Вера Панова - Собрание сочинений (Том 2)
Пламенно запахло смолой. Машины прошли с рокотом и грохотом, и там, где они прошли, осталась блестящая черная гладь, пышущая жаром. Как будто конец черной ленты приложили к серой ленте, подумала Юлька. И такая же лента стала разворачиваться там, куда пошли машины. Две асфальтовые трассы скрестились среди трав.
— Силища! — сказал Андрей.
Поехали дальше. Чем ближе к стройке, тем больше разных вещей на дороге и по сторонам ее.
Чернел котлован, около него навалены металлические конструкции, доски, балки, серые плиты.
За котлованом сарайчик, у сарайчика машина с железным грузом.
Барак с вывеской: «Столовая».
Трансформаторная будка с черепом.
И еще штабеля серых плит разных форм и размеров; красной краской на плитах крупно написаны цифры.
Уже хорошо видно, что делают люди на доме, который строится подальше котлована, и что делает кран.
Кран низко опускал трос; человек, стоявший на земле, прикреплял к тросу плиту с красной цифрой; трос укорачивался, плита уходила вверх, висела, примеряясь, и осторожно опускалась на стену строящегося дома, а там люди руками помогали ей стать как нужно.
В плитах прорезаны окна, с рамами, только без стекол.
Было три этажа, три ряда окон, и уже — окно за окном — четвертый нарастает этаж. И высоко стоят строители.
— Как будто из кубиков складывают, — сказала Юлька.
Один из строителей в ожидании крана похаживал по стене и покуривал. Он был совсем молодой, моложе Андрея. И крановщица в будке молоденькая, и тот парень в майке, что прикреплял плиту к тросу. Сзади из выреза майки выползал синий краб.
Неподалеку прогуливалась, спотыкаясь о кочки, девушка под клетчатым зонтиком.
«Тоже пришла посмотреть, как мы», — подумала Юлька.
Прогуливаясь, девушка с зонтиком подошла к татуированному парню и что-то ему стала говорить. И крановщица что-то сказала, высунувшись из будки, и дала девушке с зонтиком бутерброд, с колбасой, кажется.
— Она тоже здешняя, — сказала Юлька, оглядываясь на них. — Как она называется? Прораб?
— Вряд ли, — сказал Андрей. — На прораба не похожа. Вот наш дом.
Они приехали.
Юлька сошла наземь и одернула юбочку.
Их дом был построен, восемь ярусов окон смотрели на них мутными, еще немытыми стеклами.
Где-то за домом, невидимая, ужасным голосом завизжала электрическая пила. А когда она замолчала, из дома стало слышно звонкое постукивание молотка по металлу.
— Я думаю, нам тут будет хорошо, — сказал Андрей.
— Конечно, хорошо. А ты уверен, что именно этот дом?
— Определенно. Специально молодежный дом.
— Интересно, которое наше будет окно.
— Интересно.
Их пальцы соединились на секунду и разжались снова.
— Я тебя люблю, — сказал он.
— Тшшш… — шепнула она. — Андрюша, а войти туда можно? Здесь нигде не написано, что вход воспрещается.
— Войдем, — сказал он, ставя велосипед к стене.
Они несмело вошли. Светлая лестница была густо заляпана сырым мелом. Наверху ударил по металлу молоток, звук сгустился, разросся и заполнил дом.
— Паровое отопление налаживают, — сказал Андрей.
Он не был в этом убежден, но как можно упустить такой случай показать свою мужскую осведомленность.
— Не поскользнись, — предупредил он, придерживая Юльку под руку.
Вверху ходили ноги и гулко раздавались голоса. Лестница усиливала звуки, как рупор. Львиный бас звал: «Фесенко! Фесенко!» И опять, после паузы: «Фесенко!» Звонкий тенор закричал изо всей силы: «Да где ж Фесенко?!» — словно у него наконец лопнуло терпение. По перилам сидя скатился подросток в кепке, надетой козырьком назад. Юлька подумала, что он и есть Фесенко. Но это оказалось не так, потому что подросток, выскочив на улицу, засвистал в два пальца и тоже стал кричать: «Фесенко! Фесенко!»
— Ось Фесенко! — радостно зарокотал бас наверху.
— Вот Фесенко! — отозвались другие голоса — будто эхо покатилось.
— А пошлите его ко мне, — раздельно и ядовито сказал звонкий тенор. Дайте-ка сюда Фесенко!
— Пошли назад! — быстро сказал Андрей.
— Почему? — удивилась Юлька.
— Сейчас они будут ругать Фесенко, — сказал он и, держа ее под руку, помчал вниз. Домчавшись, Юлька рассердилась:
— Что с тобой? Кого ты испугался?
— Видишь ли, — сказал он, — тебе совершенно ни к чему слушать то, что они приготовили для Фесенко. Он слишком долго не шел, и слишком тут мощная акустика.
Стоявший на улице подросток в кепке козырьком назад снова свистнул и заорал, призывая Фесенко.
— Фесенко нашелся, — сказала ему Юлька, верная своим тимуровским принципам. — Да, да. Он уже там.
— Ничего, — сказал Андрей. — Мы придем сюда, когда внутренние работы будут кончены. Юлька, ну скажи мне…
— Что?
— Ты знаешь.
— Андрюша, сколько можно?
— Ты давно не говорила.
И опять пальцы встретились и разлучились.
— Больше всех, — сказала Юлька, глядя узкими глазами вверх, на медленно поворачивающуюся в небесах руку крана. — Больше всех и на всю жизнь.
— Да, уж пожалуйста, на всю жизнь! — сказал Андрей. — Иначе это лишено всякого смысла.
Вернувшись в город, они заехали в общежитие, где жил Андрей; Юлька подождала в вестибюле, пока Андрей переодевался, а потом поехали на трамвае в парк культуры и отдыха.
— Прежде всего в ресторан, — сказал Андрей. — Ты, наверно, умираешь от голода, я тоже.
— Я бы поела, — сказала Юлька, — только, конечно, не в ресторане.
— А где?
— В обыкновенной столовой.
— Тут нет столовой.
— Ну, в буфете.
— Как в буфете?
Человек надел выходной костюм и новый галстук, гуляет с невестой, на сберкнижке у него тысячи, а ему предлагают идти в буфет!
— Там же только сосиски, — сказал он сдержанно, — а остальное все холодное. Я хочу поесть по-человечески.
Юлька ни разу не была в ресторане, она видела его только издали, когда бывала в Доме культуры.
— Но танцевать и пить вино ты не будешь! — сказала она. — Иначе я встану и уйду.
— Да сейчас и музыки нет, — сказал он, — что ж я, больной, что ли, танцевать без музыки… Там одни дети, вот смотри!
Действительно, на террасе ресторана сидели дети с матерями и пили кефир.
— Ну, хорошо, — сказала Юлька, всходя на террасу.
Они заняли столик у балюстрады, откуда был вид на зеленую лужайку, окруженную деревьями, и на пруд с лодочкой.
— Выбирай, — сказал Андрей, открывая перед Юлькой меню.
Юлька прочла меню — все ей показалось безумно дорого.
— Возьмем биточки в сметане, — сказала она.
— Мы возьмем вот что, — сказал Андрей. — Мы возьмем борщ флотский, возьмем котлеты киевские, возьмем салат из свежих огурцов и потом пломбир.
— А что за котлеты киевские?
— А кто их знает. Наверно, что-нибудь выдающееся, если дороже ничего нет.
— Ты сошел с ума! — сказала Юлька. — Нет, давай есть биточки.
— Значит, — сказал он, — мы так и уйдем, не узнав, что такое киевские котлеты?
Она заколебалась. А пока она колебалась, подошла официантка в шелковом фартучке, и препираться стало невозможно.
В ресторане было в этот час пусто. Дети и матери выпили свой кефир и ушли, на террасе остались только Юлька с Андреем, да человека три сидели в зале за разными столиками. Но, видимо, там предполагался большой банкет, потому что у одной стены был красиво накрыт длинный стол, на нем стояло много блестящей посуды, цветы и серебряные ведерки с бутылками.
— Расскажи, как там на экзамене, — сказал Андрей.
Юлька рассказала, какой она вытянула легкий билет, и ее спросили еще из Некрасова, как раз то, что она повторяла, «Выдь на Волгу», так удачно; и как поразительно отвечала Тамара, и как ходили все вместе есть мороженое на радостях.
— Слава богу, два экзамена позади, — сказал Андрей отеческим тоном.
— А впереди девять, — вздохнула Юлька и задумалась. — Все-таки странно, — сказала она потом.
— Что странно?
— Что конец.
— Не понимаю.
— Как же не понимаешь? — спросила она укоризненно и кротко. — Всю жизнь я ходила в школу. Ты подумай: всю жизнь. И вдруг не надо больше. Ведь странно.
— Не будет школы — будет другое.
— Ты думаешь, я жалею? Нам всем надоело до ужаса. Но ты понимаешь вот стоит дом. Пройдет пятьдесят лет, я зажмурю глаза (Юлька зажмурила глаза) — и я его увижу, каждый кирпичик, и голубую доску… Десять лет ходила, во всякую погоду. У меня там была своя парта… учителя… И вдруг ничего моего нет, со мной — всё. А дом стоит, где стоял.
— Если в жизни не происходит перемен, — сказал Андрей, — это не жизнь.
— Как обижались на Конкордию Власьевну, — сказала Юлька, — даже хотели ставить вопрос, что у нее эта возмутительная привычка говорить «дети». Даже в десятом классе не могла перестать, говорила: «дети». А теперь никто никогда не назовет…
