Николай Вагнер - Ночные смены
Все это время Алексей пребывает в полузабытьи, и кажется ему, что не он встречает машину с красным крестом, не он сидит на клеенчатом холодном сиденье возле носилок, на которых лежит мама, не он держит мамину руку, пожимая ее время от времени, чтобы хоть как-то успокоить маму, передать ей свое тепло.
Расстался он с ней в санпропускнике, а когда вышел на улицу, походил некоторое время вдоль больничного забора и, тяжело ступая, побрел домой.
Пусто и сиротливо стало в небольшой квартире старого бревенчатого дома. Алексей посмотрел на сверток, вспомнил о купленном на базаре масле и хлебе. Решив, что он завтра же отнесет их в больницу, Алексей переложил сверток на подоконник заиндевевшего окна. Есть ему не хотелось, спать — тоже. Он взглянул на будильник, прикинул, что до ночной смены осталось менее двух часов, и сел писать письмо отчиму. Он сообщил о болезни мамы и возможной операции. В конце написал, чтобы отчим не волновался. Алексей верил в благополучный исход, о чем и обещал уведомить в следующем письме.
Еще оставалось время, чтобы написать брату, но делать это Алексей не стал. «На фронте и без того хватает волнений», — решил он. Следом пришла мысль об отце. Алексей повертел перед собой чистый лист бумаги и отодвинул его на край стола. Писать отцу не имело смысла: письмо в блокадный Ленинград не дойдет, да и мало что связывало отца и маму, несмотря на внешне добрые отношения, которые сохранились между ними.
Алексей встал из-за стола, прошел в коридор и машинально протянул руку к шапке. Так же машинально он надел телогрейку, перепоясал ее ремнем и вышел на крыльцо. На дворе стояли сумерки, воздух стал резким, морозным. Алексей быстро сбежал с крыльца и пошел привычной дорогой на завод.
Глава тринадцатая
Участок Дробина с его образцовым порядком стал неузнаваем. Там, где еще вчера работали станки, простиралась неприглядная землянисто-черная площадь. Она ощерилась провалами, оставшимися от разрушенных фундаментов, на которых раньше стояли ставки. Их на участке было теперь всего несколько штук. Такелажники, а вместе с ними рабочие участка откалывали куски бетона, подводили под станины и закрепляли трос, убегавший нескончаемой змейкой к лебедке, что стояла в дальнем конце участка. На глазах у всех трос оживал, одна за другой непокорно расправлялись петли и неровности. Трос натягивался все сильнее, и вот уже слышался глухой, словно вздох, скрип проржавевших труб. Под бравые возгласы «Давай! Давай! Пошел!..» станок трогался с места и утягивался к центральному пролету, на выход из цеха.
Рабочие метались от одного конца станка к другому, вытаскивали из-под досок освобождавшиеся трубы и вновь подсовывали их, определяя ход станка.
К вечеру пришла очередь перетаскивать станок Алексея. Электрики уже сделали свое дело — отсоединили кабели электропроводки, — и теперь нужно было разрушить бетонную подушку, в которую врос станок. Около него скопилось до десятка рабочих — соседей по пролету. Они ждали, когда Алексей возьмет в руки кувалду и взмахнет ею, чтобы нанести первый удар по бетонному основанию. Но Алексей медлил. Ему жаль было разрушать то, с чем успел сродниться за время работы на участке. И хотя он знал, что новый корпус гораздо просторнее, светлее и там уже ждут поток деталей отливающие желтизной катки рольгангов, а у каждого рабочего места смонтированы электроподъемники, расстаться с обжитым и привычным у него не хватало сил.
— Ну чего ты уставился на него, как жених на невесту? — взъелся Вениамин Чердынцев. — Вдарь, как повелось, первый, а мы подсобим. — Увидев, что Алексей протиснулся сквозь кольцо станочников и быстро пошел по изрытому и свободному от станков полу, Чердынцев яростно заорал ему вслед:
— Ишь ты, лирика заела! А ну-ка, Петр Петрович, — обратился он к Гоголеву, — приложи свои нежные рученьки. Да не стесняйся, не кантоваться же нам тут заместо станков.
И тогда Петр Гоголев схватил кувалду, взмахнул ею и обрушил удар на угол бетонной подушки. Ровная грань бетона, обрамлявшая станок, разошлась трещиной, отвалившаяся глыба обнаружила серый зернистый разлом.
— Це дело! — одобрил Чердынцев и вонзил лом в другой угол.
На подмогу ему пришли остальные ребята, ловко орудуя кувалдами и ломами. Очень скоро станок лишился опоры, качнулся на подведенных под него трубах и поплыл по центральному пролету к участку носков.
Долгий путь предстоял станку, через десятки участков и цехов, а время на его передвижение и заливку под бетон отводилось жесткое — одни сутки. И с первых метров этого пути Алексей был уже вместе со всеми, сноровисто подхватывал освобождавшиеся трубы и бежал вперед, чтобы вовремя просунуть их между досками и полом. Настроение у него поднялось, оживление, царившее вокруг, улюлюканье и посвист ребят, немногословная, но точная команда бригадира такелажников придавали бодрость; хотелось быстрее водворить станок на новое место, вернуть его к привычной напряженной работе.
На участке носков, где работало множество односерийных сверлильных полуавтоматов, произошла заминка. Вначале Паша Уфимцев, всегда отличавшийся нерасторопностью, не успел убрать ногу, и конец трубы расплющил носок его башмака. Благо, ботинки он носил на три размера больше, и это спасло его пальцы. Потом выработался трос, и пришлось перетаскивать лебедку. Во время этой паузы и подошел к Алексею бригадир Соснин, похлопал, как родного сына, по плечу, прижал к себе.
— Гремишь, Лексей? Молодец! Твоей теперешней выработки мне ни за что не дать. А давно ли, кажется, первую смену отстоял… Ты не тушуйся, — заметив смущение Алексея, сказал Соснин. — Так и должно быть, чтоб ученик обходил учителя. Иначе бы во все времена люди топтались на одном месте. Вот и Настенька у нас недавно начала, а сто пятнадцать процентов дает.
Соснин показал на стройную линию сверлильных станков. Внимательно присмотревшись, Алексей увидел курчавую голову Насти. Она то и дело наклонялась к подножию станка, ловко поворачивала круг к рукоятям, опускала сверкающий во вращении шпиндель. Работа у нее и впрямь ладилась. Все новые носки мотора с просверленными по окружности отверстиями отставляла Настя от станка. И вдруг она повернула лицо к стоявшим в начале пролета Соснину и Алексею, откинула со лба волосы, и руки ее замелькали еще быстрее. Алексею подумалось, что своей четкой и красивой работой она как бы говорила ему: «Вот, смотри, дела у меня идут не хуже, чем у некоторых!»
Настя, не отличавшаяся особой красотой — со вздернутым и в то же время приплюснутым по краям носом, с близко сидящими маленькими глазами, — казалась сейчас действительно красивой. Вот только пышные вьющиеся волосы, которые были несомненным ее украшением, Настя напрасно не завязывала платком, как все остальные работницы. Ведь не танцплощадка здесь, в конце концов, а производственный участок.
Призывные крики такелажников вернули Алексея к делу. Трос уже натянулся, и надо было направлять ход станка, не допустить крена, подкладывать трубы, толкать, предупреждать встречных об опасности. Участок носков быстро оказался позади, и «боринг» Алексея въехал во владения другого механического цеха, где станки были мощнее, а скорости замедленные, потому что здесь обрабатывали стальные валы двигателей. Из буро-рыжих заготовок они превращались в отливающие зеркально, торжественно красивые и строгие сочленения. Дальше шел участок цилиндров, а затем показались круглые борта огромных термических печей, за ними — штамповочные прессы, а дальше — изложницы литейки. И, наконец, в глаза ударил яркий свет предзакатного неба.
Небольшой отрезок пути до ангарообразного бетонного здания, которому суждено было стать цехом картеров, станки тащили по смешанному со снегом битому кирпичу и щебню. Здесь и выросла перед глазами Алексея атлетическая фигура человека в кожаной меховой куртке со множеством металлических пуговиц и застежек. На широкоскулом лице его нетрудно было заметать раздраженность, а в следующий момент Алексей убедился, что этот человек и впрямь в скверном расположении духа. Трое мужчин стояли возле ворот цеха с опущенными руками и молча слушали, как их распекает энергичный, строгий и в то же время вызывающий симпатию человек.
— …вы меня поняли? — донеслось до слуха Алексея. — Чтобы этой стружки и хлама духу здесь не было! Проверю сам! Срок — два дня. Стружку убрать от всех цехов. Чтоб под метелочку! Для чего мы ввели пакетирование? Для того чтобы отправлять стружку на Межгорский завод…
— Дает прикурить начальничкам, — прошипел Чердынцев в самое ухо Алексея. — Сейчас пропеллером закрутятся, а сделают. С ним, брат, не шути!
— Кто это? — спросил Алексей.
— Кто! Директор завода, милочка, пора знать.
А директор, скользнув, как показалось Алексею, одобрительным взглядом по лицам рабочих, двигающих станки, пошел вперед, с нарочитой брезгливостью обходя ворохи стружки и битый кирпич. Он продолжал что-то говорить сопровождавшим его людям, временами останавливаясь и выразительно взмахивая рукой.
