Ольга Гуссаковская - Повесть о последней, ненайденной земле
Как-то в перемену Наташа увидела, что Селим больно ударил Алю, а та не заплакала, не закричала, спряталась за дверью — и все. Наташа подбежала к ней:
— За что он тебя? Больно, да?
Аля быстро повернулась к Наташе и вдруг показала ей язык:
— На тебе, дурочка!
Наташа так растерялась, что не нашлась, что ответить. Аля убежала. Только на следующей перемене Наташа отыскала Таю и рассказала ей про странное Алино поведение.
— Слабая она, эта Алька, — сказала Тая, — и глупая — верит Селиму. А он ее еще и воровать научит, вот увидишь.
— А разве Селим вор?
— Говорят… Помнишь, его Светланка с «михинским» Радькой познакомила? С тех пор их часто видели вместе… А ты с нею не водись, лучше будет.
— Да я и не вожусь. Но почему он ее бьет?
— «Почему, почему»!.. — Тая отвернулась и глянула в окно, где тянулись обиндевелые доски забора.
Еще недавно это был крепкий, по-хозяйски сколоченный забор, а сейчас на самой середине зияет черная дыра, а около нее на одном гвозде повисла другая доска. Ночью сорвут и ее…
Вот так же и у них. Селима давно зачислили в «неисправимые», но никто не беспокоится об Але — маленькая. А она с ним на базаре промышляет. И одна ли она?
Наташа убежала, а Тая все стояла у окна, уже не видя ни забора, ни улицы. Мысли ушли далеко. В который уж раз подумалось, что отца ей все равно не найти, да и нужна ли она ему, неизвестно, а от Любови Ивановны впору уйти хоть в детский дом. Противно жить на ее счет. Да, но как же тогда Наташа? Сама того не заметив, Тая привязалась к девочке, и теперь словно бы и на нее ложилась ответственность за ее судьбу.
Прозвенел звонок. Так ничего и не придумав, Тая пошла в класс.
У Наташи должен был идти урок чтения. Она привычно сунула руку в парту… но учебника не оказалось!
Наташа тронула за рукав соседку по парте:
— Ты мою «Родную речь» не брала?
— Нет, у меня своя есть…
Девочка для верности нагнулась и заглянула в парту. Пусто. «А что, если украли?» — пришла страшная мысль.
Почему-то вспомнилось, как вчера у дверей дома ее встретил Селим и, толкнув локтем, спросил: «Говорят, тебе мать «Родную речь» достала новую? Верно или зря звонят?»
Наташа оттолкнула его руку: «А коли и так, тебе какое дело? Я учебниками не торгую!»
Селим свистнул тихонько, одновременно передернувшись всем телом, как умели только лихие базарные налетчики: «А я и не покупаю. Мне достанут…»
Наташа едва дождалась конца урока. Решение уже созрело.
Заметив, как первой метнулась к дверям Аля, Наташа, чуть не сбив с ног учительницу, кинулась ей наперерез и, не удержавшись, вместе с Алей упала на пол.
Близко, у самого своего лица, она увидела моргающие, застланные слезами, ни в чем не оправдывающиеся Алины глаза и невольно отпустила ее руку.
— Куда спрятала учебник? Говори!
— Ой, девочки, так это, наверное, она вчера у меня булку из парты украла! — пискнул сзади чей-то голос, но на него не обратили внимания.
Ребята сомкнулись тесным кольцом вокруг обеих девочек и ждали. Неизвестно откуда появился Селим, стал у двери, как всегда подрагивая, постукивая ногою.
Аля как-то странно, словно ее переломили надвое, встала на ноги и одними губами шепнула:
— В парте…
— Эх ты, мусор! — сквозь зубы выругался Селим и повернулся, чтобы уйти, но путь к отступлению был отрезан: в класс медленно и властно вошла Ираида Павловна — завуч школы.
Ее светлых, с ледяным холодком глаз боялись самые отпетые хулиганы.
— Что здесь происходит? — спросила она очень тихо, но ее услышали все.
— Алька у Наташи Ивановой книгу украла! — доложил кто-то, надежно спрятавшись за спинами других.
— Что? Кто это сказал? Выйди сюда!
Но вместо говорившего вышла вперед Тая, которую успели предупредить о случившемся.
— Ираида Павловна! Наташа не виновата, она хотела только задержать Алю… Книга дорого стоит… Новую достать трудно. И Алю ругать нечего — ее Селим заставил, а его — Светланка Смолкина. Они целые дни на базаре шатаются — у спекулянтов в подручных…
— Выгнать их надо — и все! — раздался тот же голос из-за чужих спин.
Лицо Ираиды Павловны приняло совсем непривычное выражение глубокого сомнения. Класс притих.
— А если выгнать, то куда они пойдут, как вы думаете, ребята?
— На базар. Воровать! — убежденно ответила Тая. — Селим, так я говорю?
Ираида Павловна опомнилась. Лицо стало обычным — непроницаемым. Вместо глаз — льдинки.
— Кончим разговор об этом. А тебе, Лебедева, и вообще не место здесь. Иди в свой класс. И ты, Шафигулин, тоже. В ближайшее время проведем родительское собрание.
Она повернулась и плавно пошла к двери, чуть выше, чем обычно, держа голову. В этом чувствовалась неуверенность.
Ребята разошлись по местам. Тая разочарованно пошла к себе. Она ждала особенного, необыкновенно мудрого решения, которое сразу спасло бы всех, а тут собрание… Что оно даст?
Селим издали показал ей кулак. Она только поморщилась.
Ираида Павловна сама не заметила, как очутилась в учительской.
Навстречу ей порывисто встала какая-то женщина в модном, но уже поношенном пальто. Большие подкрашенные глаза были заплаканы, и, совсем уж не к месту, дрожала на подбородке детская ямочка.
— Простите… Мне нужно видеть Наташу Иванову из второго «А». Ее матери очень плохо…
— Кто вы такая, что случилось?
— Я их квартирантка — Гайдай, Любовь Ивановна… Только что похоронная получена… Погиб Наташин отец. А мать… кажется, сошла с ума… Я просто не знаю, как быть…
Ираида Павловна поколебалась секунду.
— Позовите сюда Лебедеву из пятого «Б». — Обернулась к Любови Ивановне: — Я думаю, все-таки будет лучше не сразу все рассказать Наташе.
Тая быстро вошла в комнату и, прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, по лицам, по неловким, угловатым позам присутствующих поняла: случилось что-то страшное.
— У Наташи Ивановой… — начала Ираида Павловна.
— Отец погиб?! — вскрикнула Тая.
— Да, и с матерью тоже плохо — такой удар….
— Не говорите пока Наташе, ладно? Я сама схожу домой… Идемте, Любовь Ивановна, — недружелюбно, коротко добавила Тая.
Она ненавидела сейчас эту женщину как никогда. «Ну почему, за что горе обходит тебя стороной?! Сытая, всем довольная…» — думала Тая, громко, назло самой себе и всем на свете, топая негнущимися подошвами по мерзлой земле.
Около дверей квартиры толпились женщины; по-куриному вытягивая шеи, старались заглянуть друг другу через плечо.
— Ну что? Батюшке сказали, придет?
— Пошли… До церкви-то, милая, неблизко, а ноги старые…
— С уголька спрыснуть — тоже, говорят, помогает… Авось не помрет, отутовеет.
Тая локтями и плечами пихала в чьи-то мягкие бока, кому-то наступила на ногу… Любовь Ивановна шла следом. Женщины шипели:
— Принесла нелегкая нечистого духа!
В комнате, на стареньком диване, лежала Серафима Васильевна. Тело ее вытянулось, потеряло живую упругость. Лицо белое.
— «Скорую помощь» вызвали? — спросила Тая у Клавы Смолкиной, что-то делавшей у наскоро принесенного образа Христа-спасителя.
— Чего уж там «скорую помощь»! Слепому видно — отмаялась, мученица. Как это похоронную-то принесли…
Но Тая, не слушая, уже кинулась к двери. Бешено сверкнула глазами на Любовь Ивановну.
— И этого не сумели!!
— Не беги, Тая, сейчас приедут. Я вызвал, — сказал спокойный мужской голос.
Тая обернулась. В дверях, опираясь на палку, стоял Сидор Михайлович.
— Как вы здесь очутились? — удивилась Тая.
— Да я теперь где угодно могу… кроме фронта. Вчистую вышел…
Тая почти не слушала, что он говорит. Она видела только белое с синевой лицо Серафимы Васильевны, и в голове монотонно повторялись одни и те же слова: «Как же Наташа… как же Наташа…»
Во двор въехала «скорая помощь».
Под сочувственные охи и ахи Серафиму Васильевну увезли в больницу.
И только тогда примчалась Наташа — ей все-таки кто-то сказал о случившемся. Серые глаза в густых черных ресницах стали огромными, косички выбились из-под платка.
— Таечка… правда?!
— Да, Натка…
Наташа мгновенно потускнела, сникла. Как чужая, села на краешек стула у стены.
«До последней минуты надеялась», — грустно подумала Тая. И только тут вспомнила про Сидора Михайловича. Он как присел возле двери, так и сидел, вытянув натруженную протезом ногу.
— Ой, простите… Я ведь так и не поняла толком. Вас выписали, да? — спросила Тая.
— Точно. Выписали, — кивнул он и невесело усмехнулся: — В белый свет. Работу, конечно, найду, руки-то остались, а жить не все ли равно где…
— Нет, не все равно! И мы придумаем, должны придумать… — Глаза у Таи знакомо сузились, — А что, если у нас на кухне? Там тепло и места много. А пользуемся мы ею когда? Раз в году… А, Сидор Михайлович? Как вы?
