Владимир Христофоров - Невеста для отшельника
— Да, да, извините. Я понимаю. Конечно, я пойду, мне торопиться…
Прислонившись лбом к стене, я еще долго слышал ее быстрые цокающие шаги. Ах, как нехорошо вышло, как нехорошо! Проводить бы надо, темно уже…
Жаль, не сделал я этого тогда. Тем более, как потом оказалось, ночь эту она провела на автостанции. Понадобились многие годы, чтобы усвоить правило — делать всегда так, как хочется сразу, сию минуту. Самое первое впечатление всегда не только самое сильное, но и самое верное. Это у меня. У других, возможно, иначе.
Она долго не появлялась. Я уже забыл о ней, пока однажды мы не встретились на автобазе. Повторил приглашение. Пришла. Стала приходить чаще. После вечерних тренировок от нее исходил запах разгоряченного крепкого молодого тела, — кто-то сказал: запах молодого здорового животного. Она принимала ванну, и мы садились пить чай. Признаться, я обращал на нее внимания ровно столько, сколько обращает внимания старший брат на подросшую младшую сестренку. При ней я работал, звонил, читал, писал письма. Лишь однажды что-то на меня нашло, я притянул ее к себе и поцеловал в курчавую голову. Однако у меня хватило благоразумия, и я не решился изменить наши ласково-дружеские отношения. А она была еще слишком неопытной, чтобы воспринять мой порыв так, как воспринимают его все зрелые женщины земного шара.
М-да… Потом все закружилось, завертелось. Мы почему-то долго не встречались. А в середине декабря я получил вызов и деньги. Впереди у меня была неизвестная Чукотка.
Мы так и не попрощались. Я черкнул ей пару слов на почтамт. И все.
ЛарисаИз дневника:
«Когда ты снова увидел меня в редакции, ты приостановился и бросил; «Привет, ангелочек!» Почему ты меня назвал ангелом? У меня черные мысли в голове, но сейчас уже не потому, что я болею подозрением, а потому, что я боюсь за твою судьбу, хотя ты будешь и не со мной. Да, вчера с Томкой говорили о Тане Горенко. Ее уже не поднимешь, она на дне жизни, можно сказать, выброшена за борт. Упала в грязь лицом и не сможет подняться. Возможно, и поднимется, но смыть грязь позора не сможет никогда! Я осуждаю ее, хотя виновата не она, а тот, кто воспитал ее. Она теперь, как безумная, мечется, раскаивается. Видно, так и будет влачить жалкое существование.
Пишу эти строки на рассвете. За окном теплый дождь. Он приносит мне радость. Если утром после той ночи с ним мной владели черные мысли, то сейчас я чувствую, что еще так чиста, как этот воздух после дождя. Но почему, откуда у меня тогда с ним были такие дурные мысли? Я даже разобраться в них не смогла и не смогу».
Вот, читая это место, я всегда краснею. Особенно там, где речь идет о Тане Горенко. Совсем и не разболтанная девчонка. Ну ошиблась — чего теперь! Сейчас она преподает в техникуме, у нее хорошая семья. Но эта запись, на мой взгляд, ценна тем, что именно так, а не иначе мы, большинство девчонок семнадцати-восемнадцати лет, воспринимали «падение» нашей подруги. А ведь это было совсем недавно, каких-нибудь десять лет назад. Пусть эти строки останутся для моей дочки, если она у меня будет. Ведь никто ей не расскажет так откровенно о юности ее матери. Да и отца. Я о нем мало пишу, я пишу лишь о своих чувствах к нему… Ах, какой я все-таки была самоуверенной, если могла так писать;
«У нас любовь с первого взгляда, и это тоже пугает меня. Говорят, что такая любовь мгновенная! А я ведь еще не знаю жизни, у меня раньше не было ни увлечений, ни любви, поэтому я не могу спорить и не соглашаться с отрицающими любовь с первого взгляда. Это в некоторой мере настораживает меня, нужно учить историю — там все ответы».
Откуда я взяла тогда, что он тоже влюбился в меня с первого взгляда? Скорее всего после той ночи он махнул на «детсад» рукой и забыл. А может быть, эта слепая уверенность и помогла мне пронести чувство через многие годы? Хотя с Костей мы встретились — как бы это сказать? — уже отчасти душевно израсходованными. А ведь все могло быть иначе, будь я тогда поопытнее и понастойчивее. В настоящей любви надо идти до конца и, может быть, даже все средства хороши.
Из дневника:
«В любви несказанно везет… Мне кажется, что такие самоуверенные мысли могут появиться только у тунеядки или разболтанной девчонки, но никто никогда меня еще не считал хоть чуть-чуть разболтанной. Господи, какие грубые выражения, но ведь так я и думаю. Философствую? Возможно. Но я не могу допустить и мысли, что он меня не любит. Я должна помочь ему осознать это. Если я гореть не буду, то кто же из нас двоих рассеет тьму?»
А вот и следы слез. Я плакала редко, и сейчас, если плачу, то никто об этом не знает.
Из дневника:
«Как тоскливо на душе! Конечно же, он был с женщиной, потому и не пустил меня. Я это поняла по его растерянным глазам. Я впервые его видела таким. Уж лучше пусть он бывает с ними, но я никогда не хочу больше видеть у него такие глаза. Его надо спасать. Но как? А ведь перед отъездом я словно предчувствовала беду. Просто я, наверное, не прощаю ни малейшей ошибки ни себе, ни людям. Надо выследить, кто к нему ходит, увидеть ее, а потом решить, как ему помочь.»
…Мои чувства в тот вечер были растоптаны. Да, мрачные дни, страшные ночи, на сердце камень, голова, как чугунный котел. Моя новая подружка Люська, когда я ей показала его, сказала в общежитии: «Дивчата, який пацан законний!» Я спросила, какой? «Брюки — колокол, а рубашечка вообще…»
Сегодня, когда я вошла к нему со шкурой евражки, он спал. Я некоторое время стояла в рассматривала его. Даже во сне не сходит с лица печать постоянной боли, которая начала изматывать его за год до моего приезда на Чукотку. Если бы мне приехать на год раньше! Не знаю, что у него там было в той семье, но, очевидно, они недостаточно берегли друг друга. Это сейчас сплошь и рядом. А мне Котенка надо беречь, чтобы продлить ему жизнь.
Новое несчастье — этот проклятый белый медведь! Если даже и заживет рука, как бы не было последствий на нервной почве. Такое испытать! Да я бы умерла от сердца…
Обедали в Зале Голубых Свечей, Когда я вхожу туда, сразу ищу глазами его портрет. Интересно, он меня считает совсем дурочкой? Моя игра может зайти слишком далеко, и я ему попросту надоем со своими глупыми штучками. Может случиться и так, что впоследствии он будет стесняться знакомить меня с друзьями, бывать со мной в гостях. «Она ведь у меня, господа, дурочка. Я ее люблю, но…» А я должна быть источником помощи для него в трудные минуты, когда уже ждать помощи неоткуда. К тому же я должна освободить себя от всего дурного: не привязываться к вещам, не завидовать, не быть злой, тщеславной, не оглядываться на чужое мнение. Не может быть, чтобы эти качества вызвали у близкого человека чувство разочарования! Ведь так совершенствуешь не только себя самого. Можно усовершенствовать и весь мир, если не позволять себе ни одной подлой мысля, ни одного подлого поступка — благородство мысли и благородство действий! Так говорил Джек Лондон.
…Мне нравится изучать свойства лекарственных трав. Разве это не дело? Это настоящее дело!
3— Представляешь, в бруснике больше каротина, чем в моркови. А шикша нормализует давление — хоть высокое, хоть низкое. Мы следующим летом наберем ягод и будем жить-поживать да детей наживать.
— Чего, чего? — встряхиваюсь я, не уловив момент, когда Лариска переключилась с гадания на бруснику, с брусники на детишек. — Какие дети?
— Да я пошутила, — Она улыбается, но от меня не ускользнула мгновенная тень, омрачившая ее глаза. — Это такая поговорка. Есть у тебя сын — и хватит. Все равно он подрастет и будет приезжать к нам, а потом внучка появится. Будем нянчиться…
Эге-ге, малышка! Язык вертится вокруг больного зуба. Ты женщина и никуда от этого не денешься, как бы ни скрывала. Но пойми, не здесь же, не в бухте Сомнительной. А учеба? Десять классов — это не так мало, если ты что-то умеешь. А ты кроме гимнастики да печатания на машинке — ни-че-го.
Вслух говорю другое:
— Не печалься. Все у нас с тобой образуется, Я ни о чем не забываю, положись на меня.
— Я и так полностью тебе доверяю. За тобой я как за каменной стеной. Как ты решишь, так и будет. Но все же ты мне иногда говори…
Она вдруг беспомощно разводит руками и оглядывает стены. Я понимаю ее взгляд. Он хочет охватить не одни эти стены, но и весь пустынный кран со льдами, ветрами, безлюдьем, холодом, риском. И у меня впервые возникает мысль, от которой я ежусь: «А хорошо ли ей здесь? Правомерна ли только моя точка зрения? Наконец, что это — любовь или, может, иллюзия? Как совместить обоюдные интересы, чем жертвовать и где предел этих жертв?»
От таких раздумий у меня сводит скулы. Чтобы выиграть время для ответа, я включаю «Спидолу»:
— Из-за шума и вибрации жители близ аэропорта имени Кеннеди требуют запрета посадок тяжелых реактивных самолетов «Конкорд»…
