Вениамин Каверин - Ночной сторож, или семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году
Короче говоря, если бы не его слава Международного гроссмейстера, все эти двойки вместо троек и четверки вместо пятерок едва ли прошли ему даром.
Когда Петька под строжайшим секретом рассказал ему о превращении Юры Ларина в сильванта, он не удивился и не стал терять времени на расспросы, хотя в его практике этот случай был необыкновенный. Как человек дела, он прежде всего заинтересовался личностью волшебника — кто он такой, откуда взялся и нет ли возможности, так сказать, обвести его вокруг пальца. Он запросил о нем Отдел Необъяснимых Странностей и немедленно получил ответ: «Не числится». В дальнейшей переписке ему удалось выяснить причину увольнения: «Шулер и пьяница. Опасен. Уличен в краже волшебных палочек. Отчислен без права поступления на службу».
Как человек принципиальный, Петр Степанович сразу понял, что слабое место в биографии этого проходимца заключается в краже волшебных палочек. Можно было не сомневаться, что с помощью одной из них он превратил Юру в его собственный рисунок, с помощью другой отправил в полет, накинув на него потрепанную шубу.
Короче говоря, необходимо было отправиться в Хлебников и на месте решить, что делать. Кстати сказать, Петр Степанович каждый год ездил куда-нибудь со своими учениками, а на ближайшее лето была намечена экскурсия по старым городам. Хлебников вполне подходил под это понятие — он был основан в четырнадцатом веке.
А пока в Немухине надо было вооружиться сведениями, которые могли ему пригодиться. Во-первых, Таня под строжайшим секретом сказала, что Юра попросил ее отправить письмо какой-то Ирине Синицыной и с нетерпением ждет ответа. Во-вторых, оказалось, что Зоя Никитишна Фетяска — та из сестер, которая целый день раскладывала пасьянсы, — хорошо знакома с главным резчиком Мастерской Игральных Карт Иваном Георгиевичем Синицыным, близким родственником или даже отцом Ирины. Стоит заметить, что Петру Степановичу пришлось выслушать длинный рассказ о том, как Иван Георгиевич сорок лет назад влюбился в Зою Никитишну на гулянье в Петергофе и потом всю жизнь отказывался от «блестящих партий», как она выразилась, надеясь, что она выйдет за него замуж. Как он ежегодно, к дню рождения, присылает ей колоду пасьянсных карт. Более того, она показала недавнее письмо от Ивана Георгиевича, очень ее обеспокоившее, потому что ее старый друг с огорчением писал ей, что «Ирочка перестала петь».
— Дело в том, — объяснила она, — что его дочка Ирочка — изумительная певунья. Чем бы она ни занималась — прибирает ли в доме, моет ли посуду, вяжет ли, или готовит уроки, — непременно поет. Да так, что под окнами собираются, чтобы ее послушать! И вот перестала.
— Почему? Об Этом он вам не пишет?
— Нет. Но письмо кончается пословицей: «Не мил и свет, когда милого нет». Подумайте, мы сорок лет не виделись, — вздохнув, сказала Зоя Никитишна, — он женился, потерял жену, дочка на выданье, а он все-таки не может, не в силах меня забыть.
Конечно, Петр Степанович не стал убеждать ее, что пословица намекает не на долголетнюю привязанность Ивана Георгиевича, а на загадочную причину, заставившую замолчать «дочку на выданье», пение которой любил слушать весь город.
На ласковой земле
Ночь была безлунная, когда Юра спустился с пожарной лестницы, ничего не сказавшей ему вслед. Железо было молчаливо. Из чердачного окна он часто смотрел на березовую рощу за Немухинкой, и случалось, что в шелесте листьев до него доносились отдельные звонкие голоса. Когда он пробегал через мостик, перекинутый с одного берега на другой, он ясно услышал, как речка прошелестела ему вслед: «Осторожно, Юра! Места незнакомые. Легко заблудиться». Но невозможно было заблудиться в лесу, где каждое дерево показало бы ему дорогу.
Правда, он не мог разглядеть ни одной тропинки в темноте, но и тут ему повезло! Вдруг небо озарилось упавшей звездой, и он со всех ног побежал, чтобы подобрать ее. Это было в двух шагах от него. Кустарник вспыхнул сумеречно-багровым светом, и, хотя звезда почти погасла, ее мягкий свет был гораздо сильнее, чем свет карманного фонарика, который подарила ему Таня. Он поднял звезду и стал перебрасывать ее из одной руки в другую, радуясь, что, остывая, она почти не теряла света.
После душного чердака, в котором можно было задохнуться от пыли, он дышал всей грудью, беспричинно смеясь, и босыми ногами остро чувствовал мягкую, душистую землю.
Постепенно в беспорядочном шелесте листьев под легким ветром он стал различать слова.
— Смотрите, кто пришел к нам в гости! — сказала старая береза, подле которой он стоял. — Тот, кого мы ждали тысячу лет или по меньшей мере девятьсот девяносто девять… Ведь ты умеешь говорить не только с нами, но и с людьми. Не можешь ли ты передать, что мы верно служим им, а они так часто к нам беспощадны?
— Хорошо, передам! Но едва ли кто-нибудь прислушается к моим словам. Мне не поверят, что я понимаю язык деревьев. Ведь я только в девятом классе.
Горячая звезда немного опалила шерстку на пальцах, но и это почему-то присоединилось к тому чувству счастья, с которым он бродил по березовой роще.
Он невольно подслушал спор между молодыми дубком и осиной; это было забавно: запальчивый дубок упрекал осину за то, что она слишком быстро растет, заслоняя от него солнце. Молодая березка прихорашивалась под ветерком, и он подумал, что, может быть, деревья видят в темноте: она надеялась, что кто-то утром увидит ее с прибранной, блестящей листвой.
Слышались шорохи, шуршание, шелесты, ничего не происходило случайно, и Юра не был бы сильвантом, если бы ему не пришла в голову мысль, поразившая его своей простотой: никто никому не желал зла в этой душистой, неторопливо засыпающей роще. Ночная смена муравьев усердно строила свой многоэтажный дом с лабиринтом туннелей, ежи торопились домой после каких-то деловых разговоров, сова пожелала кому-то доброй ночи.
— Ты влюблен, сильвант? — спросила его насмешливая молодая лиственница, мимо которой он прошел, освещая звездой.
— Да. И к счастью и к сожалению.
— Почему «к сожалению»?
— Потому что, если я останусь сильвантом, мне не суждено увидеть ту, кого я люблю.
Начинало светать, когда он пробежал по еще пустым немухинским улицам. И у Заботкиных еще спали. Никто не слышал и не видел, как он поднялся на чердак и бросился в старое кресло, на котором лежало сложенное заботливой Таней одеяло.
Остаться сильвантом? Но как же быть с тем памятным вечером, когда Ириночка в легком платье встретилась с ним на набережной и сказала: «Если бы папа не уснул, я выскочила бы в окно»? Как быть с их отражением в спокойной воде? Как быть с веткой, которую он наудачу сломал в незнакомом саду, — ветку, странно прошелестевшую листьями и цветами?
Его весь город боится
Все было готово к отъезду, когда Петр Степанович все-таки решил встретиться с Юрой. Один существенный вопрос интересовал его, а на него не могли ответить ни Петька, ни Таня, ни Зоя Никитишна. Вот почему встреча все-таки состоялась, короткая, но полезная хотя бы потому, что сама внешность Петра Степановича обнадежила Юру. Он был небольшого роста, ходил, загребая левой ногой, на толстеньком носу была нашлепка, и трудно было представить себе, что в праздники у него на пиджаке умещалось множество медалей за спасание людей, птиц, зверей и полезных насекомых. Но едва он появлялся в любом доме или даже в учреждении — самые бестолковые люди становились более или менее толковыми, самые отчаявшиеся начинали надеяться, и все вокруг, как говорится, начинало дышать уверенностью и прямотой.
— Скажи, пожалуйста, — спросил он Юру, — вот ты говоришь, что Лука Лукич просто потер свой нос и этого было достаточно, чтобы ты превратился в сильванта?
— Да.
— Может быть, может быть… — задумчиво сказал Петр Степанович. — А ты случайно не заметил, не было ли у него в руках какой-нибудь палочки вроде тех, которые втыкают в цветочные горшки?
Юра задумался.
— Не помню, — наконец ответил он. — Лука Лукич постоянно вертит что-нибудь в руках. То карандаш, то цепочку — он носит старинные золотые часы на цепочке, то зубочистку. Возможно, была и палочка. Какое это имеет значение?
— Но ведь ты, кажется, сказал, что тебя буквально воротит с души от одного вида его сизого носа?
— О, да!
— И в тот вечер, когда вы дружески разговаривали, ты тоже не смотрел на него?
— Во всяком случае, старался не смотреть.
— Понятно, — сказал с удовлетворением Петр Степанович.
Нет времени рассказывать, какие старинные города осмотрели немухинские ребята, прежде чем попали в Хлебников. Стоит только упомянуть о том, чем этот город отличался от других городов. Он был расположен вдоль моря и окружен ветряными мельницами, которые больше не мололи муки, но зато не пропускали ни одного ветерка, чтобы не обменяться с ним каким-нибудь слухом или сплетней. Старые ржавые якоря попадались на каждом углу. К сожалению, они были молчаливы, но не было никакого сомнения, что каждый из них мог бы рассказать немало интересных историй. Зато чайки, летавшие над крышами, болтали без умолку, и, даже не понимая их языка, легко было угадать, что история города их не интересует. А между тем она была очень интересна, потому что с древнейших времен в городе жили поэты.
