Регина Эзера - Невидимый огонь
Насколько можно было судить по этим звукам, животное крадучись уходило, все больше и больше забирая вправо, лавируя между стрелками и загонщиками, и, видимо, пыталось незамеченным выйти из оклада. Это был умный, матерый зверь, переживший на своем веку, должно быть, не один охотничий сезон. Но все равно — чтобы совсем выскользнуть из ножниц, которые смыкались все плотнее, в какой-то миг и в каком-то месте он должен будет пересечь другую просеку, и волей-неволей оказаться в поле зрения стоящего на фланге охотника, и сделать несколько роковых шагов по открытому месту — и тогда уж не подкачай…
С минуты на минуту Вилис ждал выстрела, но время шло, загонщики были уже недалеко, настолько близко, что казалось, между елками порою мелькали серые подвижные фигуры, а произойти еще ничего не произошло.
И тут впереди раздалось что-то вроде гиканья и воя, и чей-то голос, а за ним и хор голосов заорал непонятные слова, то ли с бранью, то ли со смехом. Вилис не мог разобрать, что вопили загонщики, гомоня между собой, а может быть, и кричали что-то им, стрелкам. Он только догадался, что зверь вышел из оклада, скорей всего между загонщиками, раз ему вслед не прогремел ни один выстрел. Так думал Вилис, и он не ошибался. Чуть не в самый последний момент лось действительно проскользнул между загонщиками, словно зная наверное, что те не вооружены.
Распорядитель охоты протрубил сбор, и все — уже не цепочкой, а вразброд — двинулись по направлению к дороге, споря, был ли это бык, или корова, так как никто, видно, не успел лося даже разглядеть. Одни говорили, что корова, только крупная, надо думать, старая и без теленка, стало быть яловая. Другие возражали — бык, только уже сбросивший рога. Но теперь это не имело никакого значения — лось или лосиха, он или она.
Вилиса догнал Хуго Думинь.
— У тебя закурить не найдется?
У Вилиса, конечно, нашлось, а как же. Он достал пачку и вытряхнул две сигареты — самому посмолить тоже невредно. Потом зажег спичку, и друзья-приятели закурили от одной. Как и у всех остальных, у них тоже не шел из головы лось.
— Проскользнул между елок, как угорь, и был таков, — после первой затяжки сказал Хуго. — И так близко — я даже чувствовал, как он на меня смотрит.
Пораженный Вилис подумал, что у него было точно такое же чувство, но теперь, когда Думинь сказал про взгляд лося, Вилису не хотелось признаться, что он заметил то же самое, ведь это могло показаться просто поддакиванием. Но полностью скрыть свое смущение ему не удалось, и Думинь, приняв его удивление за недоверие, подтвердил:
— Можешь не верить, твое дело, а я, слово даю, чувствовал, как он меня глазами щупал.
— Ладно тебе, — поморщившись сказал Вилис, с острым неудовольствием вспомнив, каким нервным и неуверенным сделал его пристальный, сверлящий взгляд лося — будто они поменялись ролями, ей-богу. — Пошли!
И, попыхивая на ходу сигаретами, они двинулись рядом вдогонку товарищам.
— Айгар! Атис!
Никакого ответа, не шевельнутся даже.
— Айгар, ну что ж это, в конце концов?
— Мм?..
— Да вставай, сколько же можно спать!
— Ага…
— Ай-гар!
Он же, как будто не ему было сказано, лениво перевернулся под одеялом и принялся не то храпеть, не то сопеть, что, Ритма знала, было признаком крайней досады.
— Ты слышишь или нет? — терпение ее подходило к концу.
— Чего-а?
Наконец он все же продрал глаза, хотя бы приоткрыл узкие щелки и сквозь светлые ресницы взирал на мать не очень осмысленным взглядом.
— Айгар, ну!
— А сколько?
— Что сколько?
— Времени.
— Де-сять! — раздельно произнесла она.
Но тот, вконец разобиженный, заныл и заскулил:
— Только… В воскресенье и то не дадут поспать. Инквизиция, честное слово!..
— Смотри не заплачь, — отрезала она, чувствуя, что уже испарилось дочиста, улетучилось ее почти неиссякаемое терпение. Если не растолкать, будет валяться, отлеживать бока, пожалуй, до вечера. Надо было сразу поднять, как она собиралась, в половине восьмого — пускай потрудится, уже не маленький, шестнадцатый год пошел, мог бы и подсобить кое в чем, приложить руки. Все только того и ждут, что обслужи их да обиходь, убери и подай — сильный пол, мужское сословие. У всех праздник, у всех, только не у нее, только не для нее.
Она бросила Айгара и вернулась на кухню, с шумом хлопнув дверью: пускай дрыхнет сколько влезет, она и слова не скажет, пусть спит напропалую не евши! И как раз в тот момент, когда она вошла на кухню, вскипел полный бак и пошел через край, и вода, пенясь и бурля, шипела на плите, и в воздухе стлался и слоился пар, ничего не видать стало — как в преисподней.
Воскресенье, снова подумала она, и вскоре, уже загружая стиральную машину, опять про себя повторила: воскресенье — будто не в силах отделаться от этого слова. Оно почему-то застряло и не шло у нее из ума, точно она старалась его запомнить или боялась забыть.
Потом она включила машину. И тогда уж в ее рокоте неслышно, как тень, появился наконец Айгар, еще совсем заспанный и не успевший очнуться после долгого сна, еще ленивый и вялый, невпопад застегнувшийся, — явился, быть может, не желая ссориться с матерью, а может, и потому, что в шуме не удалось заснуть, послушный голосу сердца, а может, и голосу желудка, недаром же он весь пошел в отца и мог, едва только продрав очи, ополовинить каравай хлеба. И, несмотря на то что могло быть всяко, и так и этак, злость и досада у Ритмы тут же выдохлась и развеялась. И хотя она снова, как бы по привычке, подумала о том же, третий раз повторив про себя слово «воскресенье», при виде Айгара, по правде говоря, ее уже разбирал смех.
— Посмотри, как ты застегнул пуговицы! — сказала она, перекрикивая машину.
Айгар перевел взгляд на себя, потом на мать, и снова на себя, и опять на Ритму, и на его лице тоже постепенно расцвела улыбка, и они оба засмеялись.
— Я растолкал и Атиса, — сообщил он, будто напрашиваясь на похвалу. — Сколько же можно припухать.
— Ну молодец, — одобрила она, хоть и не без насмешки. — Правда, благородно с твоей стороны, А теперь ты мог бы накинуть фрак и натаскать мне воды.
— Рад стараться! — отозвался он, в действительности безо всякой охоты, и снял с крючка старый Вилисов ватник. — Где отец?
— Ты же знаешь, — коротко отвечала она, вновь посерьезнев, как будто упоминание Вилиса было сейчас неуместно.
— А давно?
— Что давно? — рассеянно переспросила она.
— Давно уехал?
— Как всегда, — резковато бросила она, чувствуя, что ей в самом деле не хочется говорить о муже.
Да и вообще какой это разговор, когда надо драть горло: ворча и фыркая, точно готовый сию минуту взлететь на воздух, трясся раздрызганный корпус «Риги». Айгар влез в телогрейку, которая была ему велика, и стал обстоятельно закатывать рукава. Ритма чувствовала, что мыслями сын сейчас с Вилисом, только в отличие от нее думает о нем с удовольствием, наверно стараясь себе представить его на охоте.
Наконец машина утихла.
— Отец обещал меня взять загонщиком, — проговорил Айгар в глубокой, почти звенящей тишине, сразу наступившей в кухне.
Ритма не сказала ни слова, не спросила, когда обещал и когда собирался взять — сегодня или в другой раз, она только подумала, что сделает все от нее зависящее, чтобы Вилис не отравил, не заразил и Айгара этой болезнью и хворью. Но вслух ничего не сказала: к чему такие заявления, которые будут восприняты как угрозы, ведь то, что Айгар так и рвется с отцом в лес, на охоту, она знала слишком хорошо, лучше, чем ей бы того хотелось.
Ритма вздохнула.
Подрастая, мальчики мало-помалу от нее отдалялись. Началось это почти незаметно, а с годами ощущалось все острее и больнее. Хоть бы тот же Айгар. Разве он принадлежит ей? Помешанный на технике, в которой ничего не смыслит ни один из них — ни Вилис, ни тем более Ритма, он мог часами, точно в воду канул, пропадать в механических мастерских или у Ингуса и до тех пор ковыряться и копаться в моторе, пока не вымажется и не вывозится как трубочист, как чушка и заявится домой такой грязный — одни белки на лице видно да блестят зубы. И даже эта мелочь пузатая, от горшка два вершка, этот Атис уже норовит при первом удобном случае куда-нибудь смыться, чаще всего к Войцеховскому, и хлебом его не корми — будет торчать там у ветеринара и отираться вокруг этих животных, как будто живой твари сроду не видел. Дома переспать, поесть — это да, все трое тут как тут, а потом опять кто куда, с огнем не сыскать, мужчины, сильный пол, непоседы… Хоть бы одному когда-нибудь пришло в голову — а что думает и чувствует она, чего хочет и о чем мечтает! Как будто она машина, как эта старая «Рига» — с мотором и без души. Если бы она всякий раз так поднимала паруса, когда хочется куда-то завиться, дом в два счета бы развалился и все ходили бы, затянув пояса, и в протертых штанах, а в доме должен быть порядок, и это настолько само собой, что все должно блестеть и сверкать, что над этим и размышлять не стоит.
