Абдурахман Абсалямов - Белые цветы
— Нет, я и в Казани буду лечить трудовой народ, — твердо ответил Абузар Гиреевич, не обижаясь на упрек, высказанный в столь резкой форме.
Валиулла отвез его на станцию. При расставании этот широкоплечий, сильный мужчина расплакался.
— Зачем ты нас покидаешь? — говорил он Абузару Гиреевичу. — Может, не угодили чем тебе или не по сердцу пришлись?
Валиулла, с кнутом под мышкой, долго стоял возле подводы печальный, как большой осиротевший ребенок: он не мог и не хотел понять доводов Абузара Гиреевича, который говорил, что ему необходимо учиться дальше: чем больше он получит знаний, тем лучше будет лечить людей. Валиулла твердил свое: «Ты прочел столько книг, неужто все мало?»
В последнюю минуту у Абузара Гиреевича тоже навернулись слезы на глаза. Из окна вагона он махал рукой Валиулле, пока за поворотом не скрылась станция.
В Казани Абузар Гиреевич в назначенный день и час явился в клинику Казем-бека. Но в душе он сомневался. Ему казалось, что профессор и сам позабыл о слове, взятом со студента Тагирова. Но Казем-бек встретил его на пороге кабинета, держа часы в руках, и, прежде чем поздороваться с Абузаром Тагировым, проговорил с упреком:
— Уважаемый коллега, вы явились с опозданием на пятнадцать минут. А потом— как вы одеты?! — Абузар Гиреевич ради торжественного случая принарядился. — Ведь вы не щеголь, а врач. Наденьте сейчас же халат! Больные не должны видеть вас в этом, простите, легкомысленном костюме. Они могут подумать, что в клинику явился пустозвон какой-нибудь… — Сделав это внушение, он закончил: — Итак, идите, больные ждут вас. Прошу в следующий раз быть более аккуратным…
— Спустя два года упрекнуть за опоздание на пятнадцать минут и сейчас же приказать: «Идите, больные вас ждут!» — Абузар Гиреевич поднял указательный палец и произнес свое многозначительное: «Гм!» А помолчав, добавил: — Это — незабываемо!
В своих рассказах о прошлом Абузар Гиреевич не щадил именитых казанских баев за их невежество, кичливость, самодурство.
— По делу ли собрался бай, в гости ли, в баню ли — все равно сядет на резвого рысака, обряженного в дорогую сбрую, и едет, задрав голову, как говорят в народе — глядя в небо ноздрями. Шагу не пройдет пешком. На голове — расшитая бисером тюбетейка, сам в чесучовой рубашке, в камзоле без рукавов, поверх камзола — бешмет, на бешмете, в зависимости от времени года, либо легкий джилян, либо лисья шуба. На ногах ичиги с калошами. Козлиная бородка, подбритые свисающие усы…
Однажды Абузара Гиреевича пригласили осмотреть одного из таких спесивых богачей,
— Зашел я к нему в дом., поздоровался. Кто, спрашиваю, болен?
— «Больной не убежит, — отвечает бай, — а ты сперва скажи, кто тебе платит жалованье?»
— «Казна».
— «Понятно, — кивнул бай. — А как платит — помесячно или поденно? И сколько, скажем, за день или в месяц?»
Я объяснил ему, что получаю от казны сорок три рубля пятьдесят копеек в месяц. Бай насмешливо и высокомерно посмотрел на меня, пренебрежительно махнув рукой, сказал:
«Я не нуждаюсь в твоих услугах, любезный. Мне нужен не дешевый, а дорогой доктор, потому что я дорого ценю свое здоровье. Вон Микулай Карпич, говорят, загребает у казны пятьсот рублей в месяц. Скажи там, чтоб прислали Микулая Карпича».
Доктор Абузар Тагиров откланялся и вышел.
Был и еще случай. Доктора опять позвали к не менее известному в Казани богачу. Отказаться нельзя — больному ведь не легче оттого, что у него кошелек толстый. Все же Тагиров решил: «Если и этот спросит о жалованье, скажу, что получаю тысячу рублей, — по крайней мере, не натерплюсь унижений».
На сей раз вопроса не последовало. Оказывается, хозяин старается жить на «аурапий-ский» [10] лад. С виду здоровяк, каких мало.
— Где больной? — спросил доктор.
— Предположим, я и есть больной, — ответил хозяин.
— На что жалуетесь?
— А вот сейчас узнаем, — невозмутимо говорит хозяин.
— У кого же узнавать? — удивился доктор.
— У моей жены узнаем…
Оказывается, болен-то не сам бай, а его жена. — Тогда пройдемте к больной, — предложил доктор. — Может быть, ей нельзя вставать с постели.
— Что значит нельзя?! — оскорбился бай. — Если прикажу, значит, можно.
Он велел прислуге ввести жену. С трудом приковыляла исхудавшая женщина, села в сторонке, — лицо ее прикрыто.
Абузар Гиреевич хотел подойти к ней, чтоб осмотреть.
Бай подскочил, как ужаленный:
— Нельзя!.. Разве ты не знаешь, нельзя притрагиваться к чужой жене. Это великий грех. Ты смотри и спрашивай со своего места.
Из расспросов выяснилось, что у женщины уже давно болит живот. Надо бы исследовать.
Но бай и близко не подпускает к своей жене:
— Я сам ощупаю. А ты смотри и слушай.
Он принялся тыкать кулаком в живот больной. Тычет и спрашивает:
— Здесь болит?.. А здесь?..
Абузар Гиреевич закончил свой рассказ:
— Смех и грех!.. Злейшая трагикомедия. Но вам, — заявил он мне с простодушной откровенностью, — этого не описать. Тут нужно перо классиков татарской литературы — Галиаскара Камала или Фатыха Амирхана.
Каждый день открывал мне новые стороны характера Абузара Гиреевича.
По своей наивности, а возможно инертности мышления, я полагал, что у старого профессора, вся жизнь которого прошла в больницах, среди стонов и страданий, крови и слез, душа окостенела, сердце очерствело и стало безразличным к прекрасным картинам природы. Как я ошибался! Зрение его не притупилось, сердце не окаменело. Он говорил:
— В русском и татарском фольклоре часто встречаются сказки о золотых реках. Вы думаете, все это только мечты, выдумки? Нет! Я видел золотую реку собственными глазами.
Это было на Байкале, незадолго перед первой мировой войной. Я находился в длительной служебной командировке в Иркутске. Почти каждое воскресенье уходил в горы. Однажды брожу в сопках и вижу: по крутому склону течет золотая река… настоящая! Так хорошо видно, что ошибиться невозможно. Я решил подобраться к берегу чудесной реки. Взбирался, взбирался — вершинам конца-края нет; поднимешься на одну — дальше возникает другая, еще выше. Выбился я из сил. А золотая река нисколько не приблизилась — все течет и течет вдали, завораживая взор… Старые сибиряки потом объяснили мне. Оказывается, местами, в сибирских горах есть залежи прозрачной слюды. Она-то и сверкает на солнце, как золото. А теперь представьте на моем месте какого-нибудь охотника, жившего сотни лет тому назад. Преследуя зверя, он нечаянно натолкнулся взором на такую же золотую реку. Остановился, смотрит, любуется — и трепещет от восторга и страха. Возвратившись к соплеменникам, сидя у костра, рассказывает об изумительном видении. Разумеется, он несколько приукрасил все, что видел. И этот его рассказ, переходя из уст в уста, из поколения в поколение, превратился в легенду. Но какой бы фантастичной ни была она, где-то в природе, в жизни, существует ее реальная основа…
Возвращаясь из Сибири, Абузар Тагиров проезжал через родные края — мимо Чишмы. Он прильнул к окну вагона: ему казалось, будто Валиулла все еще стоит со своей лошадью около вокзала. Тагиров вышел на перрон. Жаркий летний день. Когда-то шумная, оживленная станция была теперь пуста, поблизости не видно ни деревни, ни людей. Всех разогнала, многих загубила гражданская война, разруха, голод. Доктор Тагиров с тяжелым чувством одиноко бродил по перрону. Начальник станции, вышедший встретить поезд, сейчас же скрылся куда-то. Неожиданно Абузар Гиреевич заметил одинокого человека, прижавшегося к стене вокзального помещения. Он опух от голода, стоит и покачивается. Безумный взгляд устремлен в опаленную солнцем степь. На одну минуту Тагирову показалось, что это Валиулла. Доктор позвал: «Валиулла, Валиулла!» Человек даже не шелохнулся. Он все смотрел в степь, где колыхалось черное марево.
В 1935 году Абузару Гиреевичу снова пришлось проезжать мимо Чишмы. Была лунная ночь. Блестели бесчисленные рельсы. На всех путях цистерны с нефтью и… вагоны, вагоны, вагоны, груженные зерном. Несмотря на позднюю ночь, всюду сновали озабоченные, занятые делом люди…
Чем чаще я общался с профессором, тем больше открывал в нем новых, интересных черт.
— Я прирожденный охотник, — как-то признался Абузар Гиреевич, необычайно удивившись тому, что я не интересуюсь ни рыбной ловлей, ни охотой. — Потому и на курорты езжу крайне редко. Да и стоит ли ездить за тридевять земель, когда в наших краях есть замечательные места — Кама, Волга, Вятка, Белая… Это же изумительные реки!
Разве плохо отдохнуть на Каме, у Ижевского источника! Заливные луга тянутся на пятнадцать — двадцать верст. А переливающаяся на солнце прекрасная Кама! Знаете, это изумительная картина! Глаз не оторвешь. И потом — этот шум волн. Ведь Кама шумит по-своему. Будто она шепотом ведет нескончаемый свой спор с берегом. О чем этот спор — никто не знает. Может, это и не спор, может, река поверяет берегу сбои тайны. Я много раз сидел на крутом берегу Камы и слушал всплески ее волн. Это не похоже ни на гул морского прибоя, ни на волнение Белой или Волги. Шум камских волн своеобразен, как хорошая музыка.
