Валентин Катаев - Зимний ветер
– Хиба же вокруг мало дивчат? – нежно промурлыкал Чабан, скромно опустив густые ресницы.
– Так, я вижу, тебе здесь, в тылу, совсем не плохо.
– Як охфицеру, так и его вестовому! – вздохнул Чабан.
– Ну, ты, брат, до меня не равняйся. Обнаглел.
– Так точно!
Вечером, как в былые времена, вся семья собралась к ужину: не было только Моти, дежурившей в лазарете.
Сначала появились Женька и Павлик, ободранные, как коты, голодные, с поясами, надетыми через плечо. Павлик шел впереди с рапирой в руке, а Женька тащил за ним целую вязанку каких-то странных палашей и эспадронов.
– Сваливай в угол. Завтра будем раздавать отряду по списку. А, братуха, здорово! – воскликнул он, увидев Петю, и с весьма независимым видом протянул ему руку.
С того времени, как они в последний раз виделись в лазарете, Павлик еще более вытянулся, возмужал, огрубел. Если бы не гимназическая куртка и фуражка (впрочем, уже с вырванным гербом), то он ничем не отличался от простого рабочего паренька с Сахалинчика.
– Это что за оружие? – спросил Петя, любуясь лицом брата, его грозно сверкающими и в то же время ясными глазами.
– Оружие нашего отряда, – ответил Павлик. – Мы с Женькой только что его реквизировали в нашем гимназическом зале.
– Попросту сперли? – сказал Петя.
– Не сперли, а реквизировали, – строго ответил Павлик, взглянув на брата с неодобрением. – Эспадроны и палаши. Они хотя и учебные, да могут пригодиться.
– Такой штукой кого-нибудь стукнешь по голове – не обрадуешься, – заметил Женька.
– Да кого же?
– Юнкеров, бойскаутов, гайдамаков, если придется. А что? Скажешь, нет? – спросил, прищурившись, Женька, заметив, что Петя иронически улыбается.
– У нас молодежный отряд при Красной гвардии железнодорожного района, – сказал Павлик. – Я командир. Женька – адъютант. Дай кортик!
– Может быть, тебе еще шпоры дать?
– Шпоры можешь оставить себе. А кортик дай. Тебе он зачем? А для нас все-таки оружие.
– Вы же марсияне. У вас тепловые лучи. Или не марсияне, а… как вас там? Улы-улы-улы!
– Нет, – серьезно сказал Павлик, – мы уже не марсияне.
– Ну, значит, "когда проснется спящий".
– Не спящий. А у тебя револьвера исправного нет?
– Ого! – сказал Петя не без гордости.
Он полез в свой сундучок и вынул из него завернутый в промасленную холстинку великолепный вороненый кольт, полученный накануне ранения и еще ни разу не стрелявший.
– И патроны? – с восторгом воскликнул Павлик.
– Или! – гордо ответил Петя и выложил на стол плоскую тяжелую коробку. – Сто штук!
– Покажь, – простонал Павлик. – Ну, не будь вредный! – Он протянул руку к коробке.
– Не лапай, не купишь, – сказал Петя холодно и снял с коробки крышку.
Павлик и Женька в один голос ахнули. Сто штук толстеньких, тяжеленьких патронов с выпуклыми нетронутыми капсюлями маслянисто блестели в коробочке, тесно прижатые друг к другу.
– Меняюсь на что хочешь! – даже не воскликнул и не простонал, а прямо-таки взвыл Павлик, вцепившись изо всех сил в плечо своего адъютанта, у которого от жадности побелели губы.
Петя с нестерпимым высокомерием согнул руку и показал Павлику локоть.
– На!
Затем он запер патроны и пистолет в сундучок.
– Но имейте в виду, габелки! – строго сказал он, заметив, что мальчики молниеносно переглянулись. – Не думайте сбондить. Оторву руки и ноги.
19
ПРИВЕТ ИЗ ПЕТРОГРАДА
Пришел Терентий в черной кожаной фуражке, с повязкой Красной гвардии на рукаве. Он завел усы, черные, с проседью, отчего его добродушное лицо, побитое оспой, показалось Пете похудевшим, сердитым.
Поверх пальто он был перепоясан офицерским кожаным поясом с наганом в потертой кобуре. Под мышкой он держал буханку солдатского хлеба, завернутую в платок.
– О! – сказал он, увидев Петю, и широко улыбнулся, отчего лицо его стало таким же, как прежде, – круглым, добродушным. – Не знаю даже, как мне теперь называть тебя: чи Петр Васильевич, чи просто Петя?
– Петя, Петя! – весело отвечал Петя, и они обнялись.
Затем все вместе – и Чабан тоже – ужинали жидким супом с толстыми серыми макаронами и большим количеством лаврового листа.
Суп этот раздобыл все тот же Чабан в кухне железнодорожного батальона, где у него оказался земляк-кашевар.
После ужина пили морковный чай "вприглядку". Видно, с продуктами в городе было совсем неважно.
Однако Петя ел с большим удовольствием, по-солдатски подставляя под ложку ломоть хлеба. Впервые за многие месяцы он чувствовал себя просто, покойно, "как дома".
Едва выпили по кружке чаю, как в окно постучали. Терентий засуетился, стал собираться.
– Сейчас! – крикнул он в окно, и лицо его в один миг стало собранным, строгим.
Он оправил пояс, передвинул кобуру и уже с порога обернулся к Пете:
– Ну, теперь я на всю ночь. А ты ложись, отдыхай. Завтра поговорим, решим, что и как.
Следом за Терентием быстро оделись и, сунув в карман по куску хлеба, выскочили на улицу Павлик и Женька.
– Куда же вы? – слабо крикнула им вдогонку хозяйка, но тут же махнула рукой: видно, давно уже к этому привыкла. – Ложитесь, Петичка, отдыхайте, – сказала она, глядя на Петю со своей обычной покорной, несколько грустной улыбкой, чуть заметно покачивая головой, словно не переставая про себя удивляться, как быстро летит время и как быстро из маленького мальчика Пети вдруг получился офицер с погонами, и шпорами, и даже ресничками молоденьких усиков над верхней губой.
– Матрена Федоровна, – сказал Чабан, появляясь в дверях, – я уже зараз натаскал вам воды в кадушку. Ничего больше не потребуется?
– Спасибо, больше ничего.
– Так разрешите, господин прапорщик, ненадолго отлучиться?
Пете стало смешно. В сущности, они оба были теперь дезертирами, но, несмотря на это, связь начальника и подчиненного держалась между ними еще довольно крепко.
– Ладно, отлучайся, – милостиво разрешил Петя, – небось торопишься куда-нибудь к девчатам?
– Так точно. До барышень.
– Валяй!
Теперь, когда Петя вспомнил, что Мотину маму зовут Матрена Федоровна, ему стало легче.
– Такие-то дела, Матрена Федоровна, – сказал он, сладко зевая и кладя голову на стол.
А она смотрела на него, пригорюнившись, как на сироту.
Перед оном Петя накинул на плечи шинель и вышел за калитку постоять.
Было темно, холодно, сыро. Ближние Мельницы спали. На станции Одесская-товарная слышалось кряканье железнодорожных рожков, свистки маневрового локомотива, раскатистое постукивание вагонных буферов.
Эти звуки, которые прежде вызывали у Пети манящие чувства дальних странствий, теперь потеряли всю свою таинственную прелесть и уже ничего не говорили его воображению, кроме того, что вот, наверное, составляется воинский эшелон или санитарный поезд.
Но со всем этим было уже покончено.
Изредка далеко за выгоном, в районе казарм, постреливали, но эти одиночные винтовочные выстрелы доносились как бы из другого мира, не имевшего к Пете никакого отношения.
Петя стал думать о своей любви. Сердце его загорелось. Он очень ясно представил Ирен и себя, поцелуи, свечи, темную парадную. Но, как ни странно, это все тоже происходило как бы в другом мире, отделенном от Пети тишиной холодной ночи.
Посреди улицы прошел патруль Красной гвардии.
Один из патрульных остановился возле Пети:
– Кто?
– Свои.
Патрульный посветил на Петю электрическим фонариком.
– Офицер?
– Так точно.
– Что здесь делаешь?
– Стою.
– Документы.
– Брось, Афоня, не видишь? Это же сын учителя Бачея, прапорщик, живет у Черноиваненок. Я его знаю.
– А! Ну, ничего. Живите. Спокойной ночи. Фонарик погас. Патруль пошел дальше вдоль темных, тихих хибарок Ближних Мельниц.
"Однако как они хорошо все знают, все помнят!" – подумал Петя.
В одном месте над крышами туманный воздух светился. Там были железнодорожные мастерские. Оттуда доносился ровный шум работающих станков. Работали днем и ночью, в три смены. Что там делали? Вероятно, как и на всех заводах, точили шрапнельные стаканы.
Петя улавливал в ночной тишине ровный, непрерывный звук токарных станков и шелест трансмиссий, работавших на оборону.
Неужели эти шрапнели и гранаты еще куда-то полетят и будут разрываться, ломая дома, убивая людей? Неужели еще не все кончено?
Утром прибежала после ночного дежурства Мотя. Петя услышал из своего сарайчика ее возбужденный веселый голос.
Немного погодя она заглянула в сарайчик.
– А хлопчики так еще и не возвращались? – сказала она, увидев, что кровать Женьки и Павлика пуста. – Анисима тоже нема. Ничего себе вестовой. Каждую ночь гуляет. Ну, как вы, Петя, устроились на старом месте? – спросила она, заметив, что Петя не спит.
– Доброе вам утро.
Утро было действительно доброе, ядреное. Ночью сильно похолодало. Из полуоткрытой двери со двора пылала поздняя октябрьская заря, и Мотина фигура в солдатском ватнике, короткой юбке и высоких ботинках вся была охвачена темно-красным угрюмым светом.
