Николай Атаров - Избранное
«Как же я до сих пор не вспомнила всего этого!» — удивилась Оля. Она уставилась в раскрытый учебник и ничего в нем не видела.
В погоне за воспоминаниями и настиг ее возглас Егора Петровича:
— Ну ладно, будет с книжками-то! Пойдемте проветримся. Ну, хоть на полчасика.
И они втроем — Оля, Митя и Егор Петрович — пошли гулять по ближайшим от дома улицам. Митя обратил внимание отца на то, какая Оля маленькая. Егор Петрович стал прилаживаться идти под руку. «Подрасти надо», — сказал точь-в-точь, как когда-то Митя.
Заспорили о городе, кто знает его лучше: Митя с Олей или Егор Петрович. Все-таки Егор Петрович был здесь еще до войны. Ну, и потом он видел этот город во все времена суток — и глубокой ночью, после заседания в обкоме, и даже на рассвете.
— А вы рассвет видели? — спросил Егор Петрович.
— То есть как это — рассвет?
Оля заранее улыбалась, готовая к какой-нибудь шутке.
А Митя даже осведомился бдительно:
— Почему тебя вдруг заинтересовало?
Но оказалось, что отцу просто к слову пришлось. Он рассказал одну историю:
— На днях беседовал с молоденькой учетчицей. Приписывала одному знакомому шоферу лишние поездки. Крестики ставила. В общем, не в этом дело… Да ее уже и освободили из-под следствия. Вдруг она говорит: «Ведь я совсем еще маленькая, товарищ прокурор. Дурочка… Я ведь этим летом в первый раз зарю видела». — «То есть как?» — «Да так, отвечает, путевку дали мне, отдохнуть на лесной даче. Я не могла уснуть на новом месте. Уселась с простыней на подоконник и все-все увидела. В первый раз увидела, как занималась заря, не поздняя заря, а самая ранняя, когда чуть-чуть…»
Митя засмеялся. Егор Петрович поглядел на него.
— Смешно, что прокурору приходится вести такие беседы? А мне вот как в душу вошел ее рассвет!
Они шли по аллее сада. Шли ни шатко ни валко. «Этакий триумвират», — подумала Оля. А потом Егор Петрович остановился и сказал:
— Вот уж действительно: девчонка, на заре жизни, а сидит передо мной в качестве подследственной. Черт знает что! Если вдуматься, выходит так, что счастливой быть захотела! Давайте мне счастье! Сию же минуту, хоть не по правилам. А того, дура, не сообразила, что сама-то счастлива! По всем правилам счастлива.
— А я тоже помню одно утро, — сказала Оля. — В первый раз тогда обратила внимание: был теплый ветер, и снег падал, а потом стало светать. Мы с мамой ехали на телеге.
Митя слушал Олю. И ее голос, такой прелестный, чистый, и робость, с какой она пыталась рассказать детские ощущения, ее доверчивость — все в ней казалось Мите таким не тронутым жизнью, детским. Он в первый раз так сильно почувствовал собственную юность. Он шел, и слышал удары своего сердца, и думал: неужели отец этого не понимает?
Егор Петрович прожил в городе два дня. Помалкивая, бегала Оля за керосином; помалкивая, готовила стол к обеду. Странное ощущение, близкое душевному сну, но какое-то светлое, внушающее уверенность, овладело ею. Она и раньше не очень-то доверяла Митиным рассказам о Егоре Петровиче и сейчас убедилась, что многое в них — выдуманное. Но одно она знала точно: с Егором Петровичем проще жить в семье Бородиных. Наверно, потому, что он больше сродни маме по духу, ближе к ней, чем Марья Сергеевна, этим умением ценить радость минуты. Она была убеждена, что обыкновенная, ничем не выдающаяся вчерашняя прогулка понравилась Егору Петровичу так же, как ей самой.
Но если бы по-настоящему она задумалась, она бы еще поняла, что к Митиному отцу ее привлекло то, что он без предубеждения: ведь немного с нею поговорил, но было такое чувство, что он ждет от нее самых лучших поступков, — значит, заранее считает хорошим человеком.
Утром, копаясь в Митиной готовальне, он рассказывал Оле, как с детских лет его занимали всякие приборы и инструменты: слесарные, чертежные, даже зубоврачебные. На третьем году жизни впервые увидел чудо: забрался на низкий, покосившийся подоконник путевой сторожки, где жил в семье стрелочника, и увидел в окно, как незнакомый дядя прикрепил к ногам большие железные когти и легко взошел по гладкому столбу наверх, к проводам.
— А уж потом, Оля, видел я и турбины нашей гидростанции, и эскалаторы в московском метро, и как приземляется на ночном аэродроме реактивный самолет. Но уже никогда не испытывал такого волнения, как тогда, в отцовской сторожке.
Егор Петрович искоса поглядел на Олю. Она молчала.
— Жаль, что не стал инженером, — добавил Егор Петрович, укладывая готовальню. — Ты-то кем решила быть?
Оля не знала, что ответить. Но не от смущения или застенчивости, а оттого, что просто не знала, что ответить.
Егор Петрович покачал головой и чуть заметно поскучнел.
Вечером за ним пришла машина из района.
— Пусть меня проводят. Да недалеко, Маша! Обратно на трамвае вернутся, — успокоил Егор Петрович тетю Машу, бросив дорожный мешок в глубину машины.
Митя и Оля мгновенно оказались на заднем сиденье, Егор Петрович — рядом с водителем. И они понеслись по городу.
— Итак, экзамены, Митя?
— С понедельника, папа.
— А там и выпускной вечер. Что, Оля, пойдем на выпускной вечер? — спросил отец, перегнувшись через спинку сиденья.
— Ой, что вы! У них будут только десятиклассницы!
— Да и то по выбору Катериночкина, — подтвердил Митя. — Но если с тетей Машей…
— Или со мной, — прибавил Егор Петрович. — Уж я постараюсь вырваться на вечер.
Там, где трамвай на огородах делает петлю, они простились.
— Назад-то подольше будете добираться? — крикнул он им вслед.
Они обернулись, помахали руками.
А он все медлил вернуться в машину, стоял у дороги, провожая взглядом. Вот Митя что-то ногой потрогал у трамвайной стрелки. Вот Оля побежала мимо диспетчерской будки. Вот еще раз махнули ему издалека… Внезапно в памяти его возникли Митины рисовальные альбомы. Шести лет Митя умел рисовать только одинаковых человечков с прямоугольными плечами, короткими палочками вместо рук и длинными каркасными ногами, которые росли из-под плеч. Почему это вспомнилось? Да вот почему: похожие на этих человечков, по четыре в ряд, шагали из города в поля освещенные вечерним солнцем высоченные металлические опоры — мачты электролинии с подвесками изоляторов.
В ожидании трамвая Оля прислонилась к фонарному столбу. Теплый свет, лившийся сверху, золотил ее каштановую макушку. Что-то прежнее, откровенное было в выражении ее лица. За плечами у нее еще не отгорел закат, и казались ненужными в эту минуту зажженные вдоль трамвайного пути электрические огни.
— Поедем, — сказал Митя.
— Конечно. Тетя ждет чай пить.
— Нет, в дальние странствия.
— А это? — Оля постучала по корешку учебника, С которым под мышкой она вышла к подъезду проводить Егора Петровича.
Но, видно, все вокруг внушало беспечность. И Оля кивнула головой: «Поедем».
Медленно, как всегда кажется за городом, приблизился освещенный трамвай. Они вскочили на заднюю площадку. И в вагоне, сперва совсем пустом, потом до отказа переполненном в кварталах центра и снова опустевшем к концу пути, они проехали через весь город, от одного загородного кольца до другого.
Была такая минута, когда небо тревожно осветилось красным заревом доменных плавок. Была такая минута на остановке, когда с недавно открытого стадиона слышались звуки ударов по футбольному мячу. На две остановки вагоном овладела орава ремесленников-штукатуров, спешивших в общежитие. Оля узнала мамин объект: за бесконечным забором над восьмиэтажным зданием возвышались стрелы башенных кранов.
— Вот и лето, Митя. Давай подумаем, как мы пойдем в поход.
— Я назначу санитаров и костровых. Ты проверишь подготовку снаряжения. Соль раздадим перед строем. Соль сохраняет силы в пути…
— Я думала, вызывает жажду.
— Что ты! Я пойду направляющим, ты — замыкающей. Ты будешь следить, чтобы не было отставших. Кстати, ты знаешь, как ориентироваться по луне?
Оля не знала.
— В первой четверти луна в шесть часов вечера показывает юг.
— А в полнолуние?
— В полнолуние — восток.
— А в последней четверти?
Вагон разогнался, он опустел, приближался к концу маршрута. Дружно раскачивались кожаные поручни. Митя давно не знал таких минут; казалось чудом, что не понадобилось никаких усилий, чтобы возобновить все это. В первый раз за много дней хотелось подразнить ее.
— А помнишь, как мы поссорились в трамвае?
— Из-за спичек? — сощурясь, спросила Оля.
— Лунного света не поделили. Из-за твоего великолепного упрямства.
Вместо ответа она только поглядела на него из-за плеча. Ей невдомек, что когда она так повернет голову, он всегда невольно любуется ею.
— Мне ужасно хочется, чтобы ты пришла к нам на выпускной вечер.
