
Много законов я в жизни знал:
От этих законов согнулась спина,
От этих законов слезы текли,
Глубокие складки на лбу залегли!
Потом, читая про законы аллаха, Аблая и кровавого Николая, он немного успокоился и, хотя в конце опять закричал, но это был уже не прежний, когда не хватало дыхания, крик, а просто очень громкая, как на вечере юных пионеров, декламация.
Я славлю великий советский закон —
Закон, по которому радость приходит,
Закон, по которому степь плодородит,
Закон, по которому все мы равны
В созвездии братских республик страны!
Дети зааплодировали первые, но взрослые быстро взяли свое, а Иосиф Котляр кавалерийским голосом стал требовать «бис!» Клава Ивановна закрыла ему ладонью рот и дала слово Аде Лапидису: стихотворение «На майдані, коло церкви, революцiя iде», автор Павло Тычина.
После Ади Лапидиса опять выступил Ося Граник: в этот раз он читал стихи собственного сочинения — про товарища Сталина и про Испанию. В стихах про Испанию говорилось, как бандиты-фашисты убивают детей, стариков и женщин, как они бросают бомбы на мирные города и поля, где крестьяне и батраки собирают по зернышку свой хлеб, чтобы не умереть с голоду. Клава Ивановна все время качала головой, по щекам у нее катились большие слезы, и она забывала вытереть их, хотя держала платок в руках.
Когда Ося кончил, она подошла к нему, поцеловала в лоб, а Иона Овсеич крепко пожал ему руку, спросил, какие у него отметки по русскому языку, арифметике, природоведению, и велел учиться только на пятерки. Ося сделал пионерский салют, повернулся кругом и стал на свое место в строю.
— Ефим, — сказала Клава Ивановна Осиному папе, — откуда у тебя может быть такой сын? Товарищи избиратели, я вас спрашиваю: откуда у него может быть такой сын?
Товарищи избиратели засмеялись, а Граник почесал средним пальцем свою плешь и ответил, пусть поинтересуются у его Сони, она лучше знает. Но если говорить начистоту, так он, Ефим Граник, тоже придумывал в свое время стихи, только время было не то. Дети, которые много раз слышали про то время и видели в кино, стояли молча, а взрослые тяжело вздыхали, как будто до сих пор оно давило им на затылок и грудь.
— Ладно, — поставил точку Иона Овсеич, — что было, то сплыло: одними воспоминаниями долго не проживешь. Товарищи, у кого будут еще вопросы? Если вопросов нет, можно идти по домам, а на следующей неделе проведем контроль, как обстоит с Положением о выборах: все усвоили или надо кое-кого подтолкнуть.
На следующей неделе выяснилось, что контроль придется отложить еще на шестидневку, так как с выполнением плана на фабрике получился прорыв, органы арестовали главного инженера Дробниса, последователя и, кстати, однофамильца известного врага народа, теперь Иона Овсеич должен был сидеть на производстве день и ночь. Что касается переселения Ляли Орловой, то с этим тоже вышла небольшая загвоздка: Сталинский райсовет имел свою кандидатуру на жилплощадь покойного Киселиса и держался за комнату обеими руками.
— Надо было хорошо ударить кулаком по столу, — сказал Иона Овсеич, — тогда они поймут.
Клава Ивановна ответила, что она ударила, кулак у нее болит до сих пор, но без председателя райсовета тут не обойдется.
Дегтярь согласился: без предрика не обойдется, он позвонит ему прямо с фабрики. А Клава Ивановна, со своей стороны, должна пробиться к нему в кабинет и поставить в известность насчет поведения его жилотдела, который занимается произволом и допускает политическую близорукость.
Сделали, как договорились: Клава Ивановна как раз начала разговор про близорукость и произвол жилотдела, когда зазвонил телефон, и предрайсовета сразу, по первому слову, узнал голос Дегтяря.
— Слушай, Иона, — сказал он, — давай без дыма, а то у меня времени в обрез. Тут сидит твой актив и требует комнату для какой-то Ляли Орловой с табачной фабрики. А мой жилотдел волынит. Я хочу знать точно: надо вкрай или можно трошки подождать? Я лично за то, чтобы подождать.
— Он за то, чтобы подождать! — возмутилась Клава Ивановна. — Ему русским языком объясняют, что человеку льется на голову, а он: подождать!
— Дегтярь, — засмеялся в трубку председатель, — она из меня форшмак делает. Слушай, отдай ее мне в аппарат. Эге, секретаршей. Ладно, пусть будет не по-вашему, не по-нашему, я пришлю комиссию. Не, не, полная объективность — никакой подсказки, никакого нажима.
