Вилис Лацис - Земля и море
И тут Лаурису помог случай: после удачного лова Алексис решил купить сетевое полотно и бечеву для новых сетей и утром уехал в Ригу. Он мог вернуться домой лишь к вечеру, к тому времени, когда Рудите обычно ходила в лавку за газетами. Зная привычку Рудите уходить из дому немного раньше, чтобы успеть поболтать с подругами, Лаурис рассчитал, что в его распоряжении окажется почти целый час. Это не много, но вполне достаточно, чтобы выяснить главное.
В этот день Лаурис усердно работал дома, крутил с братьями канат и резал пробку для новых поплавков. Под вечер он оделся и вышел прогуляться. Обойдя поселок со стороны моря, он выждал в сосняке, пока Рудите ушла в магазин, выбрался из своего укрытия и, никем не замеченный, вошел в дом Зандавов.
— Сегодня вы немного опоздали, — улыбнулась Аустра. — Рудите только что ушла.
— Или пришел слишком рано, — ответил Лаурис. — Я думал, что Алексис уже вернулся.
— Поезд приходит после пяти.
— Верно. А пока доберешься со станции, пройдет час с лишним.
Огонь еще не был зажжен. Аустра принесла лампу, достала спички, но Лаурис сказал:
— Не лучше ли посумерничать? Если, конечно, вам не нужно что-нибудь делать.
— Нет, я только подумала, что темно. При свете ведь приятнее беседовать.
— Иногда бывает наоборот.
Огонь так и не зажгли. Лаурис присел на лежанку, Аустра подложила в плиту дров и вернулась в комнату, оставив кухонную дверь открытой. Лаурис смотрел на нее и думал, что времени остается мало. Сказать сейчас или ждать еще неизвестно сколько? В сгустившихся сумерках они видели лишь глаза друг друга. Лица и выражение их лишь угадывались. Опасаясь, что затянувшееся молчание может лишить его смелости, Лаурис начал:
— Мы давно не беседовали наедине.
Погрузившаяся в раздумье Аустра кивнула головой.
— Кажется, что это так.
— Может быть, вам неприятно, что я… напоминаю об этом?
— Нет, почему? — она пошевелилась и взглянула на Лауриса. — С вами я могу говорить даже откровеннее, чем с кем-либо другим. Да и вы сами не такой, как остальные.
— В каком смысле? — Затаив дыхание он ожидал ответа.
— Вы умеете видеть то, чего не видят другие.
— Вероятно, это потому, что я смотрю, наблюдаю и хочу видеть. А знаете ли вы, что я увидел?
— Ну?
— Боюсь, что вам будет неприятно услышать это.
— Не знаю. Если вы заметили, что я поступаю или думаю о чем-нибудь плохо, говорите смело. Я не обижусь.
— Совсем наоборот. Вы лучше, чем многие другие. Вас нельзя ни в чем упрекнуть. Но здесь вам не место — вот в чем заключается несправедливость. Мне временами кажется, что я тоже нахожусь не на своем месте, и тогда становится очень трудно жить. До такой степени трудно, как мне еще никогда не было за последнее время.
— И вы знаете, почему это?
— Знаю. До этого я ни к чему определенному не стремился, ни о чем не тосковал и поэтому не испытывал горечи отказа от заветного. Теперь я знаю, чего мне не хватает, знаю и то, что никогда мне этого не достичь.
— Вы, вероятно, тоскуете о чем-то большом, значительном?
— Для меня это все, — голос Лауриса дрогнул, и он продолжал шепотом: — Это женщина, удивительная, ни с кем не сравнимая и бесконечно далекая. Я полюбил ее с первого взгляда и теперь уже не смогу никогда забыть.
— Но ведь вы ее почти ежедневно видите, — удивленно заметила Аустра, думая о Рудите.
— Да, почти ежедневно.
— И она так хорошо к вам относится, как только можно мечтать. Разве Рудите…
— Это не Рудите. Если бы разговор шел о ней, мне не о чем было горевать. Это другая. Ради нее я забыл Рудите и сделался самым жалким в мире человеком. С тех пор как я ее увидел, в моей жизни не было ни одного радостного дня. Только боль и огонь, огонь и боль. Вначале я думал, что больно только мне, а потом я понял, что несчастлива и она. Она стала женой моего лучшего друга, и мне пришлось танцевать на их свадьбе. Я старался забыть ее, обманывал себя, искал счастья в другом месте, но все бесполезно. Наконец она явилась сюда, и ее близость сожгла мой разум, совесть, силу терпения, и я… рассказал ей все. Теперь она знает. Вы… понимаете, кого я имею в виду?
— Понимаю… — после продолжительного молчания послышался испуганный шепот.
— Можете ли вы мне простить, что я вам это рассказал? Или, может быть, презираете меня?
Аустра молчала. Лаурис поднялся, собираясь уйти:
— Простите. Я полгода молчал. Сумею молчать и впредь и никогда вас больше не потревожу. Если можно, постарайтесь забыть этот разговор. Но если в вашей жизни встретятся трудности и потребуется помощь, знайте, что у вас есть друг, готовый для вас на все. А теперь мне лучше уйти.
Аустра ничего ему не ответила. Тихо прикрыв дверь, Лаурис направился к взморью и в смятении долго ходил по берегу, прислушиваясь к реву волн. Не лучше ли ему теперь, после этого объяснения, уехать куда-нибудь далеко и не возвращаться?
Но ведь она промолчала… не сказала «нет»! Значит, еще осталась надежда…
«Нет, никуда я не поеду, только буду избегать с ней встреч, пока меня не простят, или же… или же…»
Ему хотелось верить в чудо.
6
Вернувшись из магазина, Рудите нашла Аустру сидящей в темноте. Огонь в плите погас, и ужин перестал вариться.
— Алексиса еще нет? — спросила она, лишь бы заговорить. Странное оцепенение Аустры встревожило ее.
— Нет еще… — рассеянно ответила Аустра.
— Лаурис здесь не был? — продолжала Рудите, отыскивая спички.
— Был и ушел.
Рудите зажгла лампу, и в комнате стало светло. Аустра выглядела бледной, взволнованной, свет ослепил ее. Отвернувшись от света, она не могла ни на чем остановить взгляда — он блуждал с одного предмета на другой.
— Он ничего не говорил? — опять спросила Рудите.
— Кто? — очнувшись, встрепенулась Аустра.
— Лаурис. Он ведь просил Алексиса привезти кое-что из Риги. Он не обещал зайти еще?
— Нет, он… был здесь недолго. Я не знаю, придет ли он вечером. Он ничего не сказал об этом.
— Слышишь, как дует, — остановившись у окна, Рудите прислушивалась к порывам ветра. — Завтра, наверно, опять нельзя будет выйти в море. Только бы сети выдержали. Они, оказывается, закинули несколько порядков.
— Разве Алексис не знал, что будет шторм?
— Он с этим не очень-то считается. Вот увидишь, завтра уйдет в открытое море. Когда-нибудь может произойти несчастье… Лаурис не хочет показать, что боится, и следует во всем его примеру. Но это нехорошо. Тебе бы следовало отговорить их, чтобы не ехали. Меня ведь они не послушают.
Рудите вышла на кухню и вновь растопила плиту. «Аустре, вероятно, нездоровится, — подумала девушка. — Это оттого, что она совсем не выходит на воздух».
Немного спустя, нагруженный покупками, явился оживленный Алексис. От него даже на расстоянии пахло водкой.
— Здесь хватит женщинам работы, — сказал он, выкладывая на скамейки сетевое полотно, мотки бечевы и связку пробки. — Аустра сможет поупражняться и обшить сетевое полотно.
Раздевшись, он сел рядом с Аустрой за стол. От него веяло свежим воздухом, но запах водки перебивал все.
— У тебя такой серьезный вид, — улыбнулся он жене.
— Ты выпил, Алекси, — равнодушно сказала она без упрека и без радости.
— Так получилось. На базаре повстречался с теплой компанией, пошли пообедали. Да ведь тут ничего плохого нет?
— Нет, Алекси, ничего.
Пока он рассказывал о своих покупках и рижских делах, Аустра пристально его разглядывала, точно с кем-то мысленно сравнивала. Легкий хмель развязал ему язык и привел в веселое настроение. От него веяло здоровьем и свежестью, как когда-то в Эзериешах, но в то же время он был груб. Его мужественность, сила и простота всегда нравились Аустре, но сегодня все эти качества вызывали в ней тревогу и горечь: он думает только о себе, оставаясь слепым и бесчувственным к ней. Подчиняясь в мелочах, он в серьезных делах всегда считает правым только себя и поступает по-своему. Его внимание к окружающим всегда находится в какой-то связи с заботами о себе. Если он сегодня вечером обратил внимание на настроение Аустры и сказал, что у нее серьезный вид, то только потому, что считал себя немного виноватым — ведь он выпил. Он не мог понять, что причины были иные. Сегодня Аустре что-то в нем не нравилось. Вообразив, что настроение это могло быть вызвано удивившим ее недавним признанием Лауриса, она вздрогнула.
«Я ведь люблю его, — убеждала себя Аустра, глядя на Алексиса. — Я люблю только его и должна любить всегда, так оно и будет. Между нами не должно быть никаких недоразумений. В нашу жизнь не должно вторгаться ничто постороннее, мы будем оберегать ее».
После ужина она попросила, чтобы Алексис не разбирал покупки до утра.
