Николай Смирнов - Джек Восьмеркин американец
Потом начались перевыборы.
Между другими кандидатами чижовские мужики выставили Петра Скороходова. Решили, что после ссоры с отцом Петр в Совете пригодится. Уж он доходы отцовские учесть сумеет и обложит его как следует!
Петр Скороходов прошел в Совет большинством голосов.
Николка Чурасов зашевелился
В марте приехал в коммуну землемер.
Рано утром он вышел в поле с коммунарами и забил колья на новом участке. Прирезал и добавочный кусок, гектаров пятьдесят. Теперь поле коммуны было сведено в один участок, мерою в сто тридцать гектаров. Земля хорошая, вдоль дороги. Одно плохо: больше половины попало на целину.
Закончив работу, землемер передал Капралову чертеж нового участка, пожелал коммунарам всего хорошего и уехал в город. А ребят раздумье взяло: прежде всего, как поднять сто тридцать гектаров на десяти лошадях? А если и удастся поднять все поле, то чем засеять?
Подсчитали семена по амбарам, оказалось запасов на шестьдесят гектаров. Да и семена все разные: и пшеница, и просо, и овес. Еще картошки нашлось гектаров на семь. А больше ничего.
Вот тут-то снова помянули Яшку недобрым словом. Еще бы, взбаламутил коммуну, доказал, что земли мало! А теперь, когда земля получена, скрылся неизвестно куда. Долго совещались ребята, как быть. Наконец решили выехать в поле всей коммуной и начать пахоту прямо с целины.
Но первый же день показал, что взялись они за трудное дело. Не шли слабосильные лошади по целине, а если и шли, то плужок только царапал землю. Даже до червей не добирался, так что грачам на поле нечего было делать. Так пробились коммунары целый день. И с одного конца начинали пахать, и с другого, а прок один: не дается земля коммуне. По такой пахоте и семена разбрасывать жалко.
Ночью собрались в избу к Капралову на секретное совещание.
Был поставлен вопрос: как дальше работать?
Начались прения.
Одни предлагали целину бросить и пахать пары, сколько их есть. Другие говорили, что, пока лошади не измучены, именно целину пахать надо. Каждый доказывал свою правоту.
Крик поднялся невообразимый, а выхода из положения не было видно. Наконец состоятельный Бутылкин сказал тихим голосом:
— Что ж, товарищи, дело ясное: ни рожна не выходит с коммуной. Предлагаю я потихоньку разделить землю по едокам, и пусть каждый пашет свой клин как знает.
Николка Чурасов закричал:
— Так ведь это же значит смерть коммуне!
— Смерть и есть, — ответил Бутылкин храбро. — Зато мы живы останемся. А ведь ежели языком болтать всю весну да за коммуну стоять почем зря, осенью все ноги протянем. Предлагаю голосовать мое конкретное…
Проголосовали. Против только шесть рук поднялось: Капралова, Маршева, братьев Чурасовых да двух бедняков-безлошадников. Остальные голосовали за раздел. Сговорились завтра утром чуть свет выйти в поле с веревками и землю на участки разбить. Сделать все это потихоньку от крестьян, чтоб лишних насмешек не было. Капралов занес постановление в протокол и заплакал от огорчения, словно он не мужик был, а девчонка.
Крестьяне быстро разошлись с собрания, должно быть, боялись, что опять новые разговоры начнутся и решение переменят. В избе осталось только четверо старых друзей: Чурасовы, Капралов, Маршев.
Сидели и молчали.
— Надо дело спасать! — вдруг сказал Николка Чурасов.
— Конечно, надо, — подтвердил Капралов. — Только как — вот вопрос! Яшку искать, что ли?
— Да нет: раз он сбежал, не найдешь его. Да и не вспашет он нам участка. Другое надо.
— Что же?
— Будет тебе дурака ломать! Неужели не понимаешь? Машину надо.
— Машину хорошо бы. Да где ее взять?
— Где? Завтра в город ехать придется.
Капралов махнул рукой:
— Опоздали, братишка. Теперь, поди, все машины распределены и на полях работают. Да и не дадут нам машины. Скажут, земли мало.
— А вот посмотрим. Кто в город поедет?
Ответа не последовало.
Николка поднялся, поправил пояс и ответил сам себе:
— Я поеду.
Капралов спросил с интересом:
— А деньги-то у тебя на дорогу есть?
— Нет денег. Да ничего, найду.
— Где найдешь?
— Найду, говорю.
И тут по задорному лицу Николки пробежала какая-то тень.
Недолго еще поговорили, минут пять. Хоть и слабая надежда на поездку была, Николку никто не отговаривал. Все-таки, может быть, что и сделает в городе.
Капралов и Маршев проводили Чурасовых до избы. Просили Николая скорее возвращаться, даже если не достанет машины. Тихо пошли по домам.
А на другой день рано утром Николка ушел с ружьем из деревни. Шел он быстро и уверенно, словно на охоту в дальние места.
У околицы встретил его старик Сундучков, который в поле ехал. Закричал:
— Эй, коммунар! Пахать надоть, а ты на охоту. Не много так наработаете, ребятишки.
На это Николка ему ничего не ответил, хотя отбрехиваться был мастер. В роще вдруг начал он стрелять без толку по галкам и расстрелял все патроны. Потом сел у дороги и долго паклей чистил ружье.
Через два часа его видели на станции: он брал билет в город. Ружья при нем не было.
В городе Николка уже к обеду понял, что получить трактор во время пахоты — дело невозможное. Он обошел все учреждения, имеющие отношение к машиноснабжению деревни, и везде слышал одно:
— Опоздал, товарищ. На будущий год заходи.
Николка и сам понимал, что пришел за трактором слишком поздно. Семенной материал еще можно было достать в ссуду, а тракторов на складах не было. Чтоб испробовать все пути, Николка пошел по учреждениям, которые машиноснабжением не занимались. В земельном управлении он увидел Петра Скороходова. Петр о чем-то тихо говорил с секретарем, как решил Николка, о своей артели.
Николка обрадовался знакомому человеку и ткнул Петра в бок. Тот почему-то страшно смутился, но Николка на то внимания не обратил и начал рассказывать Петру свои горести.
Петр ничего не мог ему посоветовать, сказал только, что страшно спешит, и сейчас же пошел к двери. На пороге на минутку задержался и спросил:
— Что ж председатель-то ваш бездействует?
— Смылся Восьмеркин, — ответил Николка. — И не знаем, где он.
— Здесь околачивается. Я его вчера на базаре видел.
— Что же он там делал?
— Ничего особенного. Баранки покупал.
— А в деревню-то собирается?
— Я его не спрашивал.
И Петр вышел из комнаты.
А Николка сел на лавку и задумался. Невероятная злоба появилась в нем против Яшки. Весна, пахота, коммуна мучается в деревне, а Яшка тут ходит по базарам и баранки покупает. Несколько раз Николка вскакивал и порывался идти куда-то. Но идти было некуда, и он опять опускался на лавку. Скоро служащие начали расходиться, а курьерша принялась мести помещение. Пришлось Николке уйти.
Оставалось одно — ехать в деревню с пустыми руками. Николай пообедал воблой и хлебом на бульваре и пошел на вокзал. Тоска его мучила. Проездил ружье, потерял день, а проку никакого. Все равно распалась «Новая Америка»!
На вокзале он узнал, что поезд отходит только через три часа. Чтобы как-нибудь скоротать время, Николка решил зайти к своему знакомому, комсомольцу Бабушкину. На помощь он не рассчитывал, а только хотел поговорить.
Бабушкина он застал дома и сейчас же подробно рассказал ему, в какое тяжелое положение попала коммуна. Тот посочувствовал, но насчет трактора обнадеживать не стал. Сказал, что время действительно упущено. Однако дал Николке один совет: добиться получения семян в ссуду и переправить их в деревню. По его мнению, общие семена спаяли бы крестьян, и хоть небольшой клин коммуна могла бы засеять сообща. Мысль эта понравилась Николке, и он решил остаться в городе.
Весь день он смотрел на ледоход и вздыхал, а когда стемнело, пошел на ночевку в Дом крестьянина. Выправил себе у коменданта ордер на койку и побежал в спальню, чтоб поскорее заснуть и забыть свою злобу. В спальне стояло десять кроватей. На каждой лежал сенник и сенная подушка, одеял не было. Высоко в потолке тускло горела запыленная электрическая лампочка.
Все койки были свободны, за исключением одной, на которой уже спал человек, прикрытый кожаной тужуркой. Николка посмотрел на куртку и подумал, что вряд ли это крестьянин спит: кто будет в пахоту ночевать в городе? Вернее всего, мастеровой из совхоза.
Не снимая сапог, Николка улегся на сенник и закрыл глаза. Поплыли льдины, которые он видел на реке, и тело начало наливаться сном. Вдруг кто-то застонал в комнате. Николка открыл глаза, повернул голову и увидел, что человек под кожаной курткой беспокойно заворочался и заговорил во сне что-то непонятное. Потом громко закричал:
— Горит!.. Горит!..
И опять начал стонать, как тяжелобольной.
![Николай Смирнов - Джек Восьмеркин американец [Первое издание, 1930 г.]](/uploads/posts/books/135090/135090.jpg)