Снегов Александрович - Творцы
— Курчатов спросит, что я делал, я расскажу о нашей работе. И о тебе расскажу, — пообещал он Панасюку. — Попрошу, чтобы взял нас всех. Мы же не ради денег, мы можем и бесплатно.
Он говорил с такой горячностью, словно уже работал у Курчатова и твердо знал, что Курчатову нужны они все.
Стоявший поодаль Померанчук прислушивался к разговору студентов. Они готовились в экспериментаторы, эксперименты не интересовали Померанчука. Но он только что закончил институт, от новенького диплома в нагрудном кармане исходило тепло, оно радовало и беспокоило — надо было решать, куда предъявить диплом в качестве визитной карточки. Студенты толковали о выборе научного пути. Это было интересно.
— Посоветуюсь с Яшей, — пробормотал Померанчук и направился в Институт химической физики.
Он уже не раз бывал там. Френкель порекомендовал Семенову своего студента — Померанчуку разрешили посещать семинары. Он вскоре стал более прилежным посетителем, чем работники института. Он приходил до начала, садился позади, сразу раскрывал тетрадь для записей.
Как-то рядом сел невысокий паренек и с аппетитом стал есть бутерброд. Паренек объяснил, что не успел позавтракать, потому что не терпелось начать важное вычисление, а на обед опоздал, потому что вычисление не удалось закончить. К счастью, в буфете удалось кое-что перехватить. Померанчук это мог понять: хорошее вычисление, конечно, было важней обеда. Паренек назвался Яшей Зельдовичем. С семинара они ушли вдвоем. Яша работал у профессора Рогинского, тематика была разнообразна — и кристаллизация нитроглицерина, и катализ, и адсорбция, и топливные элементы: одно сменялось другим, одно напластывалось на другое. Научные интересы нового друга не совпадали с интересами Померанчука, зато Яша поражал глубиной мысли, каким-то неожиданным взглядом на хорошо известные факты. Померанчука лишь удивило, что нового знакомого хватало не только на научные занятия, но и на кино и театры, и даже на романы и стихи: он нередко читал их наизусть. Глубина научных интересов должна была страдать от такого увлечения жизненными пустяками, как называл про себя Померанчук все, не связанное с наукой. Он рассказал о Яше Френкелю.
— Яша поражает не только вас, — сказал Френкель. — Яша — вундеркинд. Вы знаете, что он не поступил в вуз и, наверно, никогда не будет иметь высшего образования?
— Но ведь он так разбирается в физике!
— Он потому и не стал студентом, что хорошо разбирается в физике. Он считает, что вуз мало даст ему — зачем же терять пять лет? Хотите, я расскажу вам забавную историю? Яше было семнадцать лет, когда он поступил лаборантом к Рогинскому. Тот делал доклад на ученом совете, Яша как лаборант помогал. А когда обсуждение закончилось, Яша вдруг сказал, что эксперимент неправильно интерпретируется докладчиком и выступающими в прениях, и предложил свое толкование. Сперва все удивились — мальчишка поправляет профессора! — потом проанализировали оба объяснения и убедились, что прав лаборант. О нем слагают легенды, вы еще услышите их.
Одну из легенд Померанчук услышал скоро. Кто-то сказал, что Яшу не просто приняли на работу, а выторговали в Механобре в обмен на насос. Померанчук спросил друга: правда ли это? Яша захохотал. Обмена на насос не было, все совершалось гораздо прозаичней. Померанчук пожимал плечами — «проза» мало чем уступала легенде. Яша после школы окончил курсы при Механобре, институте обогащения руд, получил стипендию, обязался проработать положенное время. Однажды курсантам устроили экскурсию в «химфизику». И в лаборатории Рогинского, вместо того чтобы восхищаться показанными им научными исследованиями, курсант высказал свое мнение, как вести эксперимент. Идеи, хоть и неверные, были столь ярки, что Иоффе — химфизики были тогда в системе Физтеха — написал письмо директору Механобра с просьбой отпустить удивительного лаборанта. Пока шли переговоры, Яша ночную и вечернюю смены отрабатывал в Механобре, а днем бегал к химфизикам.
В прошлом году, двадцати двух лет, он с блеском защитил кандидатскую диссертацию по теории адсорбции и с головой погрузился в новую увлекательную область — окисление азота при горении.
Померанчука интересовала одна наука, ко всему остальному он был равнодушен. Он делился своими поисками и находками с Зельдовичем, Яша находил остроумные ходы в путанице вычислений, подавал советы. Год назад он уговорил Померанчука стажироваться в Харькове у Ландау. Померанчук сдал Ландау тяжелейший теоретический минимум, много превышающий обычный вузовский объем знаний, и вместе с еще одним молодым харьковчанином — Ахиезером написал статью о сталкивающихся квантах света, она должна была появиться в «Нейчур».
Было поздно, в обычных учреждениях давно погасли огни. Зельдович был, конечно, в лаборатории; Невысокий, быстрый, с лысеющим — не по возрасту — лбом он, увидев приятеля, радостно замахал густо исписанными листочками.
— Нет ничего повседневней пламени, но до чего мало исследован процесс горения, теория его разработана так скудно, что надо создавать ее почти заново, вот послушайте!
Он сам загорался, заговорив о пламени. Он все свои работы вел с увлечением. И он умел в любой проблеме, его увлекавшей, находить массу неизвестного, неожиданные загадки, требовавшие разрешения. Великое искусство удивляться перед лицом неведомого было характерной особенностью всей его работы. И он ставил перед собой задачи такие широкие и сложные, что они временами, выходя за узкие пределы химической физики, казались почти философскими. Не так давно, рассчитывая конструкции топливных элементов, он поражал Померанчука обобщениями, далеко превосходящими непосредственное задание.
— Знаете, в чем суть проблемы электрохимического элемента? Из беспорядка создается порядок, из хаоса — режим! Каждый акт электрического разряда на пластинках электрохимического элемента случаен, а в целом — устойчивая разница потенциалов, устойчивый электрический ток! Замечательно, не правда ли!
Нынешнее его исследование природы пламени было, вероятно, еще интересней, чем прежние — правда, незавершенные — работы с электрохимическими элементами. Но Померанчук, всегда внимательный, рассеянно кивал. Невнимание было так явно, что Зельдович удивился. Померанчук всегда превосходно слушал. Он, как камертон на удар, резонировал на каждую мысль, сам как бы звучал в ответ. Он заряжался идеями собеседника, наэлектризовывался ими и заставлял собеседника приходить в умственное напряжение, потому что слушал с напряжением. Разговор с ним был творческим действием, а не обменом информацией. Сегодня он только воспринимал сведения, а не зажигался ими. Это было невероятно!
— Что случилось? — Зельдович придвинул очки ближе к глазам, чтобы лучше видеть друга.
— Яша, мне надо решить, куда идти работать.
И он объяснил, что возможностей много. Преподавать в университете? Определиться в Физтех аспирантом к Френкелю? Поехать в Москву в ФИАН к Тамму? Или в Харьков к Ландау?
Зельдович категорически сказал:
— Только к Ландау! Я это советовал раньше, советую и теперь. Дау теоретик широкий, у него можно заниматься всеми вопросами теоретической физики. В его школе, уверяю, вы займете видное место.
Померанчуку тоже казалось, что лучше всего ехать к Ландау, он хотел лишь подтверждения, что не ошибается. Кстати, почему сам Яша не едет в Харьков? Он увлекается теоретической физикой, теперь ему, кандидату, все дороги открыты.
— Мне и здесь хорошо. У нас узкая специализация — цепные химические реакции. В частности — горение и взрывы. Страшно интересно! Так будете слушать, что я получил?
Теперь Померанчук снова был превосходным собеседником — удивительным индикатором на любую свежую, на любую ценную мысль.
12
Курчатов с охотой согласился взять Флерова Юра немедленно оповестил друзей об удаче. Давиденко пообещал «Тебя на новом месте я навещу, посмотрим, как ты там распространяешься».
Флеров не так распространялся, как бегал. Он явился в лабораторию в день, когда из Радиевого института принесли свежий источник нейтронов — очередную ампулку с радоном и бериллием. Активности источника хватало на пять-семь дней. Флеров азартно включился в спринтерский бег с облученной мишенью в руках от источника к счетчику. Щепкин, с большим увлечением мастеривший индикаторы и счетчики, чем рвавший рекорды в беге, с облегченной душой возвратился к верстаку. Стажер с таким пылом мчался по институтскому коридору, что от него шарахались. Курчатов похвалил его: проворные ноги свидетельствовали о настоящей научной душе, без души спринта не показать.
— Будете мастерить из жести камеру Вильсона, — сказал он, когда источник «выдохся» и наступила передышка в два-три дня, пока в Радиевом институте накопится радон для новых ампул. — Перечтите описания, доставайте материал и инструмент. Действуйте!
