Иван Шутов - Апрель
Джо и Хоуелл оставили двор.
Лида начала играть. Под звуки торжественного марша Лаубе поднял стакан.
— Король пьет свою чашу! Гольд, черт вас побери!
— Я покупаю дом на Грабене. Поздравьте меня!
Гельм и Рози возвращались домой. Над улицей Моцарта сияли звезды. Они были большие, яркие и, как цветы на огромном поле, поблескивали зеленым и красным. Рози напевала песенку, — в ней говорилось о весне и счастье, о фиалках и ласточках.
Тихий вечер опускался на город. Фонари на улице Моцарта не загорались: улицу всю ночь освещали звезды.
Шли неторопливым шагом, прижавшись друг к другу. Рози рассказала Гельму о предложении, которое ей сделал прошлой весной красноглазый Руди — хозяин бродячей карусели. Он был похож на рысь. Его плоские, приплюснутые к черепу уши, тонкие синие губы и лысый череп вызывали отвращение. Но отец Рози серьезно отнесся к предложению карусельщика. «Руди — хозяин, — сказал он. — И его предприятие дает деньги. А наши дела, дочка, очень плохи». Каждый вечер карусельщик приходил к отцу, и они сидели допоздна за бутылкой вина. Руди хвастался делами карусели. Она дает ему деньги и долго еще будет давать…
В пасхальное воскресенье отец и Рози отправились к увеселительным балаганам на площади. Среди них карусель Руди была само великолепие. Она кружилась, поблескивая цветным стеклярусом подвесок, убранная в трепещущие ленты. Кони, жираф и верблюд мелькали под грохот оркестриона в бесконечном карусельном беге. Руди сидел в будке кассы. Он принимал от малышей никелевые монетки, складывал их ровными столбиками, пряча потертые ассигнации в пухлый бумажник. Увидев Рози, он вышел из будки, улыбнулся, обнажив гнилые зубы, снял шляпу. «Вы будете хозяйкой всего этого, Рози. — Шляпа описала круг великолепных владений Руди: голубую будку кассы, пеструю карусель, оркестрион. — Это все будет ваше, Рози. Все».
В глазах Рози кружились коричневые жесткогривые кони, пестрела размалеванная, как жердь шлагбаума, шея жирафа, серьезный в легкомысленной этой компании верблюд величаво проносил свои горбы. Это был мир, который великодушно отдавал ей Руди. Отец был им очарован. «Твое слово, дочка, — сказал он. Решай».
Рози закрыла глаза. Карусель вызывала у нее тошноту. Она не хотела видеть ее хозяина. Оркестрион рвал барабанные перепонки…
«Отец, разве ты хочешь моей смерти? Я не хочу бродить по свету с каруселью».
Отец испуганно глянул на нее. «Бог с тобой, дочка! Я не враг тебе. Но дела наши очень плохи». И больше не напоминал ей о предложении Руди, хотя карусельщик продолжал вечерами приходить к ним.
Это была самая безрадостная весна в жизни Рози…
— А теперь я так счастлива, Фридрих! — заключила она свой рассказ. — У меня шумит в голове от радости. Я хочу петь. Этот апрель принес мне радость.
— Да, Рози, — сказал Гельм, — этот апрель — прекрасный месяц. Он принес нам так много нового. В нем я нашел тебя. Этот апрель призвал нас к труду, которого мы до сих пор не знали. Вместе с советскими строителями мы возводим мост. Не деньги, не конкуренция, а большая душа создает его. Светлый мост назвал бы я его… И все это в апреле…
Они вошли во двор. В окнах цвели красным, зеленым и голубым шелковые абажуры. Мягкий свет луны, казалось, омыл плиты двора. Из угла, где стояла беседка, пахло сиренью.
Двор был пуст. В окне квартиры Катчинского, как тень, мелькнул силуэт старухи Гарриет. Рози и Гельм направились к беседке. Человек в форменной фуражке, сидевший на ступеньке лестницы в мансарду, поднялся и пошел им навстречу. Это был полицейский.
Венская полиция недавно получила обмундирование, очень похожее на форму гитлеровских солдат. На полицейском была новенькая, с высокой тульей фуражка, мало чем отличавшаяся от эсэсовской.
— Фридрих Гельм? — спросил полицейский, поправляя пояс. — Где это вы шляетесь? Вот уже три часа я торчу здесь, как фонарь на улице.
Гельм удивленно взглянул на полицейского.
— Вы могли бы торчать и все шесть. Я не назначал вам свидания. Что вам угодно?
— По приказу комиссара полицайбюро первого района я должен вас доставить к нему, — ответил полицейский.
— Что такое, Фридрих? — тревожно спросила Рози. — Что нужно полиции от тебя?
— Не знаю, Рози. — И обратился к полицейскому: — Зачем я понадобился комиссару?
— Не могу сказать. Мне приказано разыскать проживающего по Грюненкергассе, два, Фридриха Гельма и доставить его в полицайбюро. А остальное комиссар сам объяснит вам. Идемте.
Рози крепко держала Гельма за руку и до самого участка не проронила ни слова. Радость чудесного вечера была отравлена грубым вторжением полицейского, от мундира которого несло запахами армейского склада.
У кабинета комиссара полицейский оправил мундир, постучался. В ответ раздалось что-то похожее на мычание. Очевидно, это означало разрешение войти.
При первом взгляде на полицейского комиссара Гельм безошибочно определил в нем старого солдафона. У кого еще могут быть такие оловянные глаза, отвисшие, как у бульдога, щеки, низкий лоб? Только у офицера «третьей империи»! А рот, жесткий и узкий, похожий на отверстие копилки, раскрывавшийся лишь для грубой брани по адресу солдат и льстивых заверений в преданности фюреру! А пробор посередине, разделяющий прилизанные волосы! Серые стены казармы теряют свой смысл, когда на их фоне не показывается такое лицо, истинное воплощение тупой и наглой военщины. Для полноты картины не хватает железных крестов.
Гельм, как перед схваткой с врагом, внутренне собрался. Сомнений не могло быть — за столом сидел враг.
Кивком головы комиссар пригласил Гельма сесть.
— Кто это? — спросил он, поведя глазами в сторону Рози.
— Моя жена, — ответил Гельм.
— Хорошо. Пусть пока остается. Вот что, Гельм, сейчас придет следователь и займется вашим делом. Вы обвиняетесь в краже из дома номер двадцать два по Шумангассе железа. Да, да, железа! В количестве пятисот килограммов, что составляет полтонны. За это вам придется отвечать.
Рози ахнула и всплеснула руками.
Кровь бросилась Гельму в лицо. Он стиснул зубы и сжал руку в кулак. Помолчав немного, он спросил:
— В краже железа?
— Да!
— Но ведь оно никому не принадлежало. И брал я его не для себя.
— Нашелся владелец. А для правосудия не имеет значения, для кого вы крали.
— Я не крал, — глухо проговорил Гельм. — Повторяю, я взял его на развалинах дома.
Комиссар сухо усмехнулся.
— Не прикидывайтесь наивным. «Взял!» Точно это сахар из сахарницы вашей матушки. Вы украли! Иначе полиции незачем было бы вами интересоваться. Развалины дома? Но ведь дом этот имеет владельца, и железо является его собственностью. Он потерпел, он обратился в полицию.
— Черт возьми! — воскликнул Гельм. — Пыль на развалинах тоже является собственностью?
— Даже пыль! — нравоучительно сказал комиссар. — Ею может распоряжаться только владелец.
Боязливо поглядывая на комиссара, Рози вышла из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь. Ее ухода не заметили ни Гельм, ни комиссар.
— Почему же владелец этих развалин, когда бригада под моим руководством собирала ржавое железо, не заявил о своем праве на него?
— Его дело заявлять о своем праве, когда ему заблагорассудится, — ответил комиссар.
— Однако вы очень быстро состряпали это дельце!
— Правосудие, Гельм, должно совершаться без промедления, на то оно и правосудие. Оно ездит не на старых клячах…
«…а на потасканных гитлеровских жеребцах», — подумал Гельм.
— Мне вас жаль, дружище, — продолжал комиссар, — жаль как бывалого солдата. А дело серьезное. Вам грозят три-четыре месяца тюрьмы. И зачем было вам, ветерану войны, лезть в эту затеянную коммунистами суету? Какое вы к ней имеете отношение?
— Прямое! — ответил Гельм.
— Как это понимать? — насторожился комиссар.
— Я коммунист и один из организаторов этого дела.
Глаза комиссара стали похожи на два оловянных шарика.
— В таком случае вы не заслуживаете снисхождения.
— Я и не собираюсь его просить у вас.
— Правосудие совершится! — Комиссар поднял руку и опустил ее на стол. — На вашем примере мы всем покажем, кто настоящий хозяин города. У нас еще есть силы, чтобы охранить город от вашего посягательства…
— На что? — гневно спросил Гельм. — На развалины? Посягательство людей, которые взяли кирки и лопаты в руки?
— Вас никто об этом не просил! — строго ответил комиссар.
— Ах, мы должны были просить на это разрешения у вас, стража развалин! Вы, я вижу, дорожите ими. Они вам нужны как память.
Комиссар встал из-за стола.
— Пусть лучше развалины, чем ваше хозяйничанье.
Гельм тоже встал и глянул в упор на комиссара:
— Да, заповеди «Майн кампф» вами усвоены неплохо.
