Владимир Битюков - Лесничиха
— И не будет, — сообщила Пионерка, успевшая прибежать и прибрать в кабинетах. — Уехал Семеныч с парторгом насчет сена. Еще вчерась об этом рассуждали.
— А когда вернется? — испугался Якушев.
— Да кто его знает. Колхозы казахстанские далекие. К одному надо подъехать, к другому. И везде поговорить надо, без спеху, по-хорошему…
Витька заметался. Побежал в бухгалтерию, а там его отослали к завхозу; нашел завхоза, а тот широко развел руками:
— Без самого ничего не могу…
Якушев бросился к телефону, но и он дал нерадостный ответ: Седов уже отправился в лесхоз.
Витька вяло, как больной, подбрел к ребятам и тоже опустился на скамью.
— Уо как, — посочувствовал Сема. — Поразъехались все, едри иху за ногу.
Подступала злоба.
— Вы уж лучше помалкивайте, — тихо посоветовал Якушев. И вдруг вскочил, сорвался — И не материтесь, понятно?! Совесть совсем порастеряли! У старой женщины требовали взятку!..
Ребята молчали. Сема угрюмо покуривал, зачем-то пряча папироску в рукав своей рваной телогрейки. Васькины сопели, шмыгали носами, разглядывали пол.
— Срамотища! — возмущался Якушев. Походил взад-вперед, немного успокоился. Предупредил, обращаясь к братьям Васькиным: — Еще одна пьянка — в контору напишу. И в комитет комсомола!.. А вас, — повернулся к Подгородневу, — ударю рублем! И здорово ударю.
— Ладно… Чего делать-то будем? — пробурчал Сема.
— Пойдете на разбивку трассы.
Ребята оживились.
— Под высоковольтную линию на Годыри, — уточнил мастер, и они опять поникли: в степи особенно не разгуляешься. — Сам буду визировать, лично! А ту, низковольтную, завтра перебьете.
— Делаем не по-людиному, — скривился Подгороднев. — Еще и опор нету, и может, и не будет, а уже трассы разбиваем. Смешно…
Но смеяться не хотелось никому. Особенно Витьке. Хорошо размечать линии, когда тебя подгоняют опоры, когда их много накопилось на площадке, когда их все готовят и готовят и надо срочно развозить. Тогда, конечно, другое настроение… И все же лучше сегодня в степь… в степь…
Примерно через час, набрав на целый день еды, электрики уселись в сани и вяло сказали: «Чок». Верблюд шел вперевалку, не спеша, высоко задирая горбоносую голову, будто что-то высматривал впереди. А впереди была белая равнина.
Остановились неподалеку от села, где будет повысительная подстанция, раскидали ногами снег и вбили в землю первый колышек. Один из Васькиных распотрошил подобранную в конюшне старую метлу и воткнул в сугроб хворостину — на всякий случай, если заметет пикет.
Сема взял вешку и с неохотой отбрел в сторону смутно темнеющих на горизонте Годырей. За ним, с трудом размахивая саженью, засеменил второй из братьев Васькиных.
Витька встал над пикетом и пристально вгляделся в полевой бинокль. Отыскал крышу бригадного домика, нацелился, выбросил в сторону правую руку. Сема не спеша поставил вешку. Витька шевельнул левой рукой, и Подгороднев пододвинул вешку чуть к себе. Витька ладонью показал направо, опять — совсем легко — налево, помедлил и резко, обеими руками опустил бинокль.
Ровно, негромко застучала кувалдочка. Звук слегка запаздывал, и удар казался мягким, чуть пружинистым.
Так и шли: не спеша, с перекурами, с длинной остановкой на обед. Обедали в санях, расстелив газету вместо скатерти. На ней — холодное мясо вперемешку с фабричной лапшой, куски хлеба, порядочный шматок сала и десяток яиц. Рядом, по шейку в соломе, стояли две бутылки молока. Было ветрено, но все-таки тепло, и на душе спокойней, как будто невзгоды только снились и теперь вот сны забываются, заедаются, запиваются сладким молоком.
Брали кто что хотел. Сема — тот все напирал на яйца. Он с них ловко снимал скорлупу: прижмет большим корявым пальцем, проведет раз-другой, как скребком, — и она мигом отстает, с легким хрупом падает на газету.
Васькины ели аккуратно, по-мужичьи, подбирая крошки, хотя всего было — есть не переесть. Между прочим, только тут, за едой, Витька начал их немного различать. У Жени лицо понежней, как у девочки, а у Миши — погрубей. Приметки были слабыми, пугливыми, но Витька все-таки запомнил.
После обеда пошли дальше. Уже не хотелось смотреть в тяжелый бинокль, тем более, что домик можно было разглядеть невооруженным глазом: такой выступ серенький, зубок.
Подошли к Узеню, постояли на древнем кургане. Витька окинул биноклем казахстанскую землю, которая ничем не отличалась от остальной. Где-то по этой земле мчится на санках Ситников, а рядом сидит чернявый парторг. Мчатся, почмокивают на Любимчика, подсчитывают предстоящие расходы. Сено они, конечно, купят у более удачливых хозяев: его в Казахстане много. Во-он омет. А вон и еще…
Витька перевел бинокль на Годыри и вдруг обнаружил, что вместо домишки возле коровника — бригадного красного уголка — он, понадеявшись на глаз, уже больше часа метился на стоявшую чуть в стороне скирду соломы.
— Вот это да-а… — зачесал он затылок.
— Чего заснул? — крикнул Подгороднев.
Витька молчал. Если снова метить на домишко, то не линия будет, а змея. Значит, надо назад, к первым пикетам, и почти все начинать сначала…
Подбежали монтеры:
— Что случилось?
— Промашка вышла, косоглазие, — как можно бодрей улыбнулся Витька, вспоминая Семины слова.
Узнав причину, Сема не без ехидства спросил:
— Вот мы сызнова начнем, то как? Сколько запишешь-километров?
— Сколько по проекту: десять. Больше не могу.
— Не можешь, тогда исправляй сам! — рассердился Подгороднев и бросил в снег свою тонкую вешку.
— Ах, так? — прошептал Якушев. — Так? — И, рванув на груди пальто, пиджачок, сунул руку во внутренний карман. Вынул сколько-то денег. — На! Это тебе за лишние километры!
Сема боком-боком посмотрел на него, словно измеряя его рост. Ухмыльнулся криво:
— Бьешь рублями? — Протянул руку и двумя пальцами — указательным и средним, — как защепкой для белья, стиснул деньги. Повертел их перед носом, понюхал и, распахнув, как крыло, телогрейку, плавным жестом направил к пришитому белыми нитками карману. Но или слабой оказалась воровская хватка, или еще что, только Сема вдруг выронил бумажки, и они, подхваченные ветром, понеслись в степь.
— Унесет! — закричал Миша. — Чего же вы стоите?! Женька, беги!
Женя удивленно смотрел то на мастера, то на Сему, вертел головой, а они стояли друг перед другом, оба напряженные, худые, и не двигались.
— Ой! — не выдержал Миша и, словно его тоже подхватило ветром, помчался за слабо темнеющими бумажками. Догнал, принес, задыхаясь, не зная, кому и отдавать. Подумал, отдал Подгородневу.
Витька отвернулся.
— Вот спасибо, — сказал Сема неизвестно кому. — А-то мне до получки не дожить.
Поднял вешку, буркнул примирительно:
— Ладно… Поворачивай оглобли…
Повернули. Подгороднев хмуро, одним ударом кувалды выбивал зубья и бросал их в розвальни. Женя Васькин вытаскивал прутики. Миша торопил голодного верблюда.
Снова начали — рьяно, пытаясь нагнать время. И только-только успели разбить трассу — спустились сумерки.
Бегло, боясь и желая встретить Сопию, Витька обследовал коровники, осмотрел скотные дворы. Надо бы еще и Годыри обойти, но пора возвращаться: Васькины (Сема сам не мог свистеть сквозь зубы) пронзительным свистом звали мастера. И он прибежал.
Все сбились в санях, обложились соломой и поехали домой молча, убродившись за день по мокрому снегу. Женя Васькин дремал, привалившись к Витькиной спине. Доверчивое детское дыхание теплило кожу, легким током подбиралось к сердцу. Якушев сидел не шевелясь, впервые отчетливо почувствовав себя ответственным и за Женю, и за его чуть грубоватого братишку, и за видавшего виды Подгороднева. Почувствовал и даже растерялся: раньше все казалось проще, как в игре…
Подъехали к Алексеевке. Еще издали со стороны лесосклада доносился запах соснового луба. Широким мостом светились в темноте ошкуренные за день бревна. Витька соскочил с саней и, ломая новорожденный ледок, побежал в правление договариваться насчет дубовых пасынков. Но, кроме измученного бухгалтера, потеющего над каким-то там балансом, никого не застал. Тем более Ситникова: тот, оказывается, еще не возвращался.
«Казахстанские колхозы и совхозы далекие. Может, он и завтра не вернется…» — вспомнил Витька бабкины слова. И загорюнился.
Домой шел задумчиво, сутуло. Провалился в лужу, чертыхнулся и прямым ходом двинул в магазин, благо тот еще был открыт.
На полках по соседству с мылом, водкой и горой рыбных консервов лежали брюки, книги, резинка для трусов и обувь. Хотелось купить сапоги или ботинки, но ни тех, ни других не оказалось. Зато имелись огромные, пахнущие свежестью галоши. Якушев напялил их на валенки, притопнул так, что с полок посыпался иней, прошелся, — проскрипел по магазину и, неожиданно для себя, купил.
