Александр Розен - Почти вся жизнь
У Тучкова моста Фрам почувствовал, что слабеет. Сейчас он остановится, мотнет мордой и, умильно взглянув на хозяина, даст ему понять, что не в силах тащить сани. Хозяин сойдет с саней, выпряжет Фрама и скажет:
«Бедная собака…»
Фрам не остановился. Он сделал рывок вперед, одолел Тучков мост, шикарно выехал на Петроградскую сторону и тут вдруг услышал высокий девичий голос:
— Фрам, Фрам! Да это же наш Фрам…
За санями бежала Танюша Стрельникова.
— Фрам, Фрам! Наш Фрам!..
Может быть, Алешин, закутанный почти с головой, и не слышал этих возгласов, но Фрам отлично слышал Танюшу.
Остановиться? Сейчас она подбежит, обнимет Фрама, затем, волнуясь, станет доказывать Алешину, что это ее собака. Да нет, он вовсе не ее собака. Он вовсе ей не принадлежит. Он взрослая, самостоятельная собака. И, собственно говоря, если бы Фрам был человеком, он бы иначе воспитывал щенков.
Фрам бежал быстро. Танюша отставала. Он все еще слышал:
— Фрам, Фрам! Наш Фрам!..
Он не остановился.
Дома хозяина ожидал пакет с продовольствием, а Фрама — присланные из заводской столовой кости. Ни разу не вываренные, великолепные бараньи кости.
1942Самсон
Е. А. Самойлович-Ераниной
1
Самсон родился на фронте. Собственно говоря, он родился в собачьем питомнике под Ленинградом, но в то время и Ленинград, и его пригороды былина линии фронта.
Маленький хилый комочек чем-то напоминал Лиде пекинскую болонку по кличке Самсон, названную так, вероятно, в шутку. Эта болонка принадлежала известному балетному артисту, жившему до войны на одной площадке с Лидой.
Ах, какое это было дивное время! Оно казалось теперь далеким-далеким… Но ведь все это было: и балетный артист, эвакуированный в начале июля на Восток, и комната, оклеенная перед войной новыми белыми обоями, и полка с книгами, и собака Шери, и тетя Надя, с которой они жили вместе и которая не была ей ни тетей, ни даже родственницей, а просто когда-то знала Лидиных родителей.
Лида смутно помнила мать и совсем не помнила отца. Они погибли далеко от Ленинграда, в Средней Азии, во время ночного налета басмачей, и тетя Надя часто говорила: «Не надо было Ивану брать с собой маму». Она говорила так и плакала, а потом, наплакавшись, говорила: «Знаешь, какая она была, твоя мама: если бы Иван не взял ее с собой, она бы все равно за ним поехала».
Когда началась война, тетя Надя почти сразу пошла «на окопы», так в то лето называли оборонные работы. И Лида со школьными подружками тоже работала «на окопах». Тетя Надя строила противотанковый ров недалеко от Колпина, а Лида работала под Лугой, а потом под Сиверской, а потом под Гатчиной, все ближе и ближе к Ленинграду. И с ней была собака Шери, потому что собаку не оставишь в пустой квартире.
Девчонки смеялись над Лидой: это надо же, на окопы с собакой! Но потом они поняли, что Лида не могла поступить иначе. Да и Шери славная собака, на нее можно положиться: увидев чужого, сразу шум поднимет. И ласковая. И чистеха. И смелая. Когда лагерь впервые обстрелял немецкий самолет, Шери здорово испугалась, бросилась в палатку, залезла под койку и завыла. Но потом она уже боялась только за Лиду. И когда дежурный кричал в рупор: «Воздух!» — и все, побросав лопаты, ложились на землю, Шери ложилась рядом с Лидой и все пыталась укрыть ее от опасности.
Гатчина, Красное Село и еще какой-то поселок, а из этого поселка на трамвае в Ленинград…
И в тот же день пришла домой тетя Надя, и снова они стали жить все вместе. Лида в сентябре тушила зажигалки, а в октябре пошла в школу, ей до окончания оставался один класс. Но занятий почти не было, и Лида больше помогала в госпитале, чем училась. До войны она сдала нормы на значок «Готов к санитарной обороне» и могла ухаживать за ранеными.
А собака Шери почти целый день сидела дома одна. И Лида, и тетя Надя тревожились за ее судьбу. Как в такое время прокормить собаку? Шери ужасно отощала, все позвонки можно было пересчитать. И глаза у нее дурно слезились.
— Не лучше ли усыпить? — сказала тетя Надя.
— Нет, тетя Надя, нельзя, — ответила Лида. — Нельзя: Шери скоро станет мамой.
— Но это невозможно! Как же так… Подумай, о чем ты говоришь! В такое время!
— У нее будут щенята, — упрямо повторила Лида. — Ее нельзя усыплять.
В декабре жить стало еще хуже. Еще страшнее голодали, еще свирепей становилась зимняя стужа. Умерла тетя Надя. Пошла на работу, но только вышла на улицу, как упала, и все было сразу кончено.
На второй неделе декабря Лида и Шери отправились в трудный поход. Накануне Лида узнала, что существует военный питомник. Она надела Шери ошейник и, взяв самый короткий поводок, вышла с собакой на улицу. Ночь была безлунной, дул ледяной ветер, Лида старалась идти как можно быстрее. И Шери тоже старалась.
Иногда на пустынных улицах слышался слабый возглас: «Собака!» — и тогда Шери грозно рычала, а Лида до предела натягивала поводок.
Когда они добрались до питомника, то еле держались на ногах. Их впустили, дали немного поесть, обогрели, Лида сразу заснула и проспала целые сутки. И Шери столько же…
Обо всем этом доложили начальнику, и надо сказать, что он не очень-то был доволен. Здесь занимались важными делами, готовили собак для связной службы, готовили истребителей танков, а несчастная Шери никуда не годилась.
А что делать с Лидой? Отоспавшись и отогревшись, она собралась домой, но новые ее подружки побежали просить за Лиду: нельзя отпускать, погибнет.
У начальника было доброе сердце, но он не знал, как поступить: Лиде еще не исполнилось восемнадцати лет, как ее призвать в армию? И он взялся за свою короткую пенковую трубку, которую все здесь хорошо знали и называли «задумчивой трубочкой».
В тот же день положение еще больше осложнилось: появился на свет Самсон. Шери недолго кормила щенка, для этого она была слишком слаба, а у маленького хилого комочка был страшенный аппетит. Шери умерла, а щенок хныкал, просил есть и не соображал, что теперь одна только надежда — на людей.
— Утопить к чертовой бабушке, — говорил старый повар Алиджан, и Лида прятала от него Самсона. Но однажды, когда Алиджан снова повторил свою угрозу, а Лида сунула щенка за пазуху, перед ними возник начальник питомника.
— Это еще что такое «утопить»? Как это «утопить»? Не сметь говорить здесь такое слово. Вот именно, — сказал он, заметив, что Самсон высунулся. — Дай-ка мне его, — начальник питомника взял щенка и подержал на ладони, словно взвешивая этот случайный дар. — Кто у него в роду был лайкой — мать или отец?
— Дедушка… — сказала Лида.
Повар засмеялся, но, к счастью для него, начальник питомника был занят своими мыслями.
— Напишешь заявление, — сказал он Лиде. — Укажешь там, что к чему, ну, биографию, как положено, и все прочее…
— Спасибо, товарищ майор, — сказала Лида.
А на Самсона не надо было заполнять никаких бумаг. Он остался в питомнике под личную ответственность начальника.
Самсон был единственным щенком среди взрослых собак, образованных и весьма родовитых. То, что собаки взрослые, а только он один маленький, Самсон быстро сообразил и, сколько мог, извлекал из этого пользу для себя: в свободную минуту взрослые собаки играли с Самсоном и защищали его друг от друга.
Труднее было понять, чем эти взрослые собаки здесь занимаются, но, приглядевшись, он все-таки кое-что понял.
Но чего он совершенно не мог понять, так это собачьей спеси. Был там эрдельтерьер, который при встрече с Самсоном презрительно выпячивал нижнюю губу: ведь он был эрдельтерьер уже в четырех поколениях и даже во сне видел все четыреста медалей, которые получили его деды и прадеды. Между тем это была на редкость неспособная собака, доставлявшая много горя своей вожатой.
Самсон жил нелегко, но весело. Еды не хватало, приходилось ловчить, чтобы получить лишний кусочек, но он не опускался до подхалимства. Лишения на собак действуют по-разному: одни быстро озлобляются, а другие смотрят весело, как бы ни было трудно. К таким собакам принадлежал Самсон. А ведь он рос без матери, у него даже воспоминаний не осталось о том, как он, маленький, хилый комочек, лежал с Шери на случайной подстилке и как Шери слабо, но ласково вылизывала его. И с каждым часом все ласковее и все слабей.
Но иногда ему снились черные неподвижные стеклышки, которые только что были живыми; странная мутная пелена накатывалась на эти стеклышки, а за ней уже ничего не было видно.
Он не помнил мать и потому больше, чем другой щенок, нуждался в ласке. Но ведь и ласку следует принимать не от первого встречного. И если этому не научишься щенком, то потом в жизни будет плохо. Даже недоступный эрдель может в минуту царственного своего досуга милостиво обнюхать щенка. Беги от него, — это не ласка, просто его величеству стало скучно. И если тебя захотел погладить повар Алиджан, — прочь, прочь от него: повар хочет выслужиться перед начальством, а после он не простит своего унижения.
