Ирина Велембовская - Немцы
— Это вам, маленькая фройлейн, — ласково сказал Лендель. — Как ваше имя?
— Нюрочка, — застенчиво ответила она и взяла котенка.
С тех пор на пути к лагерю Ленделя часто перехватывала лаптевская теща:
— Эй, ты, как тебя?.. Иди, молочка попей. Иди, говорю, не жмись.
Чаще всего он отказывался, но иногда заходил, пил парное молоко и закусывал ржаной лепешкой. Нюрочка привыкла к нему и лезла на руки. Лендель смастерил ей колясочку для куклы и подарил еще несколько безделушек Нюрочка, повиснув на нем, провожала Ленделя до лагеря.
— А у тебя есть девочка? — как-то спросила она, семеня рядышком тонкими босыми ножками.
— Есть. Два девочка, уже большой.
— А мальчик?
— Мальчик нет.
— Еще заведешь, — солидно, как бабушка, сказала Нюрочка. — У нашей мамки к той весне тоже мальчик народится.
Обязанности старосты лагеря не слишком тяготили Ленделя, хотя беготни было много. Когда офицерам что-нибудь было нужно, они всегда говорили:
— Лендель знает, он сделает, позовите-ка его!
И он появлялся незамедлительно, всегда аккуратный, добродушный.
— Будет готов, господин лейтенант, — отвечал он улыбаясь.
Теперь Лендель был даже доволен, что у него много дел. Перестала мучить бессонница, все реже одолевали мрачные мысли о доме. Тоска по семье как-то притупилась — ее место заняли бесконечные проблемы жизни лагеря.
Ему было почти пятьдесят лет, но выглядел он еще совсем бодро, несмотря на совершенно седые волосы. Женщинам он вполне мог нравиться, тем более что был он очень любезен и снисходителен к ним. Но в его поведении не было заметно ни тени ухаживания, ни одну женщину в лагере он не выделил и ни одной не дал повода думать о каком-либо сближении.
Однако маленькая Мэди Кришер начала вокруг него какую-то загадочную, обольстительную игру. Чаще, чем это могло быть случайным, она попадалась ему на глаза и все время искала возможности оказаться с ним наедине. Лендель растерялся. Столь повышенный интерес со стороны молоденькой и хорошенькой Мэди привел его в полное смятение. Он не мог не признаться себе, что девушка очень хороша, хотя и ведет себя слишком уж непринужденно.
А та из кожи вон лезла, чтобы понравиться Ленделю. За лето Мэди сильно загорела, и в ее глазах и улыбке светились здоровая молодость и жадность к жизни. В поклонниках у нее недостатка не было, но сделаться любовницей лагеркоменданта, причем ясно, что единственной, казалось ей пределом мечтаний.
Унылым, холодным сентябрьским вечером в дверь комнаты Ленделя раздался легкий стук Он открыл: на пороге стояла крошка Мэди. И раньше, чем он успел хоть что-то сообразить, она проскользнула в комнату.
— Вы меня не прогоните, папаша Лендель? — трогательным шепотом спросила девушка и вдруг просунула свои маленькие, изящные ручки ему под мышки и прижалась щекой к жилету.
Лендель затрепетал, как пойманный воробей.
— Это невозможно, фройлейн… Вы подумайте, в какое положение вы меня ставите… и себя тоже.
— Но я же люблю вас, — капризно сказала Мэди. — Вы что, каменный? Фу, какой нехороший! — и в ее глазах блеснули слезы.
Обида ее показалась Ленделю искренней.
— Я понимаю, вы молоды… это естественно, — пробормотал он. — Но почему вы не нашли себе более подходящий объект?
— Не хочу я ни о ком думать, кроме вас, — решительно заявила Мэди. — Все мужчины в лагере такие отвратительные, грязные, опустившиеся… Я люблю тебя…
Лендель ощущал теплоту ее тела, запах молодости кружил ему голову, он был почти побежден.
— Если бы я не был старостой лагеря, я бы мог распоряжаться собой более свободно, — попробовал он привести последний довод, но вдруг подумал, что, не будь он начальством, Мэди сейчас не обнимала бы его так крепко.
— Никто ничего не узнает, — продолжала нашептывать она, — мы будем осторожны.
«Майн Готт! Это, пожалуй, самое страшное из всего, что произошло со мной за последний год», — подумал Лендель, с трепетом прикасаясь к слишком уж быстро обнажившемуся плечу девушки.
Почти каждую ночь, словно кошка, Мэди прокрадывалась к Ленделю в комнату. Он заметно осунулся и побледнел от этих бессонных ночей и страха быть застигнутым на «месте преступления». Так долго лишенный женской ласки, он против воли привязался к своей маленькой мучительнице и очень переживал, что ничем не может отплатить ей за красоту и молодость, которые она ему дарила. Он стал отдавать ей свой ужин, который теперь поварихи приносили ему наверх, старался захватить из офицерской столовой то, что можно было унести в кармане. Первое время Мэди отказывалась и уверяла, что ей ничего от него не нужно. Но однажды, не найдя на столе у Ленделя даже кусочка хлеба, она недовольно надула губки.
Через две недели после начала их связи она осторожно сказала ему:
— Мне, право, стыдно приходить к тебе в таком белье, оно совсем износилось.
— Я с удовольствием помогу твоему горю, — с готовностью ответил Лендель.
Мэди была абсолютно уверена, что староста лагеря может взять из кладовой сколько угодно метров бязи, и поэтому очень удивилась, когда он купил для нее на базаре какой-то голубой ситец в цветочках. В следующий раз Мэди попросила «немножко мыла», потом «немножко денег», и тогда Лендель понял, что этим дело не ограничится. Впрочем, не очень-то избалованный женским вниманием, он считал, что это в порядке вещей, и был снисходителен к своей маленькой возлюбленной.
Гораздо больше его волновало другое. Когда поварихи принесли ему на ужин две порции, Лендель понял, что его роман с Мэди ни для кого не секрет.
— Ты была недостаточно осторожна, — упрекнул он ее. — Ведь я же просил тебя…
— Подумаешь! — она беззаботно махнула рукой. — Чего ты так испугался? Грауер каждый день менял женщин.
— Я прошу тебя не сравнивать меня с Грауером! Но дело ведь не только во мне. Это в первую очередь компрометирует тебя.
— Нисколько! Каждая девушка в лагере желала бы быть на моем месте.
Лендель беспомощно пожал плечами — его доводы были исчерпаны.
По лагерю ходили слухи, что скоро часть интернированных будет отправлена домой, в Румынию. Мэди как с ножом к горлу пристала к Ленделю с расспросами.
— Ах, оставь, я сам абсолютно ничего не знаю! По крайней мере хауптман мне никаких разъяснений не давал. Предполагаю, что если и будут отправлять, то только больных и женщин с детьми. Ну и тех, у кого они должны появиться.
Он и позабыл об этом разговоре, как вдруг Мэди объявила, что она беременна. Лендель обомлел.
— Этого не должно быть… — пробормотал он.
— А что ты так разволновался? — весело спросила она. — Впрочем, я еще не совсем уверена.
«Все что угодно, только не это! — с тоской думал Лендель, окончательно лишившийся покоя. — Надо прекратить наши отношения… Если этого и не случилось, то рано или поздно вполне может случиться».
Но на следующий же день Мэди на его расспросы, как ни в чем не бывало, ответила, что она пошутила и все в порядке.
— Я очень рад, — у Ленделя будто гора свалилась с плеч. — Но чтобы больше не рисковать, нам лучше не встречаться.
Мэди раскапризничалась, расплакалась, посыпались упреки, и Лендель уступил. Но когда через две недели она снова напугала его, он вышел из себя.
— Ну уж теперь разреши мне тебе не поверить! Я ручаюсь за себя, и ты заставляешь меня подозревать что-то нехорошее.
Она растерялась, покраснела и призналась Ленделю, что все это плод ее фантазии: просто ей очень хочется иметь ребенка.
— Ты с ума сошла! — чуть не подскочил Лендель. — Как же ты вернешься к родителям? Разве ты не рассчитываешь когда-нибудь выйти замуж?
— Но ты же сам говорил, что беременных отправят домой раньше.
— Такою ценой заводить ребенка? Ты просто глупое и беспечное существо!
Несмотря на все его увещевания, Мэди ни на минуту не покидала надежда оказаться среди тех, кого отправят домой в первую очередь, и, видимо, Лендель был не единственным, кто должен был ей в этом помочь.
Однажды в сумерках к Ленделю явилась немолодая, но бойкая крестьяночка в яркой розовой юбке. Она тихонько постучала в дверь, вошла бочком и села на краешек стула.
— Уж я решила рассказать вам все, сударь, хотя, может, вам и неприятно будет. Но все-таки скажу, потому что вы человек хороший, все вас любят, не то что Грауера какого-нибудь.
— Так что же вы хотите сказать, фрау?..
— Фрау Магдалена Панграц, так меня зовут, сударь. Вы, наверное, знаете — нас, Панграцев, здесь целая семья. Я работаю прачкой. По вторникам и пятницам стираю в бане постельное белье, но, признаюсь, стираю я и по ночам, когда горит свет. Хочется ведь заработать лишний кусочек хлеба. Вот и вчера я собрала узелок белья и только было собралась воды плеснуть в корыто, свет возьми и погасни. Просто беда, сударь!
