Марк Гроссман - Гибель гранулемы
Павел совершенно терялся в догадках. Он стал много курить, заметно похудел, и товарищи, обеспокоенные этим, пытались выяснить, в чем дело.
— Мо́жа, он хво́ры? — крутил усы Гришка.
— Какой — хворый! Он же влюбился, ты что, не видишь? — серьезно утверждал Линев.
Павел пожимал плечами и ничего не говорил.
Анна начала сдачу выпускных государственных экзаменов.
Павел взял краткосрочный отпуск и выстаивал возле института целые дни. Когда она выходила после консультаций из подъезда, он бежал к ней навстречу, бросал нетерпеливое «как?» и, узнав, что все хорошо, стискивал ее ладошку в своих железных лапах.
Она счастливо морщилась, передавала ему портфель, и они шли к ее дому.
Пройдя два квартала, немного стояли, и Анна, простившись, отправлялась к себе.
Наконец наступил день последнего экзамена. Анна сдавала педагогику.
Павел с утра занял свой пост неподалеку от главного подъезда. Он не обращал внимания на шутки и беззлобные усмешки студентов и студенток, вероятно, понимавших или знавших, зачем он здесь.
Павел то сидел на скамейке, то вскакивал и прохаживался, прижимая к груди громоздкий сверток с подарками. Именно этот сверток вызывал сегодня у будущих педагогов особое веселье.
Но вот Анна показалась в подъезде. Увидев Павла, она медленно пошла к нему, но не выдержала и побежала. Была сияющая, стройная, в новом, хорошо облегавшем фигуру пальто. Несмотря на июнь, в городе было прохладно.
— Поздравь меня, — сказала она, улыбаясь. — Я уже не студентка, милый!
Она впервые сказала ему «ты» и впервые «милый».
И Абатурин, не то совершенно осмелев, не то вовсе одурев от радости, прямо около института, никого не стесняясь, поцеловал Анну в милые, тысячу раз снившиеся ему губы.
Она сначала вся расцвела, но уже в следующее мгновение глаза ее расширились от страха и потухли.
Павел оробел и, растерянно подняв с земли упавший сверток, все отдавал его Анне.
— Возьми, Аничка. Это — тебе. И пудреница… и туфли… и еще всякая мелочь…
Они шли молча к дому Вакориной, и Павел старался всеми силами поддержать свою волю. Он помнил, что должен сказать Анне сегодня вызубренные им и очень важные слова. Он, конечно, поступил неосмотрительно там, у института, по-мальчишески дал волю своим чувствам. Он позволил себе это, потому что казалось: Анна знает или догадывается, о чем он собирается сказать ей, и ничего не имеет против… Но вот, вышла размолвка…
Они остановились на этот раз у ворот ее дома, и Павел, поколебавшись, спросил:
— Можно зайти к тебе? Очень надо поговорить.
Она заметно побледнела и покачала головой:
— Нет, не нужно, Паша.
Павел совершенно неожиданно почувствовал раздражение и испугался его. И все-таки, не сумев пересилить себя, спросил:
— Ты любишь другого? Тогда зачем все это?.. Ведь не школьница… Должна понимать.
Вакорина ничего не ответила, и лицо ее потемнело.
Павел расстроился:
— Анна, что с тобой?
Вакорина молчала.
— Ну, ладно, — проворчал Павел, роняя пепел папиросы себе на пальцы. — Ладно, к тебе нельзя. Но ведь сегодня такой день. Пойдем в ресторан, прошу тебя. Выпьем по рюмке вина и перекусим что-нибудь. Ты ведь согласна, Анна?
— Хорошо, — сказала Вакорина вяло. — Только подожди, я переоденусь.
Она скоро вернулась.
— Поедем на автобусе, я очень устала. Экзамены, вся эта нервотрепка… ты знаешь… я просто измотана.
— Конечно, поедем.
В ресторане Анна чувствовала себя неуверенно, беспокойно оглядывалась, и ее лицо постоянно омрачала тревога.
— Ты первый раз здесь, Аня?
— Конечно.
— Я тоже. Ничего, быстро привыкнем. Вдвоем-то не страшно.
Официант, подходя, бросил быстрый взгляд на молодую пару и вытащил из-за уха карандаш. Это был краснощекий рукастый парень, и палочка карандаша совсем тонула в его крупных и толстых пальцах.
«Странно, — подумал Абатурин, — и как ему не грешно заниматься этим бабьим делом!.. А почему — бабьим? Тяжелая работа. Надо перетаскать за смену пуды посуды и пищи. И все-таки…»
— Вот ты как думаешь, — спросил он Анну, когда официант, приняв заказ, ушел, — ведь было бы толково сделать маленькие тележки на резиновом ходу? Официантки — раз-два — и перевезли бы все к столикам.
— Да, конечно, — не глядя на него, подтвердила Вакорина.
«Что с ней? — тревожно думал Павел. — Почему скрытничает? А может, и вправду смертельно устала от учебы, экзаменов, домашних забот?».
— Прошу вас… — прозвучал за спиной Павла голос официанта.
И он движением фокусника, хорошо уверенного в своем успехе, поставил на стол ведерко с шампанским. Потом сдернул с подноса салфетку и выложил блюдечки с красной икрой, с тонкими, как листья, кусочками балыка и тарелочку с пирожным.
— Бутылочку открыть или сами?
— Нет, спасибо, — отказался Абатурин, — кругом много народу, вас ждут.
Официант слабо улыбнулся и, перекинув полотенце через плечо, пошел на кухню.
Павел взглянул на огромную пробку бутылки, обернутую блестящей бумажкой, и покраснел:
— Ты не знаешь, как открывается?
Анна покачала головой. Она вглядывалась в конец зала, куда вела лестница с первого этажа. Сейчас там шел хмуроватый пожилой мужчина.
«Почему она боится? — снова подумал Павел. — Не девчонка, чего же стыдиться?».
Вертя бутылку в руках, покосился на Анну: «Неужели у нее кто-нибудь есть, и она боится встречи с ним? Кто-то, наверно, есть».
Абатурин стал откручивать пробку, но вдруг она быстро поползла из горлышка и выстрелила громко, как детская хлопушка. Павел еле успел подставить стаканы.
— Выпьем, — подвинул он Анне вино, — за диплом и за все хорошее.
Анна взяла стакан, подержала его в ладонях и растерянно поставила на место.
— Мне нездоровится, Павел. Спасибо.
— Но ведь сегодня… — начал было Абатурин.
— Я не стану пить. Не сердись. И есть тоже не хочу.
— Как же так?.. Не одному же мне?
— Не сердись, ради бога. Выпей один. И за себя и за меня.
Павел нахмурился, резко выпил стакан с кисловатым шипучим вином, налил второй и тоже выпил. Опьянение не приходило.
Обрадовался, увидев неподалеку знакомого краснолицего официанта, и попросил себе водки.
— Одну секундочку, — взмахнул парень полотенцем и понимающе улыбнулся. — Это — мигом.
Он действительно быстро принес крошечный графинчик с водкой, тут же перелил ее в стакан и, еще раз устроив на лице улыбку, убежал.
— Паша, хватит, — попросила Анна. — Ты отравишься так.
— Я за тебя, — упрямо качнул головой Павел. — За нас, Анна.
Он понимал, что ведет себя совсем не так, как хотел и как надо, но теперь уже хмель быстро туманил голову, и язык сам плел, черт знает что.
— Пойдем, — сказала Вакорина, вставая, — у меня кружится голова.
Вероятно, ей было неудобно входить с нетрезвым Павлом в автобус, и они пошли пешком по Пушкинскому проспекту.
Дойдя до входа в городской сад, Павел взял Анну под руку и, не спрашивая разрешения, повел по пустым аллеям, забрызганным теплым летним дождем.
Дождик медленно и монотонно бил по листьям; где-то в глубине сада надоедливо картавила ворона.
Анна подошла к сухой скамейке, защищенной от дождя деревьями, сказала Павлу:
— Посижу. Хорошо?
— Нет, — отозвался Павел и придержал ее за руку. — Постой, Анна. Я скажу что-то.
Она, верно, догадывалась, что он хочет сказать, и сделала слабую попытку помешать ему.
— Не надо, прошу тебя…
— Нет, — упрямо покачал головой Павел. — Я скажу.
Вдруг почувствовав, что его покидает храбрость и не желая пасовать в последнюю секунду, взял ее голову обеими руками и тяжело произнес, будто выталкивал слова изо рта:
— Как же, Анна? Ведь я хочу на тебе жениться…
Смутился, забормотал:
— Я не так, не для дурости, а чтоб все хорошо.
Анна смотрела ему прямо в глаза, не мигая, и Павлу показалось, что горят они в этот миг от странного чувства, похожего и на радость и на отчаяние одновременно.
Ничего не сказав, она совершенно неожиданно кулем упала на скамейку и, уткнув голову в колени, заплакала по-бабьи, навзрыд. Косынка сбилась на шею, и волосы тяжелой волной плеснули ей на колени.
Павел потоптался в полной растерянности, погладил ее по волосам и, вдруг подняв на руки, стал целовать Анну в разметавшиеся волосы. Они пахли ароматом хвойного мыла, дешевых духов и еще чем-то совсем незнакомым, верно — просто запахом чистых волос.
Трезвея, Павел почувствовал, как Анна на одно мгновенье сильно прижалась к нему, но уже в следующую секунду, резко толкнув его в грудь, встала на ноги.
— Я сяду, Павел. И ты тоже. У меня уже нет сил.
Погрызла кончик косынки, подняла на Павла покрасневшие глаза, сказала хрипло:
— Мне нельзя…
