Виктор Баныкин - Андрей Снежков учится жить.
Павел последний раз ударял веслами о воду, и лодка врезалась носом в шуршащую гальку. Алеша выпрыгивал на дощатые мостки и подавал деду цепь.
Дмитрий Потапыч привязывал лодку к черной дуплистой коряге и спрашивал:
— Солнышко не разморило вас?
К обеду старик варил вкусную уху из свежей рыбы Павел привозил бутылку водки, и они с отцом выпивали. Случалось, с левого берега наведывался Евсеич, и тогда за обедом было весело и шумно.
Потом Павел с Машей отдыхали где-нибудь в тени под деревом или бродили по оврагу, купались и грелись на солнце. А когда спадала жара, они плыли обратно в Отрадное, загорелые, бодрые, в приподнятом настроении.
Выплывали на середину спокойной полноводной реки. Павел складывал весла, и быстрое течение подхватывало лодку. Кругом было так тихо, что Маше порой чудилось, будто она слышит, как вздыхает вышедшая из берегов Волга.
Она глядела на заросшие лесом Жигулевские горы с дикими голыми скалами, местами грозно нависшими над рекой, на затопленный левый берег с могучими осокорями, высоко устремившимися к прозрачному небу, и у нее навертывались на глаза слезы.
Поездки к старику развлекали впечатлительную Машу, она их полюбила, и не было воскресенья, чтобы они с Павлом не побывали у старика в гостях.
VIII
На третьей неделе июня, в выходной, молодые тоже были в гостях у Дмитрия Потапыча. Но к полудню у Маши почему-то разболелась голова, и домой они собрались раньше, чем всегда.
В Отрадное Павел и Маша приплыли засветло. На берегу их поджидала Катерина с заплаканными, красными глазами, и едва Маша взглянула на невестку, как сразу испугалась, сердце заныло в предчувствии какой-то неминуемой беды.
Не успела еще Маша сойти с лодки, как Катерина кинулась к ней и во весь голос завопила:
— Ой, касатка, ты моя бедная да разнесчастная...
— Катюша, что случилось? — закричала Маша.
Побледневший, растерявшийся Павел остановился посреди лодки с кормовым веслом в руке и не знал, что ему делать: оставить ли весло тут или идти с ним на берег.
Недалеко от лодки по пояс в воде стоял посиневший мальчишка. Прижав к груди руки и вобрав в плечи тонкую шею, он смотрел на Павла.
— Дяденька, война началась! — вдруг весело закричал мальчишка и бултыхнулся вниз головой в воду.
А через восемь дней Павла провожали в село Моркваши на пристань, где раз в сутки останавливался пассажирский пароход местной линии. День проводов Павла прошел для Маши быстро, словно в полусне. Она не плакала и внешне была спокойна, заботливо собирала мужа в дорогу и ни о чем не забыла, что следовало положить ему в вещевой мешок. И ей все думалось, что делает это она по какому-то недоразумению и Павел никуда не уезжает, а если и уедет, то ненадолго и скоро вернется, и все вещи, которые она собирала для него, придется раскладывать по своим местам.
Павел был рассеян и забывал, что ему надо делать. Он все ходил за Машей из кухни в комнату и обратно и смотрел на нее грустными глазами.
В Морквашах у пристани собралось много молодых мужиков и парней, с тяжелыми мешками, женщин, девушек и стариков, и все они громко разговаривали, суетились, бегали по берегу, распрягали лошадей. Возле телеги с поднятыми оглоблями однотонно вопила вполголоса баба, закрыв руками лицо, а у пристани, рядом с мостками, сидел подвыпивший конопатый мужик в новой суконной гимнастерке и начищенных сапогах и нескладно горланил:
Остался я в жизни мира,
Остался круглой сиротой...
Семейные давали женам советы, утешали их, холостые шутили с девушками, старики, приехавшие провожать сыновей, толковали между собой о разных хозяйственных делах, но никто не упоминал о войне, будто ее вовсе и не было.
— Тяжело, Дуся, сначала будет. Но духом не падай, — говорил жене молодой загорелый колхозник с черными густыми усиками. — Главное, старайся и машину береги, У меня трактор всегда работал как часы.
В другом месте смущенный мужик гладил по плечу всхлипывающую женщину и уговаривал:
— Ну, перестань... Эх ты, дурочкина дочь! Слышишь — побью фашистов и приеду. Куда же я денусь?
Говорил он не спеша и рассудительно, словно собирался в луга косить траву.
После митинга к Дмитрию Потапычу подошел знакомый старик из Валов.
— Сыночка провожаешь, Дмитрий Потапыч? — спросил он, протягивая Фомичеву шершавую руку с крепкими узловатыми пальцами. — Которого это ты?
— Младшего, Павла. Константина не трогают, он на особой статье, как бакенщик.
— А я двоих сразу. Погодки они у меня, — старик достал табакерку и, прежде чем открыть ее, постучал ногтем по крышке. — Да-а, Потапыч, дела... Второй раз на нашем с тобой веку Россия с немцем схлестывается... Побьем, как есть, зачем только зря лезет, проклятый!
Свечерело, а парохода все не было. Потом объявили, что он опаздывает, придет ночью, и Дмитрий Потапыч с Катериной собрались домой. Павел советовал и Маше пойти с ними, но она осталась.
Павел сидел с женой у самого берега на большом пористом камне и перочинным ножом сдирал с гибкого прутика кожицу — шершавую снаружи и влажно-гладкую внутри.
— Тебе пиджак на плечи набросить? — спросил Павел, продолжая орудовать ножом.
— Что ты, тепло, — Маша вздрогнула и теснее прижалась к мужу.
И они снова долго сидели молча. Вдруг Павел бросил в воду прут и с досадой ударил себя по коленке рукояткой ножа.
— Машенька, — в отчаянии сказал он, — я карточку твою на столе забыл.
Пароход пришел под утро. Когда он вывернулся из-за горы, на притихшем было берегу опять поднялся шум. Мимо пробежала, спотыкаясь о гремящие голыши, баба.
— Микола, а Микола! Куда же ты делся?
Стал собираться и Павел. Он зачем-то развязал вещевой мешок, и, склонившись над ним, снова принялся затягивать веревочку. Маша заглянула мужу в лицо и на глазах у него увидела слезы.
— Павлуша... — прошептала она осекшимся вдруг голосом.
Павел выпустил из рук мешок, притянул жену к себе и жадно стал целовать ее в полуоткрытые губы. Потом он вскинул на плечи мешок, схватил пиджак и, не оглядываясь, побежал к пристани.
В Отрадное Маша пришла на рассвете. Дорога была не длинной, но она еле тащила ноги, и шедшие позади женщины обгоняли ее. Маша почувствовала, наконец, всю усталость от последних беспокойных дней, и ей захотелось спать.
Дверь в сени открыла Катерина.
— Уехал? — спросила она и посмотрела на горы с туманно-синими склонами. От подножия гор через всю деревню протянулись густые тени.
— А мне сон сейчас какой приснился, — обернувшись к Маше, улыбнулась Катерина и тут же смущенно замолчала.
Маше утром надо было идти на работу, и она попросила невестку разбудить ее в восемь часов.
Она прошла в горницу, расстегивая кофточку, распахнула дверь в комнату и тут увидела на полу черепки голубой с белыми лилиями фарфоровой вазы. На мгновение Маша замерла на месте с расширенными от ужаса глазами, потом схватилась руками за волосы и, пробежав по хрустевшему под ногами фарфору к убранной кровати, упала ничком в постель.
Маша вдруг поняла, что она давным-давно любила Павла, даже раньше их знакомства. Когда она еще совсем не знала его, он часто появлялся в ее девичьих снах, и от волнения она просыпалась среди ночи и прижимала к груди смоченную слезами подушку.
— Павлуша, Павлик, — шептала Маша искусанными в кровь губами.
И чем шире раскрывалась перед ней ее большая любовь к Павлу, тем яснее становилось для нее, что он уехал и, может, никогда уже не вернется. Сердце замирало от горя, и ей казалось, что оно сейчас остановится.
IX
Каждый день Маша ждала писем. Собираясь утром на работу, она с надеждой думала о том, что сегодня, может быть, придет долгожданное письмо. Маша жила этой надеждой, и когда ей становилось невыносимо тяжело крутить ручку арифмометра или щелкать на счетах, она говорила себе: «Потерпи, дурочка, уж два часа, скоро конец работы. А дома письмецо от Павлуши». Но время, как нарочно, тянулось медленно.
— Катя, письма нет? — замирая от волнения, спрашивала она невестку, когда приходила домой.
Потом Маша уже не стала об этом спрашивать. Мельком взглянув в лицо Катерины, она шла в свою комнату, садилась перед окном и брала со стола маленькую фотографию мужа. Маша нарочно не носила фотокарточку с собой в сумочке. «Если не будет письма, — говорила она себе, — буду разговаривать с Павлушей».
Когда они поженились, Павел просил Машу съездить в Ставрополь и сфотографироваться вдвоем. Она почему-то стеснялась и уговорила его отложить эту поездку до весны. А весной тоже не собрались, и теперь она очень огорчалась, что не послушалась в свое время мужа.
Она подолгу смотрела на подстриженного молодого мужчину с едва приметными стрелочками белесых бровей, совсем не похожего на того, которого она так любила, и глубоко вздыхала.
Каждый день ей открывалась какая-нибудь новая, хорошая черта в характере мужа, раньше ею не замеченная, и любовь к нему — большая и сильная — все возрастала.
