Юрий Бондарев - Батальоны просят огня (редакция №2)
«А я конюхом был», – вспомнил Жорка доверчивый, искательный голос паренька, и стало смутно и жутко, что голос еще звучал, но его уже не было, и он один лишь помнил его, и он один видел, как паренек этот боялся и не хотел смерти. «А мне, знаешь, все ко-они, ко-они снятся».
Жорка несколько секунд не мог поднять головы, глядя то на вялую шею затихшего в окопе паренька, то на телефонистов, что-то орущих в трубки одичавшими голосами. Он слышал: близкие пулеметные очереди взбивали бруствер над головой, взвизгивали остро, пронзительно, и хотя ему стало ясно, что пулемет заметили и пристреляли, Жорка все же вынырнул из траншеи, уверенный, что пули ложатся не так кучно и прицельно, как это кажется снизу, из окопа.
Танки уже были у подножия высоты, и он видел теперь их черные, широкие, наклоненные лбы с траурными крестами, тупые башни, плещущие пулеметы и длинные дула орудий, бегло выталкивающие огонь. Вся высота была словно в круговороте разрывов, и вибрирующий рев моторов мгновенно вытеснил из Жоркиного сознания остатки воспоминаний об этом убитом пареньке с пестрыми глазами.
Он послал неприцельную очередь в лоб этой ползущей брони, искал глазами то живое, ненавистное, что бежало и стреляло возле танков, и, найдя, даже всхлипнул, засмеялся от облегчения и радости, припал к МГ горячей щекой.
Жорке страстно хотелось думать, что это он и несколько ручных пулеметов на флангах роты задерживают атаку немцев, отсекают пехоту от танков и тем самым замедляют их движение. Однако это было не так. Немецкая атака замедлилась на флангах, ее удар был направлен на центр роты, на самую высоту, где немцы, не ошибаясь, предполагали местонахождение КП. Жорка увидел, как три танка стали вползать на высоту, завывая моторами; короткие трассы взрывали землю.
Там часто хлопали противотанковые ружья, но звук их казался игрушечным, фиолетовые огоньки лопались на броне: танки двигались по скату, будто на дыбы вставали. И Жорка, размазывая пальцами по лицу пот, всхлипывая от бессилия, угадывая, что именно там сейчас капитан Ермаков, кричал:
– Дав-вай! Дав-вай!.. Ого-онь!..
А на КП происходило вот что. Капитан Ермаков, давно понимая соотношение сил, не удивился, что немцы направили удар на КП. Также он понимал, что в течение многих часов боя, носившего как бы разведывательный характер, немцы основательно прощупали огневые узлы батальона, и огонь, обрушившийся на центр высоты, где стояли три станковых пулемета и четыре расчета противотанковых ружей, явно был рассчитан на быструю парализацию обороны. Тогда Борис посоветовал Орлову – совет же этот больше походил на приказ – оставить на КП одно противотанковое ружье и один пулемет, все остальное – на фланги.
Орлов в фуражке, присыпанной землей, бледный от бешенства, лежал в это время, оттолкнув наводчика, у противотанкового ружья, посылал патрон за патроном в казенник. Его бесило, что он торопился, не мог прочно поймать в прорезь грань танка и промахивался. Его злило, что порвалась связь с третьей ротой. (Он сумел только крикнуть в трубку; «Держись до последнего!») И особенно взвинчивала его жуткая, непонятная тишина на левом фланге, где тоже несколько минут назад замолчали пулеметы и после них минометный взвод. Все эти тревоги, опасения, неопределенность, ощущение обреченности батальона – все это обрушилось на Орлова. В четвертый раз почувствовав удар ружья в плечо, он успел заметить фиолетово сверкнувший пузырек на корпусе танка. В то же время он встретил черный зрачок орудийного дула, в упор наведенный ему в глаза. Лопнувший звон наполнил Орлову голову. Его жарко толкнуло в грудь, осыпало горячей пылью, ударило спиной о противоположную стену траншеи. «Ну, кажется, я полковником не буду», – мелькнуло в его сознании почему-то, и захотелось засмеяться над этой мыслью.
Борис был в четырех шагах, услышал в ядовито-желтом дыму, застелившем траншею, призывающий и хриплый голос: «Орлова… Орлова…» Подбежал и увидел: Орлов гибко подымался с земли, отталкивая наклонившегося наводчика, грубовато говорил:
– Ладно, ладно, чего ты меня, как девицу, лапаешь? Глаза вот землей засыпало… Прицельно бьют, макушку не высунешь. – И азартно закричал на наводчика: – К ружью! К ружью, несусветный папаша!..
– Рассредоточь пулеметы и ПТР на флангах! – повторил Борис. – Слышишь? Хватит тут одного пулемета и одного ПТР! Тут я останусь! Слышишь?
– Золотая голова, сволочь ты этакая! – неестественно громко и самолюбиво засмеялся Орлов. – Кто здесь командует: ты или я? Кто отвечает за батальон?
Он почти кричал, потому что был оглушен.
– Вместе ответим.
Все же Орлов снял людей, увел их с криком и руганью, на которую, привыкнув, давно никто не обижался, увел их, надежный, весь горячий, налитый жизнью до краев. И Борис, оставшись на КП с одним станковым пулеметом и лишь одним противотанковым ружьем, на мгновение почувствовал вдруг странную пустоту, будто оголилась земля и перестала защищать. Просто стал ему близок за эти часы Орлов.
– Все расковыряло, а ружье цельное, – не без удивления прокричал молодой наводчик, подняв продолговатое лицо, слабо улыбаясь тонкими губами. Борис не знал даже его фамилии.
– Смотри, что делают! – снова крикнул наводчик, которому недоставало, видимо, людских голосов после ухода расчетов с КП.
Внизу, под высотой, неохотно обволакиваясь черными змейками дыма, стоял танк. Обтекая его, два других вырвались вперед, стали взбираться на высоту, мелко задрожавшую от скрежета. Стремительно запылили гребни брустверов, сшибаемые очередями, свистящими в уши.
Где-то в мире существовали теория вероятности, всякие умные вычисления и расчеты средней длительности человеческой жизни на войне, существовали и расчеты количества металла, которое нужно, чтобы убить солдата. Очевидно, по этой теории, роты, рассыпанной на высоте, уже не должно было существовать. Но она существовала и продолжала бороться.
После того как Борис решился сказать, что дивизия перешла в наступление, в нем все время жило ощущение, что батальон, упорно обороняясь, медленно умирает. А слух о наступлении молниеносно облетел весь батальон. Но эта ложь и последствия этой лжи, казалось ему, всей ответственностью ложились на его плечи, и он готов был ответить за все. Где был иной выход?
«В первый или во второй?» – глядя на танки, подумал Борис и, чувствуя, что сейчас все решится, с недоверием, как и Орлов, оттолкнул наводчика, лег за ружье, уперся плечом.
Он сделал подряд три выстрела, длительность между которыми не выдержал наводчик, – глаза его наполнились торопящим выражением ужаса. Эти выстрелы стоили Борису нечеловеческих усилий над волей. Воля вынесла два выстрела. Третий сделал указательный палец, надавив на спусковой крючок сам по себе. Это сработала не воля – инстинкт.
Две длинные искры высеклись на широком корпусе танка – это он хорошо заметил. Он заметил также и то, что второй танк, ревя, круто развернулся, будто извиваясь, и, набирая скорость, наискосок понесся по высоте. Он подставил бок под ружье Бориса. Этот бок ускользал и несся. Палец снова быстро нажал спусковой крючок. Но бронебойная пуля, сине чиркнув по борту танка, ударила рикошетом, ушла дугой в низкие облака. И вторая врезалась в облака красной стрелой.
Тогда Борис резко довернул ружье. Но и на этот раз пуля срикошетировала. Ружье было бессильно. «Орудие… Если бы орудие!» Танк прорвался к траншеям. Он наполз на окопы. И появился в тридцати метрах от Бориса, со скрежетом подминая, разутюживая бруствер. Башня, как голова, повернулась, хищно выискивая, и ствол орудия, кругло выделяясь дульным тормозом, низко повис вдоль траншеи и замер.
Жаркий огонь, как смерч, пронесся над Борисом, казалось, сквозь фуражку поджег волосы, придавил его к земле будто горящей стеной. В левом ухе стало очень тепло. В тот миг сознание убеждало его, что он сейчас умрет. Но это же сознание передавало свои импульсы в нервы рук и глаз. И руки шарили по земле, искали то, что подсказывала память. Гранат не было… Гранат не было…
Потом он увидел сквозь дым, как солдат в двух шагах от него пытался вылезти из траншеи, не мог подтянуть тело, ноги соскальзывали по кромке бруствера. И его память тотчас подсказала, что он отвечает за живых и мертвых в этой траншее.
– Назад! Куда под пули? В траншею!
Солдат с серым птичьим личиком оглянулся блуждающе, прохрипел:
– Танки… прорвались… вон… наши отступают…
– Не танки, а танк! Ложись! Где отступают? Где?
Танк уже двигался по траншее вправо, обваливая, утюжа, давя блиндаж; дым разрывов перемешивался с горячими выхлопными газами.
– Где отступают? – закричал Борис и вскочил, пошатываясь.
И то, что он увидел в этот момент, объяснило ему все. Танки ползли справа и слева, обтекая высоту, входя в деревню. Какие-то танки двигались с тыла, ломая деревья, стреляли на улицах среди домов. Перед ними в сторону траншей бежали и падали люди. Люди бежали и по скатам высоты. А все овсяное поле, дальняя опушка леса, окраины деревни – все чернело, вздымаясь разрывами, и все небо дрожало от грубых натянутых струн. И воздух будто шуршал и колыхался под низкими облаками. И капал мелкий дождь, как пыль. И был, оказывается, закат за высотой, багрово-кровавая щель светилась, сплюснутая тучами над лесами.