Владимир Тендряков - Апостольская командировка. (Сборник повестей)
Я сработался с ними, но это не значит, что всех их одинаково уважаю, всеми доволен, не желал бы, чтоб кто-то из них стал лучше, чем он есть на самом деле.
По правую руку от меня сидит завуч школы — Анна Игнатьевна. Как всегда, с дрябловатого лица пятидесятилетней женщины преданно уставились на меня светлые глаза, в них даже не наивность, а какая-то младенческая чистота. Передо мной она преклоняется, всякое мое указание выполняет с усердием, даже с излишним. Если я мимоходом замечаю, что такому-то учителю за то-то следует поставить на вид, то Анна Игнатьевна мчится к нему сломя голову, устраивает разнос со скандалом, объявляет выговор. Если я прошу доставить мне краткие сведения, Анна Игнатьевна подымет на ноги всех преподавателей, требует от них самых пристрастных отчетов, а я потом утопаю в целом ворохе бумаг и не могу отыскать то, что мне нужно. Мне это осложняет, а подчас сильно мешает в работе. Можно бы среди учителей легко подыскать более толкового заведующего учебной частью, но у нас как-то не принято снимать с работы или понижать в должности за излишнее усердие.
Зато преподаватель литературы в старших классах Аркадий Никанорович постоянно мне противоречит. Если я говорю «да», то он всегда находит повод, чтоб сказать «нет». Острый подбородок, острый нос, остро и внимательно поблескивают из-под очков глаза — колюч и ехиден. Аркадий Никанорович, как это ни странно, мой большой помощник. В моих предложениях не кто другой, а он первый находит слабые места. При нем я невольно становлюсь придирчивее сам к себе, но, разумеется, не всегда с ним соглашаюсь, точнее сказать, соглашаюсь редко. Анна Игнатьевна боится Аркадия Никаноровича, недолюбливает его, а я, если не задерживают в школе дела, с удовольствием провожаю его после работы до дому. И, наверно, жители нашего городка не без улыбки поглядывают на две так не подходящие друг к другу фигуры: мою, толстую, грузную, весьма-таки неуклюжую, и Аркадия Никаноровича, тощую, подобранную, вышагивающую энергичной походочкой. Бывает, что я захожу к нему домой, он выставляет на стол настойку и уж тогда засиживаемся до полуночи — разумеется, спорим, разумеется, не сходимся во мнениях.
Я больше всего уважаю не тех, которые делают, что я захочу, а тех, кто может сделать, чего мне невдомек или не под силу. Молодые учителя, муж и жена Тропниковы, отчаянные экспериментаторы, мне постоянно приходится следить, чтобы они не наломали дров. Семь попыток из десяти кончаются у них неудачей, зато три — наверняка успех, причем такой, какого я обычно не в состоянии предвидеть.
За общим столом сидят и такие учителя, как Мария Митрофановна Кологривова. Она более сорока лет проработала в школе, в свое время гремела по области, получила звание заслуженного учителя, награждена орденом, сейчас уже слаба здоровьем, работает через силу, но все еще медлит уходить на пенсию. Сидят и такие, как Наталья Федоровна Ромашкина, — девочка, сама похожа на школьницу. Сидят и, вроде Евгения Ивановича Морщихина, добросовестные работяги, на кого всегда можно положиться, но пороху они не изобретут.
Случай с Тосей Лубковой… Можем ли мы ручаться, что это редкое исключение, что подобные случаи никогда не повторятся в стенах нашей школы? Так ли?.. Тося Лубкова знает из наших уроков, что человек, например, произошел от обезьяны, вряд ли верит в наивную сказку об Адаме и Еве. Знает — и признает бога. Почему?
В нашем городе вся антирелигиозная пропаганда сводится к одному — раз или два раза в месяц выдавать на-гора лекцию вроде «Было ли начало и будет ли конец мира?» Подойдет это нам?..
Верующие тетушки типа Серафимы Колышкиной действуют другим способом. Они не читают лекций, не выступают с докладами, просто находят человека с житейскими неувязками, душевными сомнениями, сочувствуют ему, влезают в душу, интересуются его болями, его сомнениями. Своего рода индивидуальный подход. Может, нам перенять метод Серафимы Колышкиной?
Вопросов много, и это не вопросы повышения активности на уроках, не подведение итогов перед весенними экзаменами, не то, о чем мы привыкли говорить на педсоветах, в чем чувствуем себя уверенно.
За длинным столом тесно сидят учителя. Тридцать с лишним человек, почти у всех высшее образование, добрая половина из них десятилетиями копила педагогический опыт. Отряд культурных людей, пожалуй, самый многочисленный и в городе и во всем районе.
14
Чета Тропниковых выдвинула свой боевой план.
Кто-то из учителей должен взять на себя обязанности воинственного защитника богословских идей, на один вечер перевоплотиться в попа. Другие учителя подготовят учеников, заглянут с ними в библию и в евангелие (глупо возражать тому, о чем знаешь лишь понаслышке), познакомятся с работами философов-материалистов, писателей, ученых. Учитель, принявший обличье попа, и ученики встретятся на глазах всей школы. Это будет не столько диспут или поединок, сколько игра. Не война, а маневры. Однако игра должна идти всерьез. Маневры, если они своими трудностями, тяготами, сложностью поставленных задач не будут напоминать настоящую войну, бесполезны. Спор непременно должен быть ожесточенным, поповские выпады — глубоки, содержательны, остры. Легкая победа или вызовет недоверие, или заставит пренебрежительно думать о враге. А нам нужно, чтобы в таких маневрах рождались закаленные бойцы, которые в будущем, при нужде, смогли бы выдержать войну настоящую.
На Тропниковых сразу же набросился Аркадий Никанорович.
Тося Лубкова знает, что человек произошел не от созданного богом Адама, а от обезьяны. Знает — и верит в бога! Причина Тосиной веры не в темноте, не в незнании каких-то истин. Доказывать ей, что библия обманывает, что Адама не существовало, повторять основы дарвинизма, которые она проходила на уроках, бесполезное дело. Почему Тося верит в бога? Да потому, что перестала верить в людей, в товарищей. Ей не столько нужен диспут, открывающий глаза на научные истины, сколько моральная поддержка.
Чета Тропниковых: он — учитель физики, она — химии. Он высок, плечист, лобастая голова всегда в упрямом наклоне, взгляд решительный, исподлобья — не человек, а стенобитное орудие, всегда готов идти напролом. Она тонкая, светлая, с серыми глазами, мягкая на вид, обманчиво наивная, с женской хитрецой и с женским сумасбродным упрямством. Он глушил Аркадия Никаноровича своим басом, она опутывала лирическим сопрано. Но Аркадий Никанорович, как кремневая сосенка на песчанике, не гнулся, горячо блестел очками в сторону Тропникова — мужа, отпускал отточенные улыбочки Тропниковой — жене.
— Учтите: Тося Лубкова уже вернулась в школу! — напоминали ему.
— И что же? Может, хотите сказать — перестала верить? Тогда о чем спор, разойдемся по домам, довольные и успокоенные.
— Она вернулась, значит как-то доверилась одноклассникам!
— Ой ли?
— Улыбайтесь сколько хотите, а первый шаг к доверию сделан.
— Дальше?
— Дальше добьемся, чтоб ее доверие к ребятам росло.
— Оч-чень хорошо! Дальше?
— А дальше ее товарищи, которым она как-то доверяет, начнут диспут о боге!
— И, разумеется, переубедят ее.
— Пусть Тося не будет принимать прямого участия в диспуте, пусть следит со стороны…
— А если она станет не следить, а избегать?
— Не станет!
— А вдруг да… Вдруг да эти диспуты заставят ее опять отдалиться от товарищей. Не придется ли, уважаемая Ирина Владимировна, снова возвращать ее в лоно нашей матери-школы, тянуть песенку про белого бычка?
— Станет следить! Не может не следить! Любой разговор о боге у нее неизбежно вызовет болезненное любопытство. Понимаете — болезненное! Магнитом потянет! Это ли не сближение! Это ли не решение вопроса!
— Вашими бы устами да мед пить.
Как и должно быть, одни учителя стали на сторону Тропниковых, другие — на сторону Аркадия Никаноровича.
Учительская забурлила.
Мало-помалу один за другим все повернулись ко мне.
— Согласен с Аркадием Никаноровичем, — начал я, — согласен, что для Тоси нужнее сейчас не наше просвещение, а наша человеческая поддержка. Мы все силы, все время отдаем обучению. Считай, другим не занимаемся. Уроки, домашние задания, дополнительные занятия… Учим и ревниво напоминаем: слушай объяснения учителя — нужно для тебя, выполняй домашние задания сам, отвечай за себя. Всюду сам и для себя!
— Анатолий Матвеевич! — Верный завуч Анна Игнатьевна, округлив от удивления девичьи наивные глаза, воззрилась на меня. — Разве можно иначе?
— Наверно, нельзя. Думаю, и дальше будем учить, как учили, по-старому.
— И все-таки…
— И все-таки в противовес тому, что над алгебраической задачей или литературным сочинением ученик должен думать в одиночку, нужно найти такое, над чем бы думали все, сообща, коллективно, школой. Думали, искали, спорили, тесно общались. Что-то помимо той учебы, которая предопределена программой.
